Эльф из Преисподней. Том 2

Старик был жалок, и в приступе милосердия я едва не избавил его от мучений. Всё же взял себя в руки и сказал:

— Я сам себя представлю.

Уверенно оттёр его в сторону и направился к источнику музыки. Сзади вновь заиграл, безнадёжно отставая, тоскливый ритм: щёлк, клац, шурх.

— Постойте!..

В усадьбе царило едва ухоженное запустение. Главный коридор если и убирался, то спустя рукава, а побочные комнаты практически все пустовали — явный признак того, что имущество распродано. И лишь зал, в котором я обнаружил Анну, выбивался из затхлого уныния, свойственного умирающим родам.

Наверное, в давние времена это было место для концертов. Сейчас от былого величия осталось лишь возвышение, на котором стояло ухоженное фортепиано. За комнатой тоже следили: ни пыли на занавесках, ни грязи на картинных рамах. Сквозь вымытые окна в зал проникал сумеречный ливневый свет.

Анна ван Ранеховен играла, и из-под её пальцев выходила задумчивая, меланхоличная мелодия, которая прерывалась паузами — и следующими за ними острыми, пронзительными нотами.

Я не испытывал особого пристрастия к музыке. Фортепиано же были сравнительно недавним изобретением на Мундосе. Во всяком случае, я застал их появление при прошлом посещении, но обстоятельства не позволили познакомиться с ними поближе.

Так что я понятия не имел, какое звучание считалось нормой, а какое — гениальным исполнением. Тем не менее игра Анны показалась мне достаточно искусной, чтобы не прерывать её.

Ван Ранеховен заметила наше появление: в паре аккордов прозвучали высокие обвинительные нотки. Но девушка не прервалась, пока не закончила.

Я захлопал, и моя похвала гулко разлетелась по залу.

— Фирс, я же предупреждала, чтобы ты никого не впускал!

Бедный лакей так спешил, что едва не врезался в чемодан, парящий за моей спиной.

— Не послушал меня господин… Отпихнул да ворвался, а как такого догнать?..

Анна окинула Фирса взглядом, и негодование в нём сменилось жалостью.

— Ты прав. Иди завари чаю.

Пока старик, бормоча под нос невразумительные оправдания, покидал зал, мы с Анной молчали. На девушке было безыскусное платье — не то, что на пляже, но похожее. Единственным украшением по-прежнему служила рубиновая сова, яркой красной каплей выделяясь в тусклой комнате.

Когда мы остались одни, она заговорила:

— Разве я тебя приглашала? Ужасно нетактично приходить в гости без приглашения.

— Меня привели дела. Видишь ли, тот самый Гаэмельс, которого ты записала в моё начальство, попросил меня выкупить имение — и усадьбу, и вишнёвый сад. Этим он не ограничился и передал, чтобы ты приняла его покровительство. Или же, если тебе покажется удобнее, моё. Якобы род ван Ранеховен в таком упадке, что за ним нужен глаз да глаз — может разбиться в любой момент.

— Об одном жалею, — вздохнула Анна, — что отпустила Фирса. Надо было приказать ему спустить тебя с лестницы.

— Учту на будущее, что стоит остерегаться этого боевого старика. Но разве я заявил, что намерен держаться сценария Гаэмельса?

— А разве нет? Вы, эльфы, удивительно едины, когда дело касается выскочек, желающих встать с вами наравне. Уж не думаешь ли ты, что никто из моей семьи не смог связать сотни лет неудач с вмешательством в наши дела? Когда прямое, когда косвенное — но всегда направленное на то, чтобы потопить нас, завладеть всем, что нам принадлежит.

Анна коснулась совы, на мгновение заигравшей отблесками.

— Ты, может, и не знаешь, хотя я сильно в этом сомневаюсь, но принять покровительство для прайма невозможно. Он стоит на общественной вершине, и над ним не может быть ни покровителя, ни господина. Гаэмельс слабо завуалировал требование стать его сектом, отдать титул и земли — в обмен на что? На деньги? На безопасность?

Она вздёрнула подбородок, шагнула ко мне, побуждая отступить. Даже вытянула руку, будто намеревалась пихнуть.

— Меня ничуть не заботят планы Гаэмельса, — беззаботно отозвался я, оставшись на месте.

Ладонь Анны коснулась моей груди, толкнула её.

— Тогда зачем ты здесь?

— Прежде всего — выразить восхищение игрой.

— Соната № 5 до минор, adagio molto. Из сочинений Людвига. Он бы гордился, что удостоился похвалы от эльфа, если бы она была искренней. Но, подозреваю, эта лесть — разменная фишка в переговорах, которые ты хочешь навязать.

Я мотнул головой.

— Никаких переговоров. Я слишком ценю своё время, чтобы возиться с ними.

Чемодан подлетел ко мне, опустился на пол и раскрылся.

— Это подарок.

Анна окаменела. Внимательно изучила содержимое чемодана. Я помог ей, выложив на поверхность золото и драгоценности.

— Если ты полагаешь, что этого хватит, чтобы рассчитаться с долгами… то ты недалёк от истины. Их хватит на самые несносные. Где же договор? Сколько пунктов мелким шрифтом мне придётся прочесть, прежде чем швырнуть его тебе в лицо?

— Никаких договоров, — Я пожал плечами, — Безвозмездно и без условий. Хотя если я верно понимаю внутреннюю кухню Манхэттена, то кое-какое соглашение заключить всё же следует. Не об этой мелочи, но о партнёрстве.

Если прежде Анна была ошарашена, то теперь была близка к обмороку. Девушку можно было понять. Партнёрство праймов воспринималось как серьёзный финансовый и политический союз, и тот, кто покушался на одного члена этого соглашения, фактически нападал на всех.

А эльфы не особо любили бороться с соплеменниками.

Иными словами, партнёрство со мной давало ван Ранеховен защиту (пусть не идеальную) от будущих поползновений, но при этом не лишало её статуса прайма. Связь равных не принижала участников.

Спасибо, тётушка! Твой утренний трёп оказался полезен. А вот будет ли полезная вчерашняя беседа, покажет время.

В замешательстве Анна ухватилась за рыжую прядь, намотала её на палец. В хмурых карих глазах девушки ярко вспыхнули золотые крапинки. Перспективы сбили её с толку. Застарелое отчаяние, с которым она сжилась, которое почти не беспокоило её днём и отыгрывалось за бездействие по ночам, это отчаяние треснуло под робким напором надежды.

— Если это какой-то хитрый план… О чём это я, конечно, это план, ловушка, которая захлопнется, если…