Эльф из Преисподней
Шрифт:
За те дни, что я провёл в эльфийском теле, смириться с необходимостью поглощать пищу так и не удалось. Приятно, что хоть не приходилось её затем исторгать, но тем не менее ограничения смертной оболочки навевали тоску. Я отказался, попросив его принести кусочек сахара.
— Зачем? — удивился Пётр.
— Ублажить местных духов, конечно же.
Отнёсся к этой идее Белавин-младший крайне скептически, но согласился. Скрипнула дверь, выпуская соседа, и я остался один.
Теперь по вселенскому закону плотности происшествий стоило ждать посланцев от мстительной княжны. Но мерно тикали
Главный зал императорской академии был битком набит. Как-то так получилось, что мы с Лютиэной стали центром маленькой компании. Радостно помахав, к нам пробилась Кана, а чуть позже присоединились Пётр с Виктором, старательно делавшим вид, что он не с нами. От Белавина-старшего тянулась ниточка обиды на себя и злости на других — где-то он умудрился оплошать.
Периодически он вытаскивал из внутреннего кармана пиджака стопку засаленных карт, начинал перебирать их, всматриваясь в каждую отдельную суровым взглядом дознавателя, ищущего преступника. А сударь у нас картёжник, оказывается.
Дождались новоявленные студиозы цепочки преподавателей, которые выстроились на сцене позади ректора — молодого франта, отчаянно напускавшего на себя серьёзность. Получалось из рук вон плохо: то и дело он сверкал улыбкой, забывая о необходимости вести себя степенно. Одет он был во всё красное, и венчала его огненную натуру копна рыжих-прерыжих волос.
— За какие это заслуги его поставили главным? — тихо спросил я у Петра.
— Это же Аркарис. На всю империю таких, как он, магов девятого ранга по пальцам можно пересчитать.
Привычно подавив раздражение, поднимавшееся, едва речь заходила о рангах, я сказал:
— Он и правда такой молодой или продлевал себе жизнь?
Виктор с отчётливым презрением хмыкнул — как же, деревенская выскочка демонстрировала невежество. А вот Пётр объяснил:
— Ему сто с лишним лет. Ещё Николая Второго видел.
Во мне пробудилось уважение к ректору. Для людей сто лет — огромный срок. Не утратить за это время непосредственности было достижением.
Всё-таки разум смертных был заточен на смерть. И чем меньше был отведённый их виду срок, тем скорее преображалось восприятие мира.
Скучнейшая церемония сопровождалась патриотическими речами и громогласными аплодисментами. Отгремев приветственной скороговоркой, Аркарис представил преподавателей и расписал студенческий быт на ближайшие годы. Я слушал вполуха. Моё внимание привлёк странный силуэт, что прятался за учителями.
Это было живое существо. И хотя я находился на порядочном расстоянии от платформы, если поднапрячься, до меня долетали обрывки чувств собравшихся на ней людей.
Всех, кроме таинственной фигуры.
За всю мою долгую жизнь я не встречал ничего подобного. Даже боги испытывали эмоции.
— Я бы хотел сделать ещё одно объявление! — завёл новую шарманку ректор, — Пресвятая церковь питает живой интерес к достижениям нашего славного заведения, равно как и к обучающимся в её стенах дарованиям. И в этом году в знак добрых намерений она прислала к нам посланца, который будет
учиться здесь наравне с вами. Его императорское величество даровал своё высочайшее позволение на то, чтобы викарий Хайман прошёл с вами от начала до конца, познал радости и горести студенческого бытия и помог вам не свернуть с истинного пути — пути верующего иешуанца!Несмотря на воодушевление в голосе Аркариса, источал он неохоту, сомнение и возмущение. Однако это никак не отражалось на его поведении, из чего я заключил, что он и в самом деле был не так прост, как казался.
Силуэт скользнул меж учителей. Доля мига — и вот рядом с ректором возник хрупкий юноша. Его бледность отчётливо проступала под светом сотен ламп. Длинные заострённые уши бросали вызов потолку.
Хайман широко улыбнулся, демонстрируя ровные жемчужные зубы. Среди них выступали два длинных, острых клыка.
Несмотря на видимое радушие, викарий не испускал эмоций. Никаких. На его месте могла бы стоять табуретка, и ничего бы не изменилось.
— Благодарю за оказанную честь, ректор Аркарис, — сказал Хайман. Он с рассеянной благосклонностью оглядывал собравшихся студентов, — И хоть я здесь на правах простого ученика, сейчас мне бы хотелось затронуть свои обязанности духовного наставника. Я смиренно прошу всех присутствующих поддержать мою молитву к Господу нашему Иешуа.
— В таком не отказывают, — коротко кивнул ректор.
Хайман воздел руки и заговорил. Без особой охоты его слова подхватили студенты:
— Боже яростный, дай нам силы не простить врагам нашим…
А я, присмотревшись к пустым, рептильным глазам викария, немало озадачился. В них не сверкал проблеск интеллекта, свойственный разумным видам. И Хайман не излучал эмоций. Странная аберрация, не встречавшаяся на Мундосе.
Похоже, что Лютиэне викарий не нравился. От сестры исходило явственное отвращение. Я успокаивающе коснулся её ладони, сжал на мгновение, напоминая, что я рядом.
У меня появилось предчувствие, что в будущем викарий доставит немало хлопот.
Когда молитва кончилась, Пётр вполголоса произнёс:
— Надо же, живой вампир. И чего им у себя в Москве не сидится… Мерзкие они.
Но что для Белавина-младшего вполголоса, то для нормального человека — разговор во всю мощь лёгких.
— Ты бы поднапрягся, Петя, а то дальние ряды не расслышали, — одёрнул брата Виктор. Тот виновато замолчал.
Закончился вечер без происшествий. Вампир, убедившись, что новые ученики проявили достаточно религиозного пыла, чтобы не замёрзнуть в летнюю ночь, сошёл с платформы и растворился в толпе. С его скоростью — лёгкий подвиг. Я прикинул, что он как минимум не уступал эльфийским показателям, а то и превосходил их.
После окончания церемонии ученики разошлись. Я пожелал доброй ночи Кане, улыбнулся сестре — та не ответила. Ещё дулась.
В общей комнате кровати стояли в ряд. Виктор выбрал ту, что подальше от моей; Пётр оказался меж нами. Белавин-младший обещание сдержал и отдал мне сахар. Я закинул его в блюдце с водой и поставил его у открытого окна. Сойдёт вместо цветочного нектара для Дженни: пора было приручить своевольного фамилиара.
Виктор на мои приготовления неодобрительно покосился.