Элирм II

— ЭНКВИЭ ТХОН!

Два мощных удара и грохот падающих деревьев.

— Матерится? — шепотом спросил Герман.

— А ты как думаешь? — ответил Эстир — И заткнись, пожалуйста. Пускай он уберется подальше отсюда. Тогда и поговорим.

— А что ему вообще от нас надо? — снова спросил напарник, как только звуки бешенства Гундахара стали едва различимы — И почему он так настойчиво хочет нас убить?

— Потому что он — наиболее скверная комбинация двух отрицательных факторов: во-первых, он нежить, а во-вторых, Игв.

— Пояснишь?

— Игвы — это античеловечество. Наша полная противоположность. Мы здороваемся правой рукой, а они — левой. Мы целуем любимых после долгой разлуки, а они — бьют по лицу. Мы не приемлем рабство, а они становятся рабами добровольно и превозносят насилие. И на генетическом уровне ненавидят людей.

— Почему?

— Это связано с весьма трагичной историей их народа. Когда-то они были частью человечества версии 13В. Мир очень похожий на наш. Разве что более развитый. Одна планета, один спутник. Прямо как на Земле… — Глас прервался на полуслове, резко ухватив Германа за шиворот — Ослеп? Разуй глаза! Кусок графита лежит прямо перед тобой, в шестнадцати метрах!

— Ой. Спасибо.

— Пожалуйста, черт возьми! Напугал меня.

— Прости.

— Так и что там с тринадцатой версией? — мне хотелось дослушать историю до конца.

— Если коротко, то на той планете произошла чудовищная по размаху мировая война, в результате которой сторона победителей навсегда изгнала проигравших на не до конца терраформированную луну. Так и появились Игвы. Униженные, оскорбленные, бесконечно мучащиеся от холода, радиации и недостатка кислорода. Ими движет ненависть ко всем остальным цивилизациям, а также непомерно категорический императив их внутренней самодисциплины вперемешку с извращенными представлениями о справедливости. Поэтому и не мудрено, что при виде человека они буквально кипятком писают.

— Значит, далеко не все Игвы мертвецы?

— Разумеется нет, многоуважаемый танк — Эстир снова схватил Германа за шиворот, злобно указав на очередной выглядывающий из-под кучи древесной трухи «камень» — И для нас это еще один жирный минус. Потому как с живым противником хотя бы можно договориться. А Гундахар — нежить. А нежить отличает полнейшее отсутствие свободы выбора. Он не может передумать, помириться или вступить во временный союз соперников ради прохождения испытания. Так что в данном случае либо он нас, либо мы его. И я не удивлюсь, если на финальном этапе подземелья нам предстоит сражаться против этого монстра.

— Кстати, а вас это не удивляет?

— Ты о чем?

— О том, что мы тут ходим уже три недели, но так и не встретили ни единого монстра.

— Нет, Герман, не удивляет — ответил я — Полагаю, их и не будет.

— Почему?

— Потому что самое сложное испытание — это борьба с самим собой — философски ответил шаман — И очень скоро ты сам в этом убедишься. Следующее испытание для тебя.

— Ой-й-й — скривился танк — Только не это.

— Уа!

— О, кажется, Хангвил нашел выход.

— Так держать, малыш. Идём?

— Что-то мне совсем туда не хочется…

— Надо Герман, надо.

* * *

— Фу-у-у… Какая мерзость — простонал напарник, стоя по пояс в гнилом болоте — И это моё испытание? Не захлебнуться в гигантском отстойнике из дерьма или что тут еще плавает?

— Можно подумать ты один его проходишь — проворчал Эстир, отчаянно пытаясь балансировать на подводной коряге — Ты-то хоть высокий. А мне местами на цыпочках приходится стоять.

— Вот именно.

Я огляделся по сторонам. Повсюду насколько хватало глаз, была лишь мутная жижа и тина, с едва различимыми на горизонте фрагментами островков из грязи и пожухлой травы.

— И провизии не осталось… У меня уже живот болит.

— И почему ты в пустыне не ныл?

— Так там у нас была еда. А теперь её нет.

— Ясно.

— И куда же нам идти?

— Уа!

— Вот и ответ — улыбнулся я, ласково погладив рыжую макушку — Нам налево.

— Налево, значит налево.

* * *

Как показала практика — все познается в сравнении.

Раньше мы думали, что раскаленная пустыня — худшая часть испытания, но нет. Это была ошибка. Холодная, вязкая, исторгающая трупные миазмы трясина — вот что по-настоящему было жестоко, тягостно и нестерпимо.

В какой-то момент я не выдержал и психанул, истратив на «телекинетический удар» всю имеющуюся в запасе ману и пару инвольтационных батарей. Что-то склизкое постоянно касалось моего живота и ног, отчего мне всюду мерещились крокодилы, ядовитые змеи и чудовищные по своему внешнему облику «растлители-притворщики».

Остальные страдали не меньше моего. Разве что кроме Хангвила. Зверек, казалось, не испытывал ни малейшего дискомфорта. Скорее даже наоборот — ему это доставляло неподдельное удовольствие. Примостившись на высокой мачте в виде Германа, он олицетворял собой счастливый образ пиратского попугая, выцеливающего зорким взглядом наиболее удачные участки тропы. Уверен, умей кошачий медведь полноценно разговаривать, то в его «Уа» мы бы слышали: «Лево руля! Герман, двигатели на полную! Внимание! Наблюдается крен на правый борт! Выравнивай! Выравнивай!».

Через десять часов мучений мы, наконец, достигли суши и просто вывалились на берег, желая лишь одного — умереть.

— Это невыносимо — простонал шаман.

— Надо срочно чего-нибудь съесть. А не то я скоро сдохну от голода. И это не шутки. Мой NS-Eye уже каждые пятнадцать секунд сигнализирует о критическом истощении.

— Мой тоже.

Да уж. Ситуация действительно была хуже некуда. В пустыне мы голодали последние три дня. А после изнуряющего перехода по болоту сил и вовсе не осталось.

— Уа?

— Малыш, ты о чем? — спросил я.

— Уа!

Зверек многозначительно почесал лапкой мохнатое пузо, после чего из его крошечного межпространственного кармана вывалился наполовину заполненный пакетик астрафайрских сверчков.

— Уа?

— Он хочет с нами поделиться… — догадался я, чувствуя, что именно в этот самый момент я глубоко искренне и преданно полюбил этого рыжего мошенника.

— Винни — на радостях Герман не смог удержать в себе эмоций прослезился — Я хочу, чтобы ты знал. Ты самый лучший из зверей! Обещаю, я никогда этого не забуду.