Елисейские Поля
Шрифт:
– Трудные были роды. Щипцами тебя вынимали… Щипцами…
И ее тело тоже будут рвать щипцами.
Судорога отвращения пробегает по спине. Вера встряхивает головой, ударяется о кресло затылком. И все сразу пропадает. Екатерина Львовна сидит в своей потертой котиковой шубке, немолодая и грустная. Вера делает еще усилие, встает, подходит к столу.
– Что? – спрашивает тревожно Екатерина Львовна.
На столе лежит книга. Вера хочет ее взять. Надо успокоиться, почитать. Но вдруг, как от жабы, отдергивает руку. На желтой обложке большими черными буквами напечатано:
– Амур, – повторяет Вера, с отвращением кривя губы. – Амур… – И прижимает платок ко рту. – Мама, меня тошнит.
Но в ту же минуту широко распахивается дверь, и седой высокий старик в белом больничном халате, ласково и устало улыбаясь, приглашает:
– Пожалуйте.
И в открытую дверь за его спиной видно медицинское кресло и на столе блестящие никелированные страшные инструменты…
Вера едет с матерью домой.
– Радоваться надо, а не огорчаться, Верочка.
– Радоваться? Но отчего же ты плачешь?
– Ах, Верочка. Мне жаль тебя. Но иметь ребенка такое счастье…
Вера, не отвечая, смотрит в окно сухими глазами.
– Он будет такой маленький, теплый, беспомощный. Ты будешь обожать его. И такой хорошенький. Ведь вы с Люкой были прелесть какие, на улице на вас оборачивались. Скажи, ты хочешь мальчика или девочку?
– Никого не хочу…
– Но все-таки… все-таки. Мальчика или девочку?
– Лучше уж девочку.
– Ну вот, вот, – радостно торопится Екатерина Львовна. – Непременно будет девочка. Представь себе – волосики золотые, глаза светлые.
– Нет, – перебивает Вера, – черные глаза.
– Но откуда черные? Ведь у нас всех и у Володи серые.
– Нет, черные. У нее будут черные. Не спорь, я знаю. Непременно черные.
– Ну хорошо, хорошо. Пусть черные. Она так быстро вырастет. Она будет бегать по комнатам, будет обнимать тебя за шею маленькими ручками и звать Мама-Киса.
– Мама-Киса, – тихо повторяет Вера и улыбается в первый раз за весь этот мучительный день.
– Ну вот, вот, – шепчет Екатерина Львовна, и слезы снова бегут по ее щекам. – Вот ты уже и любишь ее. А как мы ее одевать будем…
Владимир Иванович встречает их в прихожей.
– Что сказал доктор? – взволнованно спрашивает он.
– Да, да, да, – резко говорит Вера и, не взглянув даже на мужа, быстро проходит к себе в спальню.
– Но… Я не понимаю, – растерянно шепчет он. – Как же это могло случиться?
Вера поворачивает к нему бледное, злое лицо:
– Не понимаешь? Где тебе понять! – и захлопывает за собой дверь.
– Мама, – кричит она, сбрасывая пальто на пол. – Я не хочу. Нет, нет, нет, я не хочу. Я лучше умру, мама.
– Верочка, Верочка. Что ты?..
– Мама, это ужасно. Это отвратительно, безобразно. Я не хочу. За что? Мне жаль себя, жаль, жаль! – Она громко плачет, уткнувшись в материнское плечо.
– Это совсем не страшно, Верочка. Совсем не страшно. И зато потом такое счастье.
– Нет, нет, я не хочу. И ребенка не надо. На что мне? Нет, нет, я не хочу.
Екатерина Львовна гладит ее по голове:
– Ну успокойся, успокойся.
– Мама, –
Вера поднимает заплаканное лицо. – А ведь можно? Еще можно избавиться? Еще можно…– Да, конечно, – испуганно говорит Екатерина Львовна, – но это…
Но Вера кидается на кровать и зажимает уши:
– Нет, не говори, не говори. Это гадость. Это еще страшнее. Я боюсь, боюсь. Я не хочу. Нет, я лучше умру…
6
Надо идти завтракать к Вере. Екатерина Львовна уже с утра там.
В доме по-прежнему чувствуется переполох. И Вера по-прежнему в спальне, и к ней нельзя. Но Люка все-таки стучится:
– Верочка, впусти меня.
– Нельзя. Уходи.
– Пусти. Мне надо тебе передать…
Да, надо, необходимо передать привет от Арсения. Ведь она ему обещала. Но Вере, конечно, не до приветов. Она рассердится, выгонит Люку.
Ключ в замке щелкает. Вера, запахивая халатик, снова садится на кровати. Растрепанные волосы торчат во все стороны, лицо желто, глаза распухли.
– Верочка, что с тобой?
– Не приставай. Говори скорей и уходи.
Люка мнется:
– Мне надо тебе… Я… Вчера… Я вчера встретила Арсения, – говорит она вдруг быстро и краснеет. – Он просил передать тебе привет. – И отворачивается, чтобы Вера не заметила. Но Вера не видит ее. Вера смотрит на свои чулки, брошенные на ковре, и губы ее вздрагивают.
– Что он еще говорил?..
– Он сказал, что дождь… И что много больных, и спросил, здорова ли ты.
– А еще что?
– Больше ничего.
Он еще сказал: «Не простудитесь. Какая вы большая, Люка, совсем барышня. Много учитесь?» И еще они шли под зонтиком. Но это уже ее, Люкино богатство, и делиться им Люка ни с кем не обязана.
– А какой он был? Грустный?
– Да, кажется, грустный. Или нет, скорее веселый.
– Ах, господи, какая ты, Люка, ничего толком сказать не можешь. Ведь не маленькая.
– А тебе не все равно, веселый или грустный?
– Ну конечно все равно. Я только так спрашиваю. Какая ты смешная. Пойди поцелуй меня. – Вера, смеясь, обнимает сестру, целует ее в затылок. – Ах, какая смешная, Люка. Вот и развеселила меня, а мне было так плохо…
Люка в восторге прыгает по комнате:
– Я еще вчера говорила, чтобы меня пустили к тебе. Я знала. Подожди, я тебе про моржей расскажу. Хохотать будешь.
– Ну, про моржей после. А сейчас пойди скажи на кухне, чтобы мне яичницу сделали. Мне даже есть захотелось, вот ты какая у меня.
За завтраком почти весело. Вера улыбается, Екатерина Львовна и Владимир влюбленно смотрят на нее.
– Это все Люка. Если бы не она, я сегодня не встала бы.
Люка надувается от гордости.
– Я так много плакала. – Вера смотрит на мужа. – Надо мне новое платье купить в утешение.
– Конечно, конечно.
Он поспешно достает из бумажника пятьсот франков:
– Не мало?
– Нет, хватит.
Вера кладет деньги под тарелку. У Люки сильно стучит сердце. А вдруг забудет? Но Вера встает и прячет деньги в сумку.