Елисейские Поля
Шрифт:
Люка устраивается поудобнее на перилах, болтая ногами в сандалиях.
Жарко. Скучно. Только сегодня утром приехали, и уже скучно. А придется прожить здесь целых два месяца.
На террасу, осторожно ступая и чуть-чуть переваливаясь, выходит Вера. На ее легкое белое платье сверху накинута розовая шаль. Люка отворачивается. Люка давно знает, что у Веры не свинка, Вера пухнет с каждым днем, живот уже под самым носом.
Вера подходит совсем близко, обнимает Люку:
– Ты что тут сидишь, как воробей?
– Жарко…
Люка смотрит на Верины ноги в шелковых
– Почему ты не бегаешь? Все уже осмотрела?
Люка зевает во весь рот:
– Скучно.
– Нечего киснуть. Пойдем-ка лучше гулять. Тут, говорят, чудесный лес.
– Ну и пусть себе лес…
– Пойдем, – уговаривает Вера. – Знаешь, тут, наверное, и кондитерские есть. И мороженое. А, как ты полагаешь?..
Люка встает:
– Ну, если мороженое. Только сначала мороженое, а потом лес.
В лес она совсем не пойдет, удерет из кондитерской. Очень ей нужен лес…
– Идем же.
Вера тяжело сходит в сад. Люка бежит за ней, глядя на ее спину.
Как утка ковыляет. Нашла тоже время рядиться. Только еще безобразнее…
– Первым делом в кондитерскую. – Люка открывает калитку и останавливается.
У самого забора стоит Арсений.
– Арсений Николаевич, – вскрикивает Вера как-то особенно громко.
Люка молча прижимает руки к груди.
– Здравствуйте, Вера Алексеевна. Здравствуйте, Люка. Какими судьбами?
– Мы здесь живем.
– Неужели? И я тоже. Вот моя дача. Та розовая, на углу. Мы опять соседи, как в Мондоре.
Вера улыбается:
– Мы так давно не виделись. Мама будет очень рада. Зайдем к нам.
Люка бежит вперед предупредить, проносится через сад и, задыхаясь, вбегает в дом:
– Мама, мама! Да где же ты?
Екатерина Львовна выходит, держа в руках маленький вязаный чепчик:
– Что? Что такое?
– Мама, Арсений Николаевич. Он здесь. Он живет с нами рядом, – захлебывается Люка.
– Вот как?
Екатерина Львовна почти не удивлена.
– Мама, он идет сюда!
– Ну хорошо, пусть идет. Но ты-то чего так кричишь?
Люка смущается:
– Я… Я пойду руки вымыть, – и бежит наверх.
У себя Люка садится на пол и раскачивается из стороны в сторону:
– Он здесь, он здесь, он здесь…
Потом вскакивает, смотрит в окно.
Арсений и Вера идут по саду. И все кругом: жасмин, левкои, трава, деревья и небо – вдруг меняется. Все становится волшебным, звенящим, летящим. И даже Вера, тяжелая утка Вера кажется легкой белой бабочкой. Все кружится. Сад медленно плывет перед глазами. Люка глубоко вдыхает теплый воздух и снова садится на пол.
Снизу уже слышатся голоса:
– Вот и отлично, теперь мы вас не выпустим. А то за всю зиму ни разу не были у нас.
– …Я тоже очень рад, поверьте…
Люка встает, моет лицо и руки – зачем? Она все равно не посмеет сойти. Причесывается, смотрит на себя в зеркало и трясет головой, чтобы снова растрепать волосы, а то будто корова языком прилизала. Нет, она все равно не сойдет…
Снизу голос Екатерины Львовны:
– Люка,
где же ты? Иди чай пить…– Сейчас, мама.
Люка остановилась красная, с бьющимся сердцем. Как она выйдет такая, все сейчас поймут.
Но никто не обращает на нее внимания. На пестрой скатерти стоят голубые чашки. Большой шмель кружится над вазой с жасмином. Самовар блестит, все такое привычное, совсем как всегда…
2
Арсений Николаевич читает вслух только что полученную из России книгу. Вера шьет, склонив набок маленькую круглую голову. В пальцах Екатерины Львовны мелькают длинные желтые спицы. Клубок розовой шерсти мягко падает со стола и катится по полу.
Розовый – ведь непременно будет девочка. Для девочки всегда розовое.
Люка сидит в углу на соломенном стуле и пристально смотрит на Арсения. Она не слушает. Какое ей дело? Разве можно интересоваться чужой жизнью, когда своя собственная жизнь громко стучит в груди, когда чувствуешь себя оглушенной, ослепленной ею и боишься только одного: как бы не задохнуться от счастья… Люка крепко сжимает худые руки на коленях.
Это он, это Арсений. Он тут, и вчера был, и завтра будет. «Хорошо тебе, Люка?» – спрашивает она себя, зажмуривая глаза. Солнце светит прямо на нее. Деревья шумят. Влажные волосы прилипают ко лбу. «Чудные дни наступили для нас, сердце мое, – вспоминает она строчку какого-то стихотворения. – Чудные дни наступили для нас с тобой, Люка…»
– Помилуйте, товарищ…
Люка крепче зажмуривается. «При чем тут товарищ, какой товарищ? Арсений говорит: „Я люблю вас, Люка…“»
– Так что, товарищ, всю Гражданскую войну…
Но это значит: «Неужели вы не понимаете, Люка, что я люблю вас?..»
Пчелы громко жужжат в горячем воздухе. Как пахнет левкоями.
– Хватит. – Вера встает. – Я устала. Завтра кончим.
Арсений послушно кладет книгу на стол:
– Нравится вам?
– Очень интересно, – рассеянно говорит Вера. – Но мне пора идти гулять.
Арсений поворачивается к Люке:
– Вот кто внимательно слушал. Я даже удивился. Вам нравится, Люка?
– Ужасно нравится.
– Вам жаль Мейчика?
«Какой такой Мейчик? При чем тут Мейчик?» Люка краснеет и опускает глаза.
– Очень, очень жаль.
– Люка, да ты никак плакала? Вот это слушательница. Не то что я. Я даже толком не разобрала, в чем дело.
Вера берет шляпу:
– Идемте, Арсений Николаевич, в лес. Там не так жарко.
Люка вскакивает:
– И я, и я с вами.
– Нет, – останавливает Екатерина Львовна. – Ты останешься дома.
– Но почему?
– Вера устала. Ты все болтаешь, прыгаешь, от тебя голова болит.
– Пусть идет, если хочет, мне не мешает, – говорит Вера, но Люка по глазам видит, что она недовольна.
– Нет, Люка мне нужна. – Екатерина Львовна берет дочь за руку. – Ты останешься со мной.
Арсений молчит. Хотя бы он заступился за Люку. Но он уходит вслед за Верой с пледом на руке, если Верочке в лесу сесть захочется, и зонтиком, если Верочке солнце надоест…