Энциклопедия русской пустоты
Шрифт:
Ладно – в одного так в одного. Так, у этих он был, у этих был – ага, вон дом: на гриб похожий, с хмурыми досками. Сенька сверился с блокнотом: Любовь Маринишна, живёт с дочкой… местные ходят к ним за травами, советами, молоком… Ну да. Ничего необычного.
Он ненавязчиво постучался и услышал нечто похожее на приглашение. Тут же на пороге шандарахнувшись о низкорослый косяк головой, Сеня – резко – почувствовал: это не люди (ударом его как бы отвлекали от этого тинистого ощущения). Он ни за что не мог бы точно объяснить, в чём именно дело, но был уверен, что что-то очень не так.
Мать
– Здравствуйте! Я из Архангельска, у нас фольклорная экспедиция: собираем байки, песни, легенды… Мы здесь неделю уже – вы, может, слышали? – сказал он побойчее, а вышло страшно фальшиво.
– Ты на стульцик-то садись, – сказала резкая бабка, продолжая записывать что-то.
Растирая лоб, хмуро, недоверчиво, ощущая на шее какую-то тугую петлю, Сенька сел за этот стол, за которым сидел, кажется, что вечность (время не шевелилось, побледнелое). Изображая непринуждённость, он достал блокнот, диктофон – и заметил: в углу, на печке, свисала какая-то вялая, неестественная нога с седыми волосками.
– Не разберёшш! – весело сказала молодая, взглянув на диктофон.
Сеньку как бы иглой проткнуло, он повернулся – прямо в этот вырезанный из всякого пространства зелёно-чадный взгляд. Глаза её были похожи на глаза, нос похож на нос, губы похожи на губы, но эти насмешливые лисьи скулы, этот рыжий кошмар волос… Парализованным взглядом, Сенька смотрел в это неотвратимое лицо, чувствуя, что он не в силах от него оторваться – никак, никогда.
– Сонь, споди шаромыгу сыми, – сказала бабка, пристально усыпая бумагу невразумительными закорючками.
Соня улыбнулась Сеньке весёлой пастью (все зубы попрятались за сплошной десной) и юркнула в дверь. Он выпучил вслед глаза.
– Ниласка у вас роба, студёнты, – прошамкала Любовь Маринишна, сидевшая в какой-то чалме, закрученной на цыганский манер.
– Почему неласковая?
Та – неотрывно глядя на петуха – молча щёлкнула чайник.
– Вы не против, если я задам пару вопросов?..
Потихоньку, Сенька расспросил её, кажется, обо всех аспектах бытия: когда кончились вопросы из его методички, он перешёл на вопросы из чужих блоков. Без толку. С издевательским упрямством, старуха игнорировала все вопросы… Ну и ладно! – зато расшифровывать не придётся. Откинувшись на спинку, Сеня просто пил чашку за чашкой (голубоватый фарфор – да ещё с блюдечками) и смотрел, как Любовь Маринишна вышивает какие-то пяльцы. Тут петух вдруг вспрыгнул на стол и стал важно выхаживать.
– Красивый петух, – заметил Сенька.
– Эко не петух, а Ерофе Палыць, – поправила бабка.
– Ерофей Палыч? В смысле?
Реакции не последовало. Сенька бросил взгляд на печь – висевшая нога как будто бы помолодела (вроде бы: кажется): но точно что-то в ней было ненормальное, как если бы это была только ловкая подделка под человека.
– А кто это там? – кивнул Сенька шёпотом.
Никакой реакции.
– Там, на печке, –
кивнул он ещё раз.– А. Дак знаю, – отозвалась бабка. – Эко Серафима Пётровна с Ондозера, гостит ишшо. Полёжала, подумала и пришла ноцесь. Было дело. – Бабка прищурилась – не то добро, не то лукаво. – Носыряты ты парух, так и озденуть можжо.
Намёк был прозрачен. Сенька допил чашку, сложил диктофон, блокнот, и отправился со своим «носырятством» в следующий дом. Когда же, вернувшись на базу в школу, он стал узнавать про Серафиму Петровну, Мороз, с чернявыми глазами, усмехнулся в бороду и проговорил: «Была у нас такая, да. Только умерла она прошлого года…».
– Ты просто забыл главное правило, – говорила Юля, собирая рюкзак на следующее утро, – респондент не держит нужную инфу в оперативной памяти – для него это очевидная часть быта. Вот ему и странно, когда приходят студенты и спрашивают про домовых.
– Да у них там труп лежал и болтал ногой!.. А петух?!
– О, петух тебя серьёзно напугал! – усмехнулась Юля, с ехидным уголком у рта. И тут же хлопнула Сеню по плечу. – Пошли, фантазёр!
И снова на ревущей лодке, снова бледноглазое озеро – с горизонтом сердитых хвой, валунов, болот без дна, с смутным лицом переправщика…
Когда они приблизились к дому – бабка с дочерью сидели на крылечке, перебирали картошку.
– Здравствуйте. – Юля слегка поклонилась. – Мы студенты, из фольклорной экспедиции. Хотим поговорить.
– Бесёда эко хорошшо, – сказала бабка, отирая руки о фартук.
Юля скептически посмотрела по сторонам:
– А вы не против в доме поговорить? Просто ветер, а у нас микрофоны…
– А пусь ёго дует! Цё душегубица, когды вёдро глянь какая.
Соня вдруг резко захохотала, пряча смех под губами – и тут же смолкла. А Сеня с Юлей переглянулись, достали диктофоны и принялись за работу.
Получалось у Юли правда ловко. Свои вопросы она не то чтоб задавала – она как бы советовалась. Ну а бабка охотно рассказывала: про порчу, про заговоры, про травы какие-то… Но какую-то щепоточку, что-то самое важное – она неизменно припрятывала и заминала.
А Сеня толком и не слушал (это не люди! это не люди!): с отнимающимся дыханием, теребя пальцы, он взглядывал то на Юлю, то на Соню, – а большей частью не смотрел ни на ту, ни на другую и разглядывал шлявшихся у забора телят (и этот умиротворяющий запах коровьих лепёшек…).
– О! Гадания – это интересно! – продолжала Юля с азартом.
– А цё интересна, – бабка пожала плечами. – Катицца в лунну ноць по езёру, кладёшш на дно зырянки зерцало – да гленько. Вот и сё гаданье. Девкам смехом звати!
– Очень интересно! А теперь я хочу с Серафимой Петровной поговорить.
– Дак ушла она.
– А куда? Я догоню.
Сенька наклонился к Юле на ухо:
– Ты что делаешь? Он же покойница!
– Ну вот и будет интервью с ревенантом.
– Так нельзя же… беспокоить.
– Ты учёный или нет? – пихнула его Юля.
Тут к крыльцу вернулась Соня – в сарафане, с двумя фарфоровыми чашками – покачнулась вдруг и вылила обе Юле на руку. Та, вздыбясь, заорала (Сенька подскочил тоже) – и рванулась к раковине.