Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Между тем в обоих произведениях говорится о криках и стонах людей: «Крики и вопли — всё без вниманья» = «Укажите мне место, какое искал, / Где поют, а не стонут, где пол не покат!».

Этот же «покатый пол» упоминался в песне «Я из дела ушел» (1973): «Я по скользкому полу иду — каблуки канифолю». И если здесь герой уходит от людей, с которыми ему не по пути («Хорошо, что ушел, — без него стало дело верней!»), и скачет от них прочь («Скачу — хрустят колосья под конем»), то и в «Чужом доме» он «гнал, забросивши кнут, куда кони несли» (в первом случае люди «говорят от добра ли, от зла ли», а во втором они признаются: «Испокону мы — / В зле да шепоте»; кроме того, в обоих случаях присутствует религиозная тематика: «Паутину в углу с образов я ногтями сдираю» = «И из смрада, где косо висят образа…»; «Открылся лик — я встал к нему лицом, / И он поведал мне светло и грустно» = «Укажите мне край, где светло от лампад»). Люди же с радостью избавляются от лирического героя: «“Хорошо. что ушел. — без него стало дело верней!”» («Я из дела ушел»), «Кто-то вякнул в трамвае на Пресне: / “Нет его — умотал наконец!”» («Не волнуйтесь!», 1969).

Лирический герой предчувствует свою смерть: «Я задохнусь / Здесь, в лабиринте». И то же самое он скажет жителям «чужого дома»: «Вы задохн<е>тесь в зле да шепоте» (АР-8-25), — причем их злость отчасти объясняется характеристикой тех, кто управляет страной: «Злобный король в этой стране / Повелевал». Поэтому смерть может быть насильственной: «Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал» = «А хозяин был, да видать, устал: / Двух гостей убил да с деньгой сбежал» (АР-8-25).

Если в стихотворении герой хочет уйти от обитателей лабиринта: «Крики и вопли — всё без вниманья. IЯне желаю в эту компанъю», — то в песне он гонит коней туда, «где люди живут, и — как люди живут». Поэтому его уход связан, в первую очередь, со стремлением к свету: «Всё! Мы уходим к свету и ветру» = «Укажите мне дом, где светло от лампад. <.. > И ушел я от них и лошадок увел» (АР-8-25).

Между тем, находясь в лабиринте, герой рассчитывает на помощь извне: «Кто меня ждет — / Знаю, придет, / Выведет прочь!», — как и в написанной в том же году «Чужой колее»: «Авось подъедет кто-нибудь / И вытянет?!» («кто» = «кто-нибудь»; «придет» = «подъедет»; «выведет» = «вытянет»). Однако первоначально он не видел выхода из лабиринта и колеи: «Вот и ко мне пришла беда» = «И у меня — / Дело неладно»; «Хаос, возня… / И у меня — / Выхода нет!» = «А вот теперь из колеи / Не выбраться!»; и говорил о тщетности ожиданий и усилий: «Напрасно жду подмоги я» = «Долго и тщетно одну пустоту / Парень хватал» (АР-2-30), — поскольку и колея, и лабиринт отличаются большими размерами: «Попал в чужую колею / Глубокую» = «Словно в колодцах улиц глубоких». Более того, в обоих случаях герой сталкивается с издевательским смехом над собой: «Смеется грязно колея» (АР-2-148) = «Слышится смех: / “Зря вы спешите!”»; ощущает себя чужаком в колее и в лабиринте: «Чужая эта колея» = «Я не желаю в эту компанью»; использует неформальную лексику: «Чужая, сука, колея!» = «Миф этот в детстве каждый прочел, / Черт побери!»; и в итоге выходит на свободу: «Там выезд есть из колеи — / Спасение!» = «Свет впереди! Именно там / На холодок /Вышел герой…» /3; 156/, «Все мы проходим сквозь лабиринты. / Прямо иди, там впереди — / воздух и свет» (АР-2-30) [997] .

997

О свете, коотрый впередд, пойддгречьи в ««алладдо корооткйшее»: «Даже ееллвиидлсввт вдд-ли» (другая вариация этого мотива представлена в «Случаях»: «Иные — те, кому дано, / Стремятся вглубь и видят дно»). Обратим также внимлни» на одинаковую рифму в стихотворении «В лабиринте» и в «Гимне шахтеров»: «Не бойся заблудиться в темноте / И захлебнуться пылью — не один ты\ / Впе-р» д и вниз! Мы будем на щите — / Мы сами рыли эти лабиринты» = «…что не один ты: / Все мы проходим сквозь лабиринты» (АР-2-30) (да и в «Чужой орлее» герой оонстатиррвда: «Не один я в нее угодил»), Также в обоих случаях царит тьма: «Не бойся заблудиться в темноте» = «Здесь, в темноте, / Эти и те / Чувствуют ночь». А герои сто» мятся впер» д: «Вперед и вниз! Мы будем на щите» = «Свет вп» р»ди! Именно там / На холодок / Вышел герой…» (этот же мотив всто» чается в «Чужой орлее»: «И я прошелся чуть вперед / По досточке»). Различие же состоит в том, что шахтеры сами рыли эти лабиринты, а в стихотворении «В лабиринте» это сделали представители власти. Таким образом, налицо разный подтекст при одинaорврй лтксик».

А в «Чужом доме» герой уже не рассчитывает не помощь извне и сам бежит прочь, сломя голову: «Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут». Обратим заодно внимание на повторяющийся эпитет: чужой дом, чужая колея. Поэтому в «Песне автомобилиста» поэт говорит: «Я в мир вкатился, чуждый нам по духу». Да и окружающие люди оценивают его творчество как чуждое: «Вот и пусть свои чуждые песни / Пишет там про Версальский дворец!» («Не волнуйтесь!», 1969). Отсюда — ощущение себя изгоем: «Мы — как изгои средь людей» («Мистерия хиппи», 1973).

В «Чужой колее» герой выбирается из колеи; в стихотворении «В лабиринте» вырывается из лабиринта; в «Гербарии» — из гербария; в «Балладе о гипсе» мечтает освободиться от гипса («Во сне я вырываюсь из-под гипсовых оков»), а в песне «Мои капитаны», где ему «расставила суша капканы» (как в «Человеке за бортом»: «Я пожалел, что обречен шагать / По суше…»), говорит: «Я теперь в дураках — не уйти мне с земли», — но всё же мечтает вырваться на свободу: «Нет, я снова выйду в море» (как в том же «Человеке за бортом»: «Пусть в море меня вынесет…»).

Оказавшись в безвыходной ситуации в «Моих капитанах» и в «Погоне», лирический герой ругает себя за это: «Я теперь в дураках — не уйти мне с земли» = «Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза! / Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!» (эта же ситуация повторится в одном из последних стихотворений — «Неужто здесь сошелся клином свет…», где его убивают ножом: «Уже не убежать…» /5; 590/).

Как видим, во всех этих произведениях реализуются одни и те же мотивы и, соответственно, действует один и тот же лирический герой, выступающий в разных ролевых ситуациях.

Следует также заметить, что в «Чужом доме», где «дом притих, погружен во мрак», герой погнал своих коней «из смрада, где косо висят образа». Данное описание явно напоминает «Мою цыганскую» (1967): «В церкви смрад и полумрак… Нет, и в церкви всё не так» («мрак» = «полумрак»; «из смрада» = «смрад»; «образа» = «в церкви»). Этот же смрад фигурирует в песне «И душа, и голова, кажись, болит…» (1969): «Запах здесь… А может быть, вопрос в духах?», — от чего герой также хочет сбежать: «Я б отсюда в тапочках с тайгу сбежал, — / Где-нибудь зароюсь и завою!».

Но перед тем, как погнать коней прочь, герой пытался узнать у обитателей чужого дома о причинах происходящего: «Кто ответит мне: / Что за дом такой? / Почему во тьме, / Как барак чумной?». Также и находясь в лабиринте, он говорил: «Я тороплюсь, / В горло вцеплюсь — / Вырву ответ»

Однако люди в большинстве своем свыклись с таким положением дел. Лирический герой обращается к ним с просьбой: «Я их прошу путь указать» (АР-2-31) = «Укажите мне край, где светло от лампад». Но в первом случае его ожидает мазохистский ответ: «Слышится смех: / “Зря вы спешите: / Поздно! У всех / Порваны нити!”»; а во втором — люди признаются, что так они живут веками: «А в ответ мне: “Видать, был ты долго в пути / И людей позабыл — мы всегда так живем. <…> Долго жить впотьмах / Привыкали мы”» [998] .

998

Как в стихотвореени «Мы искаллддрргупо Веге…»(1996): «Пооомучтооовыкли оо свееаглаза».

Такая же атмосфера царит в двух ранних произведениях, где олицетворением всей страны является не дом, а город: «Думал я — наконец не увижу я скоро / Лагерей, лагерей, / Но попал в этот пыльный, расплывчатый город / Без людей, без людей. / Бродят толпы людей, на людей не похожих — / Равнодушных, слепых…» («Так оно и есть…», 1964), «Он ходил в задыхавшемся городе, / И его там заметили люди. / И людскую толпу бесталанную, / С ее жизнью беспечной и зыбкой, / Поразил он спокойною, странною / И такой непонятной улыбкой» («Из-за гор — я не знаю, где горы те…», 1961). Точно так же будет задыхаться лирический герой в стихотворении «В лабиринте»: «В городе этом — / Сплошь лабиринты: / Трудно дышать, / Не отыскать / Воздух и свет». Поэтому в стихотворении «Из-загор…» он говорил: «Надо — к солнцу и свету!». А в концовке стихотворения «В лабиринте» читаем: «Всё! Мы уходим к свету и ветру». Кроме того, между этим стихотворением и «Так оно и есть…» имеются еще некоторые сходства: «Вспомните миф, старый, как мир» (АР-2-30), «Так полагалось, что в этой стране — зверь убивал» (АР-2-32) = «Так оно и есть, / Словно встарь, словно встарь <.. > А если много знал — / Под расстрел, под расстрел» («старый, как мир» = «словно встарь»; «Так полагалось» = «Так оно и есть»; «убивал» = «под расстрел»); «Сколько их бьется, людей одиноких» = «Бродят толпы людей, на людей не похожих».

Помимо того, песня «Так оно и есть…» во многих отношениях предвосхищает «Чужой дом»: в первом случае «бродят толпы людей, на людей не похожих», а во втором герой бежит из чужого дома туда, «где люди живут и как люди живут».

В ранней песне он увидел «равнодушных, слепых» людей, которые в «Чужом доме» сами признаются: «Долго жить впотьмах / Привыкали мы».

Лагерная действительность в песне «Так оно и есть…» уравнивается с волей: «Думал я: наконец, не увижу я скоро / Лагерей, лагерей, / Но попал в этот пыльный, расплывчатый город / Без людей, без людей», — а в «Чужом доме» герой называет этот дом «чумным бараком», который тоже «без людей»: «Никого — только тень промелькнула в сенях». Поэтому и «расплывчатый город» соотносится со «смутным, чудным разговором», затеянным обитателями чужого дома. А эпитет пыльный объясняется наличием в чужом доме «черной копоти».

И, наконец, если в первом случае герой спрашивает себя: «Так зачем я так долго стремился на волю / В лагерях, в лагерях?!», — то во втором люди скажут ему: «Видать, был ты долго в пути / И людей позабыл…» (а «лес стеной», с которым он столкнулся в «Погоне», является синонимом лагеря или «гиблого места»).

Интересно, что самым ранним аналогом «пыльного, расплывчатого города» из песни «Так оно и есть…» является стихотворение «Киев — скучный город» (1958–1959), написанное еще в Школе-студии МХАТ: «Куда пойти — людей мильоны, / И