Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
В ранней песне герой призывает врагов смешать его с грязью и порошком, а в поздней он уже оказывается по уши в пыли: «Превратите меня в грязь, в порошок и в воду, / Но не забирайте серебряные струны!» /1; 358/ = «Восстану я из праха, вновь обыден, / И улыбнусь, выплевывая пыль» /3; 143/. Этот же мотив разрабатывается в песне «Не уводите меня из Весны!» (1962), которая имеет ряд сходств с «Серебряными струнами»: «Как падаль, по грязи поволокли» = «Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду»; «И завязали суки / И ноги, и руки» = «Упирался я, кричал: “Сволочи! Паскуды!”»; «Я понял: мне не видеть больше сны» = «Не видать мне, что ли, / Ни денечков светлых, ни ночей безлунных?!».
***
В метафорической форме конфликт поэта и власти нашел воплощение также в стихотворении «В лабиринте» (1972), которое построено по принципу чередования строф, относящихся к мифологическому и современному сюжетам.
В первой строфе воссоздается известный древнегреческий миф о нити Ариадны: «Миф этот в детстве каждый прочел, / Черт побери! — / Парень один к счастью прошел I Сквозь
989
Ср. у Маяковского: «И, если надо, нужный ответ / мы выжмем, взяв за горло» («Да или нет?», 1927).
990
Волков С. Шостакович и Сталин: художник и царь. М.: Эксмо, 2004. С. 326.
Следующая строфа разбираемого стихотворения переносит нас в современную эпоху, и в ней речь идет о похожей ситуации: «С древним сюжетом / Знаком не один ты: / В городе этом — / Сплошь лабиринты, / Трудно дышать, / Не отыскать / Воздух и свет». А далее начинается монолог лирического героя, который говорит о своем состоянии в этой атмосфере, развивая предыдущую мысль: «И у меня дело не ладно — / Я потерял нить Ариадны… / Словно в час пик, / Всюду тупик, — / Выхода нет!».
Еще раньше подобный прием был использован Д. Шостаковичем в Четвертой симфонии (1936): «…Шостакович недвусмысленным образом проводит параллель между современным ему Советским Союзом и зачумленным городом из греческого мифа»779 Поэтому в черновиках «Песни-сказки про нечисть» (1966) было сказано: «Но, товарищи об этом нам не надо забывать, / Ведь зловещие приметы повторяются опять. / Атеизм от труда развивается, / Но история всегда повторяется!» /1; 526/.
На данном этапе анализа стихотворения «В лабиринте» можно выделить следующие субъектные формы и их функции:
1) автор-повествователь описывает мифологическую ситуацию, говоря о герое древнего сюжета;
2) собственно автор [991] воссоздает картину современного «города», в котором «сплошь лабиринты»;
3) лирический герой, находящийся в «современном» лабиринте, говорит об этом лабиринте и о своем состоянии в нем.
Если в мифологическом сюжете (1-я строфа) имена действующих лиц не названы и вместо самого выражения «нить Ариадны» употреблено ее современное переносное значение — «путеводная нить» — как единственный выхода из угрожающей ситуации, то в современном сюжете лирический герой говорит: «Я потерял нить Ариадны», — называя, таким образом, имя царской дочери. Соответственно, уравнивание двух эпох происходит и на лексическом уровне.
991
«Собственно автор — это особая форма выражения авторского сознания в лирике, соотносимая с лирическим героем, но отличная от него <…> если лирический герой открыто организует лирическую систему, то собственно автор организует ее скрыто <…> для читателя на первом плане не некая личность, а поэтический мир» (Корман Б.О. Практикум по изучению художественного произведения: Учебн. пособие. 3-е изд. Ижевск: Изд-во ИУУ УР, 2003. С. 50).
В 3-й строфе автор-повествователь — как очевидец — описывает состояние древнего героя, пытавшегося найти выход из лабиринта: «Древний герой ниточку ту / Крепко держал, / И слепоту, и немоту — / Всё испытал, / И духоту, и черноту / Жадно глотал. / И долго руками одну пустоту / Парень хватал».
Но вполне очевидно, что все отрывки текста, организованные автором-повествователем, то есть формально отнесенные к древнему герою, на содержательном уровне относятся к лирическому герою Высоцкого. Таким образом, мифологический сюжет этого стихотворения можно рассматривать как образец формально-повествовательной лирики: в образе древнего героя, в его мучительных поисках выхода из лабиринта показаны муки лирического героя, а, кроме того, мифологическая ситуация, как мы уже говорили, повторяется.
Отметим еще одну важную особенность мифологического сюжета, суть которого изложена в первой строфе:
1- й тезис («Пареньодинксчастью прошел / Сквозь лакирпнт»)раскрываатсяв 3-й строфе, где подробно описывается этот путь, и в 7-й строфе, где констатируется его выход из лабиринта.
2- й тезис «<Kтo-тoxoтчлоaхIIятбить- / Видно, со зла») — вл-й строфе («Бык Минотавр ждал в тишине / И убии» лы).
3- й тезис («Ноцарскао Ц» рь» yгcчoднуoнотк/Пкрню яд-р») — влонцовке5-Ц строфы («Только одно, только одно — / Нить не порвать!») и в начале 7-й («Нитка любви ке порвалась, / Не подвела»).
Причем подробкое развитие мифологический сюжет получает не только в этих строфах, ко также и в тех, которые принадлежат лирическому герою и собственно автору. Строфы, принадлежащие разным сюжетам, чередуются друг с другом и тем самым сравниваются. Но при всем сходстве ситуаций налицо и существенные различия. В отличие от лирического героя, который «потерял нить Ариадны», древний герой «ниточку ту крепко держал» и потому смог выйти из лабиринта. Но у лирического героя не было той волшебной, материальной нити, которая была у древнего героя, и, говоря о потере нити Ариадны, ок имеет в виду потерю ориентира для выхода из лабиринта. Далее: если в древкем сюжете — один
лабиринт, то «в городе этом — сплошь лабиринты». И если в мифологическом сюжете говорится об одном человеке, то в современном лабиринте «мечутся люди». Ситуация — гораздо более масштабная и трагичная: современный сюжет ке дублирует мифологический, а дополняет его, создавая современный миф, а точнее — быль, то есть то, что действителько происходило в нашей стране в советскую эпоху: «Сколько их бьется, / Людей одиноких, / аловко в колодцах / Улиц глубоких!». Эти люди бьются в лабиринте. Сравним с черновиком «Баллады о ненависти» (1975): «Мы в плену у бессилия бьемся сейчас» (АР-2-203), — и с каброском к «Охоте ка волков» (1968): «Бьюсь из сил, изо всех сухожилий, / Сзади крики и бьют в барабан. / Обложили меня, обложили. / Я ка номер иду, как кабак» /2; 422/ (кстати, волки тоже бьются «в плену у бессилия»: «Мы затравле-ко мчимся ка выстрел / И не в сртах шагнуть сквозь запрет»; АР-17-152). Приведем еще два общих мотива между «В лабиринте» и «Балладой о ненависти»: «Злой Микотавр в этой стране / Всех убивал» /3; 154/ = «Зло решило порядок в стране навести» /5; 11/.Вот что говорится о метакиях мифологического героя: «Древний герой ниточку ту / Крепко держал, / И слепоту, и немоту — / Всё испытал, / И духоту, и черноту / Жадно глотал. / И долго руками одну пустоту / Парекь хватал».
Эта пустота, форм-льно относящаяся к древнегреческому лабиринту, ка самом деле является отражение советской действительности. Как сказано в одном из поздних стихотворений: «А мы живем в мертвящей пустоте, — / Попробуй надави — так брызнет гноем, — / И страх мертвящий заглушаем воем — / И те, что первые, и люди, что в хвосте» (1979) [992] .
992
Ср. еще в ряде ниоткуда в нииудд / Перешагнул, («Пеетнт Бюша
Сигера», 1973), «Я шагкул в никуда» («Затяжкой прыжок», 1972), «Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел» («Райские яблоки», 1977), «Уйдут, как мы, в ничто без сна» («Баллада об уходе в рай», 1973), «Кто направо пойдет — ничего не найдет, / А кто прямо пойдет — никуда не придет, / Кто налево пойдет — ничего — е поймет / И ки за грош пропадет» («Лежит камень в степи…», 1962).
Теперь становится ясно, что, говоря о поисках древним героем выхода из лабиринта, поэт говорит о самом себе. К тому же строки «И духоту, и черноту / Жадно глотал» в том же 1972 году были буквально реализованы в «Конях привередливых»: «Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю». Здесь перед нами возникают характерные для поэзии Высоцкого мотивы отсутствия воздуха и удушья в атмосфере советского тоталитарного режима.
А через некоторое время современный лирический герой скажет: «Холодно — пусть! Всё заберите… / Я задохнусь здесь, в лабиринте: / Наверняка / Из тупика / Выхода нет!», — как уже было в «Балладе о брошенном корабле» (1970): «Задыхаюсь, гнию — так бывает» (черновик: «Я рассохнусь, сгнию — так бывает»; АР-4-164). Отметим и другие сходства между этими произведениями: «Злобные ветры» = «Злобный король»; «Меня ветры добьют!» = «Кто-то хотел парня убить <…> Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал»; «Только мне берегов / Не видать и земель — / С ходом в девять узлов / Сел по горло на мель» = «И у меня — / Выхода нет!»; «Плохо шутишь, корвет» = «Слышится смех: / “Зря вы спешите!”»; «Потеснись — раскрою!» = «В горло вцеплюсь — / Вырву ответ!»; «Я пью пену — волна не доходит до рта» = «И духоту, и черноту / Жадно глотал».
Последний мотив встречается также в «Затяжном прыжке»: «И пью горизонтальные / Воздушные потоки»; и в стихотворении «В тайгу!» (1970): «И я / Воздух ем, жую, глотаю, — / Да, я только здесь бываю — / За решеткой из деревьев, но на воле!». Причем в тайгу лирический герой намеревался сбежать еще в песне «И душа, и голова, кажись, болит…» (1969), поскольку тоже задыхался: «Дайте мне глоток другого воздуха! <…> Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал…». А в «Прерванном полете» (1973), где автор говорит о себе в третьем лице, мотив нехватки воздуха присутствует в скрытой форме: «И большие снежинки, и град / Он губами хватал на бегу. <.. > А звездный знак его Телец / Холодный Млечный путь лакал». В свою очередь, Млечный Путь уже упоминался в черновиках «Горной лирической» (1969), где речь велась от первого лица: «Мой Млечный путь со всех сторон — / он в море слит», «Мой Млечный путь со всех сторон — / штормит, манит» (АР-2-60).
Но вернемся к стихотворению «В лабиринте», где о древнем герое сказано: «Кто-то хотел парня убить — / Видно, со зла». Автобиографичность этих строк выявляется при сопоставлении их с другими произведениями 1972 года: «За что мне эта злая, / Нелепая стезя? <…> Но кто-то на расстреле настоял» («Тот, который не стрелял»), «Кто-то дуло наводит / На невинную грудь» («Оплавляются свечи…» [993] [994] ). Похожая образность присутствует в исполнявшейся Высоцким песне «Такова уж воровская доля…»: «Может, кто погибель мне готовит». Да и в песне «Шторм» (1973) присутствует безымянное упоминание власти: «Волна барьера не возьмет — / Ей кто-то ноги подсечет, / И рухнет взмыленная лошадь».
993
в этой песне «убегают олени, / Нарываясь на залп», так же как в «Охоте на волков»: «Мы затравленно мчимся на выстрел», — и в «Охоте на кабанов»: «Только полз присмиревший подранок, / Завороженно глядя на ствол» («олени» = «волков» = «кабанов»; «нарываясь на залп» = «мчимся на выстрел» = «глядя на ствол»; «затравленно» = завороженно»). И во всех трех случаях охотники веселятся, убивая свои жертвы: «Кто-то злой и умелый, / Веселясь, наугад…», «Гонят весело на номера», «К черту дождь — у охотников праздник: / Им сегодня стрелять кабанов».
994
Такой вариант опубликован в сб.: Высоцкий В. Избранное. М.: Сов. писатель, 1988. С. 396; Высоцкий В.С. Поэзия и проза. М.: Книжная палата, 1989. С. 179.