Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Добавим, что в черновиках «Куполов», датируемых тем же 1975 годом, что и наброски к «Палачу», образ тридесятого царства вновь используется как аллегория ГУЛАГа: «Было время приуныть да приобидеться — / Повезли меня, а сам и рад стараться, / Как за тридесять земель, за триодиннадцать / Уму-разуму чужому набираться» (АР-6-166). Сравним в «Баньке по-белому»: «И меня два красивых охранника / Повезли из Сибири в Сибирь» (как в песне «Не уводите меня из Весны!» и в стихотворении «Мы искали дорогу по Веге…»: «Зачем меня увозят из Весны?», «Потому что везли нас в телятниках скопом»). И вот там-то, в лагерях, расположенных «за три-десять земель», лирический герой «ободрал» свою душу до крови: «Душу, сбитую каменьями-утратами / В странах, названных тридевятыми, / Так, что до крови лоскут истончал, / Залатаю золотыми я заплатами — / Пусть блестит, чтоб господь замечал» (АР-6-164) [1061] . Через год похожий образ встретится в «Гербарии», где лирический герой также прошел через лагеря: «В лицо ль мне дуло, в спину ли, / В бушлате или в робе я, / Тянулся, кровью крашенный, / Как звали, как шалашу» (на лагерное прошлое героя указывают такие характерные детали, как бушлат и роба, которые, в свою очередь, напоминают исполнявшуюся Высоцким песню «И здрасьте, мое почтенье!»: «А в Мелитополе пришлось надеть халат»).

1061

В ддрггм черровом варрантт «Куполов» читаем: «И какой бы непоссльною рабботю / Люд чеесной в той стааое ни отягчал…» /5; 359/. Эта же «оеойсильоая работа» упйминеется в «Сивае-Бурае» (1963), где героя также «повезли за тридевять земель»: «Зааетели Сиаоп в Нарьян-Мар <.. > Сиаоа — на работу до седьмого пота». В свою очередь, «кучера из МУРа», которые «уоатели Сивку», являются предшественниками наездника в «Беге иноходца», где лирический герой вновь будет выступать в образе лошади: «Он вонзает шпоры в ребра мне, / Стременами луплн мне под дых».

Еще один вариант «Куполов»: «.Душу, сбитую каменьями-утратами / В странах. названных тридевятыми. — / Если до крови лоскут истончал, / Залатаю золотыми я заплатами, — / Пусть блестит, чтоб господь замечал» (АР-6-164), — будет использован в черновиках «Таможенного досмотра» (1974 — 1975), хотя и в другом значении: «Кстати, о кризисе: / Государств тридесять / Выпили горючее, как чай, — / Ясно, стали слабыми! / А у нас с арабами — / Хоть пей, хоть лей, хоть черпай, хоть качай!» /4; 463/.

Речь идет о Нефтяном кризисе 1973 года. Но подобный «кризис» имел место и в преддверии Второй мировой войны, о чем написано в «Странной сказке»: «Нечем в Двадцать седьмом воевать, / А в Тридцатом полководцы / Все утоплены в колодце», — то есть Европа и СССР («тридевятое государство» и «тридесятое королевство») тоже «стали слабыми» и не смогли противостоять Гитлеру («триодиннадцатое царство»). А в «Таможенном досмотре» Европа («государств тридесять») испугалась отказа арабов поставлять нефть тем странам, которые поддерживали Израиль в конфликте с Сирией и Египтом (Война Судного дня, октябрь 1973), и издали декларацию, в которой выразили поддержку позиции арабов. Поэтому: «Арабы нынче — ну и ну! — / Европу поприжали, / А мы в Шестидневную войну / Их очень поддержали». И не только в Шестидневную, конечно, но и в вышеупомянутую Войну Судного дня (поставки в Сирию и Египет советского вооружения и военных специалистов).

Если продолжить тему ГУЛАГа, то можно заметить, что в «Сказке о несчастных лесных жителях» Иван-дурак пробирается в тюрьму («здание ужасное»), а в стихотворении «Вот я вошел и дверь прикрыл…» (1970) лирический герой, выступающий в образе артиста кино, приезжает к начальнику лагеря, чтобы тот разрешил ему сыграть роль зэка: «И так толково объяснил, / Зачем приехал в лагерь».

Неудивительно, что обращение Ивана-дурака к Кащею напоминает манеру разговора лирического героя с начальником лагеря. В обоих случаях это происходит на повышенных тонах: «И грозит он старику двухтыщелетнему…» = «Мол, я начальству доложу, / Оно, мол, разберется!..»; «Ах ты, гнусный фабрикант!» = «Мол, не имеешь права, враг!», — поскольку Иван и лирический герой сильно разгневаны: «Но Иван себя не помнит <.. > И от гнева злой и красный…» = «Я в раже, удержа мне нет».

Если Иван «к Кащею подступает, кладенцом своим маша», то лирический герой перед лицом начальника лагеря размахивает кипой бумаг: «Я в раже, удержа мне нет, / Бумагами трясу».

Между тем в обоих случаях высказывается сочувствие Кащею и начальнику лагеря: «Стал по-своему несчастным старикашкою» = «Внушаю, бедолаге я / Настойчиво, с трудом».

И заканчивается всё это тем, что от речей Ивана-дурака «умер сам Кащей без всякого вмешательства» [1062] ^{[1063] [1064]} , а начальник лагеря поддался напору лирического героя: «Я стервенею, в роль вхожу, / А он, гляжу, сдается».

1062

Умер же он от неожиданности — потому что Иван-дурак назвал его гнусным фабрикантом и интриганом, а все эти ругательные слова обычно использовали представители самой власти по отношению к неугодным людям. Да и термин «социалистические обязательства» («Я докончу дело, взяв соцобязательства!») употреблен в неожиданном контексте.

1063

Переделкино, на даче у Юрия Королева, февраль 1970.

1064

Ереван, на дому у Александра Пономарева, 16.04.1970.

Таким образом, в обоих случаях благодаря своему напору герой одерживает победу над представителем власти. Правда, не всегда этот напор приносит победу — иногда он позволяет лишь избежать поражения, как, например, в шахматной дилогии: «Он подавлен был моим напором / И оригинальностью моей» (АР-13-89), — в результате чего «хваленый пресловутый Фишер / Тут же согласился на ничью» (здесь возникает еще одно сходство между черновым вариантом стихотворения «Вот я вошел и дверь прикрыл…» и «Честью шахматной короны», подчеркивающее личностный подтекст обоих произведений: «Он не мычит, не телится, / А я привстал слегка» /2; 549/ = «Он заметил, что я привстаю» /3; 177/; то же самое лирический герой скажет во «Вратаре» и в «Побеге на рывок»: «Но едва успел привстать…», «Приподнялся и я,/ Белый свет стервеня»; но когда ему ничего не хочется, этот мотив сменяется на противоположный: «Не шевелюсь, и нет намеренья привстать», АР-4-151).

Теперь обратим внимание на связь «Сказки о несчастных лесных жителях» с песней «Переворот в мозгах из края в край…» (1970), в которой «бог» говорит «ангелам»: «Уйду от вас к людям, ко всем чертям: / Пускай меня вторично распинают!». И через некоторое время: «На паперти у церкви нищий пьет: / “Я бог, — кричит, — даешь на пропитанье!”» (АР-9-14). Похожая ситуация была в черновиках первой песни, где про Кащея сказано: «Еженощно клянчил старый у ворот» /2; 31/.

Помимо того, здесь наблюдается сходство с исполнявшимися Высоцким песнями «Нищая» (слова П. Беранже, перевод Дм. Ленского): «Когда она на сцене пела, / Париж в восторге был от ней. / Она соперниц не имела… / Так дайте ж милостыню ей!»85², - и «Пара гнедых» (по мотивам песни А. Вертинского), где говорится о смерти тоже некогда знаменитой дамы: «Грек из Одессы, еврей из Варшавы, / Юный корнет и седой генерал — / Каждый искал в ней любви и забавы / И на груди у нее засыпал. <.. > Кто ж провожает ее на кладбище / В день, когда голос на петле затих? / Пара голодных оборванных нищих, / Да пара гнедых, только пара гнедых!»8⁵³.

Исполнение первой из этих песен датируется февралем 1970 года, исполнение второй — апрелем 1970-го, а песня «Переворот в мозгах из края в край…» также была ориентирочно написана в апреле.

Теперь сравним последнюю песню с «Нищей»: «Она соперниц не имела… / Так дайте ж милостыню ей!» (Беранже) ~ «На паперти у церкви нищий пьет: / “Я бог, — кричит, — даешь на пропитанье!”» (Высоцкий). В обоих случаях разрабатывается одинаковый сюжет: раньше был богом, а теперь стал никем. Это же относится к Кащею бессмертному, который «клянчил… у ворот» /2; 31/.

Рассмотрим образы Кащея и семиголового чудища более подробно.

В черновиках «Сказки о несчастных лесных жителях» находим следующий вариант: «Зверя лютого поставил там Кащей» /2; 31/. Сразу же напрашивается аналогия со «Сказкой про дикого вепря» и со стихотворением «В лабиринте»: «А тем временем зверюга ужасный / Коих ел, а коих в лес волочил» /1; 237/, «Так полагалось, что в этой стране / Зверь убивал» (АР-2-32). Также в последнем тексте говорится: «Злобный король в этой стране / Повелевал», — и это явно напоминает стихотворение «В царстве троллей — главный тролль…»: «И бывал он, правда, лют — / Часто порол! — / Но был жуткий правдолюб / Этот король». А в «Разбойничьей песне» действие происходит «во смутной волости / Лютой, злой губернии». Очевидно, что во всех этих цитатах в аллегорический форме говорится о советском государстве и его правителях [1065] (различие же состоит в том, что в «Сказке про дикого вепря» король просил стрелка защитить страну от зверя, а в стихотворении «В лабиринте» король и зверь — Бык Минотавр — заодно друг с другом).

1065

Проццтируем ещепоэмуГаллча «Вечеррнепрогулки»(начало 1997-х): «В ттм ллеуживетв беррогг / Лютый зверь ОБэХаэС». Сразу вспоминаются «Марш футбольной команды “Медведей”» (1973) и «В лабиринте» (1972): «“Медведи”злые…» /4; 147/, «ЗлойМинотавр в этой стране / Всех убивал» /3; 154/.

Разумеется, «шутить» с ними крайне опасно: «А с Кащеем шутки плохи, / Не воротишься отсель» /2; 31/. В этом же убедились и волхвы в «Песне о вещем Олеге»: «Ну, в общем, они не сносили голов — / Шутить не могите с князьями!». Обе песни написаны в начале 1967 года.

А мотив «не воротишься отсель» встречается и в следующих цитатах: «Ни одному не вернуться из пекла» (АР-4-73), «На этот раз мне не вернуться» /2; 204/, «Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!» /4; 226/, «Вот он прижал меня в углу, / Вот я едва ушел»/1; 199/.

Между тем желание отомстить «князю Олегу» за издевательства над «волхвами» (а значит, и над собой) встречалось у Высоцкого постоянно — например, в 1973 году он предскажет: «Но взойдет и над князем великим / Окровавленный кованый меч» («Я скачу позади на полслова…»). Это будет местью за избиение лирического героя: «Назван я перед ратью двуликим — / И топтать меня можно, и сечь». Точно так же и дружина (та же рать) топтала волхвов под руководством «великого князя» Олега: «И долго дружина топтала волхвов / Своими гнедыми конями». Речь здесь идет о тех же конях, которые будут упомянуты в стихотворении «Я скачу позади на полслова…»: «И надо мной, лежащим, лошадь вздыбили / И надругались, плетью приласкав». Поэтому и «добрый молодец Иван» обнажает «окровавленный кованый меч»: «И к Кащею подступает, / Кладенцом своим маша». А дружина и рать, топтавшие лирического героя, возникнут через некоторое время в «Побеге на рывок»: «Целый взвод до зари / На мне гвозди ковал. / Взвод вспотел раза три, / Ну а я куковал» (АР-414). И этот же взвод расстреливал его в «Том, который не стрелял»: «В меня стрелял поутру / Из ружей целый взвод».