Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Последнее стихотворение датируется октябрем 1975 года /5; 58/, а ночь с 27 на 28 сентября, как уже было сказано, Высоцкий провел в Институте Склифосовского: «26-го сентября еще поет у Максаковой, а 27 — 28 сентября уже в реанимации в Склифосовского с сердечно-сосудистой недостаточностью на фоне хронического алкоголизма» [2142] ^[2143] . Обратим здесь внимание на слово реанимация. Несомненно, под впечатлением от увиденного там Высоцкий и написал стихотворение «Вот в плащах, подобных плащ-палаткам…»: «Выглядел он жутко и космато, / Он старался за нее дышать, — / Потому что врач — реаниматор — / Это значит: должен оживлять! <.. > Просто очень трудно оклематься — / Трудно, так сказать, реаниматься, / Чтоб писать поэмы, а не бред». Примечательно, что начало этого стихотворения находится на одном листе с фрагментом другого стихотворения на родственную тему — «Я прожил целый день в миру / Потустороннем…» (АР-14-178).

2142

Симакова Л. На вертящемся скользком кругу //1.Ыт1?ра§е=4

2143

Ковтун В. Примечания // Больничный блокнот В. Высоцкого (рукописи). Киев, 1998. С. 114.

***

Прямой предшественницей трилогии «История болезни» является также повесть «Дельфины и психи».

Первая ее редакция была написана в феврале-марте 1968 года во время пребывания Высоцкого в московской психиатрической клинике № 8 им. З.П. Соловьева (а вообще работа над повестью продолжалась в течение трех с лишним лет — со 2 февраля 1968 года по 9 мая 1971-го489).

Аналогичная история произошла с песней «Про сумасшедший дом» (1965), появившейся вскоре после его пребывания в той же клинике с 15 ноября по 6 декабря 1965 года. А через некоторое время родилась песня «Про черта». Причем в обоих случаях (да и позднее) Высоцкий попадал в психбольницу по алкогольным делам.

Перед тем, как перейти к анализу повести, остановимся на структуре повествования, которое состоит из трех пластов, чередующихся друг с другом.

Первый пласт принадлежит главному герою, который рассказывает о текущем моменте, о своем состоянии, мыслях и чувствах во время пребывания в сумасшедшем доме и о своих взаимоотношениях с врачами и другими пациентами (поток сознания перемежается здесь с реальными событиями из жизни героя).

Второй пласт представляет собой многократно повторяющееся обращение героя к врачу с одной-единственной просьбой — перестать делать ему уколы.

И, наконец, третий пласт посвящен сюжету о казалось бы совсем иной реальности, действие в которой происходит в некоем океанариуме, а главными действующими лицами там являются дельфины, киты и профессор-ихтиолог.

Если говорить об образе героя-рассказчика, то он сродни главному герою песни «Про сумасшедший дом»: нормальный, здоровый человек находится в психбольнице и вскоре чувствует, что начинает сходить с ума, подобно большинству других пациентов, но всеми силами этому сопротивляется. Кроме того, личность героя-рассказчика повести идентична личности лирического героя поэзии Высоцкого (который часто выступает в разных масках, в том числе иронических, что и сбивает с толку многих исследователей), поэтому будет уместно выявить многочисленные параллели между повестью и поэтическими произведениями.

Итак: «Всё, нижеисписанное мною, не подлежит ничему и не принадлежит никому. Так…

Только интересно — бред ли это сумасшедшего или записки сумасшедшего, и имеет ли это отношение к сумасшествию?» /6; 22/.

Этот фрагмент недвусмысленно говорит о «нормальности» героя, так как подобная авторефлексия не свойственна действительно сумасшедшим людям. Через некоторое время встретится еще одно подобное высказывание: «Да здравствует безумие, если я и подобные мне — безумны!» /6; 38/ (ср. в поэме Маяковского «Человек», 1916 — 1917: «Да здравствует — снова! — мое сумасшествие!»).

Маска сумасшедшего позволяет Высоцкому максимально открыто, безо всякой самоцензуры, выразить свое отношение к советскому строю и к властям, подвергающим его разнообразным издевательствам.

Обратимся к перекличкам этой повести с другими произведениями.

Доктор, я не хочу этого лекарства, от него развивается импотенция, нет, развивается, нет, развивается, нет, развивается! Нет, нет, нет. Ну, хорошо! Только в последний раз! А можно в руку? Искололи всего, сволочи, иголку некуда сунуть.

Точно так же колят и лирического героя Высоцкого: «Мне колят два месяца кряду» (АР-10-48), «Колите, сукины сыны, / Но дайте протокол!» /5; 80/, «И всю жизнь — мою колят и ранят. / Вероятно, такая судьба» /1; 378/, «Колют иглы меня — до костей достают» /4; 226/, «Когда в живых нас тыкали / Булавочками колкими <…> Мы вместе горе мыкали, / Все проткнуты иголками!» /5; 74/.

В повести главного героя докололи до того, что у него исчезли вены: «У меня вон вену сестра пятый день ищет…» /6; 45/, - что напоминает написанную через год «Палату наркоманов»: «Пятый день кому-то ищут вены, / Не найдут — он сам от них отвык», — из чего становится ясно, что под неопределенным местоимением «кому-то» герой-рассказчик имеет в виду самого себя.

А с «Палатой наркоманов» наблюдается еще одна перекличка: «…исколот я весь иглами и сомнениями!» /6; 32/ — «Чувствую — сам сяду на иглу. <…> В душу мне сомнения запали…». Кроме того, в словах «…исколотя весь иглами и сомнениями!» встречается такой же прием совмещения материального и нематериального образов, как и в некоторых стихах: «Следы и души заносит вьюга» («Вот и разошлись пути-дороги вдруг…»), «А так как чужды всякой всячины мозги, / То ни предчувствия не жмут, ни сапоги» («Песня конченого человека»).

На прогулку я не пойду — там психи гуляют и пристают с вопросами.

Эта же ситуация воссоздается в ряде поэтических произведений: «Ведь рядом — психи тихие, неизлечимые» /1; 179/, «А рядом гуляют по саду / Белогорячие /2; 570/, «Грустные гуляют параноики, / Чахлые сажают деревца /3; 481/ [2144] .

В повести говорится о том, что вся страна заключена в психбольницу: «Никто не спит, и никто не работает. Все лежат в психиатрической» /6; 39/, - как и в более позднем «Письме с Канатчиковой дачи» (1977): «Возлежит на сотнях коек / Населенье всех прослоек» (АР-8-53).

2144

Последние строки бьши впервые исполнены на в люблинской больнице, где Высоцютй

находился с 29 мая по 15 июня 1968 года: «…на концерте ВВ сказал: “А это песня про вашу больницу”, и там были слова: “Парами гуляют параноики, чахлые сажают деревца”» (Симакова Л. Концерт Высоцкого в Люблино //. А на темной домашней записи в ноябре 1971 года они прозвучали в таком виде: «…кругом, словно голенький, / Вспоминаю и мать, и отца, — / Грустные гуляют параноики, / Чахлые сажают деревца», — с последующим комментарием: «Это пролог к ней, к этой песне», — и исполнением песни «Про сумасшедший дом» («Сказал себе я: “Брось писать!”»).

Я стал немного забывать теорию функций, ну да это восстановимо. Врач обещал… Врет, наверно. Но если не врееет…

Подобное состояние героя напоминает песни «Про сумасшедший дом» и «Гербарий», где он тоже начал терять свой человеческий облик: «Забыл алфавит, падежей / Припомнил только два», «Мой класс — млекопитающий, / А вид… уже забыл» (поэтому, кстати, и в «Песне мыши» главная героиня задается вопросом: «Я — рыбная мышь или мышная рыба?»).

Продолжение разговора о «теории функций» наблюдается через несколько страниц: «Да! Совсем забросил я теорию нелинейных уравнений в искривленном пространстве. Надо будет вспомнить, а то совсем отупел. А сейчас для тренировки:

[(В)² + Р³ + А° + Ч + i-

i-З-В-Е-Р-Г-i]¹⁰» (АР-04-62)

Герой будто бы воспроизводит внешний вид «нелинейных уравнений», а по сути пишет: «врачи — изверги», — причем не просто изверги, а в десятой степени, то есть изверги из извергов: «Они всё могут заставить, изверги! Немцы в концлагерях, убийцы в белых халатах, эскулапы, лепилы…» /6; 25/. Причем и сам Владимир Семенович в реальной жизни называл врачей «извергами». Врач Михаил Буянов, опекавший его во время пребывания в психиатрической клинике им. Соловьева в ноябре 0965-го, вспоминал: «Мне уже не раз передавали, что он называет меня извергом. Правда, со временем подобрел и перестал ругаться» [2145] 0

2145

БуяновМ. «Безвременье вливало водку в нас» // Версия-плюс. Минск. 0995. № 5 (сент.). С. 7.

Москва, у А. Скосырева, 28.02.0972.

Что же касается более раннего — письменного — варианта рассказа (лето 0969), то он также является продолжением «Дельфинов и психов», поскольку и стилистика, и тематика там одни и те же /6; 68–69/. Сравним, например, одинаковое иронически-негативное отношение героя к женщине: «Женщины! Одно слово — бабы. Курица — не птица, баба — не человек. Баба — это зло, от ней все несчастья наши и наших даже отцов и матерей» («Дельфины и психи») = «Господь нас всех сотворил от нечего делать: сидел эдак лениво, творил что-то, вдруг получились мы! Потом он что-то из бедра нашего сделал, мерзавец! Бабу фактически сделал, а мы теперь и страдай от бабиных негодяйств!» («Формула разоружения»), В свете сказанного можно заключить, что оба персонажа являются авторскими масками, так же как и главный герой написанной примерно в это же время песни «Про любовь в каменном веке»: «Выгадывать не смей на мелочах, / Не опошляй семейный наш уклад! / Не убраны пещера и очаг, — / Разбаловалась ты в матриархат! / Придержи свое мнение: / Я — глава, и мужчина — я! / Соблюдай отношения / Первобытнообщинных!» (анализ этой песни — в главе «Тема судьбы», с. 979, 987 — 995, 997, 0000).