Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
Кроме того, братья говорят о невозможности найти для себя дело по душе: «Жить можно бы, и даже смело, / Но нет подходящего дела», «Так и мыкаемся с братом по свету, / А дела подходящего нету» [2720] . Этот же мотив вынужденного бездействия встречается у Высоцкого постоянно: «Ну что, ребята, худо — без добра, / Ну что, ребята, трудно — от безделья» (АР-12-145), «Поменялись мечты, но рука его / Чуть соскучилась по клинку. <…> Только руки его и душа его / Стосковалися по клинку» (АР-7-51), «Задраены люки, соскучились руки» /2; 349/, «Ах, как я соскучилась без дела!» /4; 319/, «Вон Балда пришел, поработать чтоб: / Без работы он киснет-квасит-ся» /4; 173/ (автобиографичность образа Балды станет еще очевиднее, если вспомнить одну из самых любимых масок Высоцкого — маску Ивана-дурака или — шире — маску шута), «С тех пор заглохло мое творчество, / Я стал скучающий субъект» /1; 52/, «Но гитару унесли, с нею — и свободу» /1; 42/, - а также в других произведениях: «[Зачем живем?] <…> Чтоб наслаждаться и страдать» (АР-3-103), «Зачем, зачем я жил до сих пор? Чтобы убедиться в черствости и духовной ядовитости обслуживающего персонала моей родной психиатрической лечебницы» (АР-14-72), «Куда я, зачем? — можно жить, если знать» /1; 264/, «Что искать нам в этой жизни, / Править к пристани какой?» /5; 221/. Причем в этой связи
2720
Сравним данную цитату с поэмой Н. Некрасова «Саша» (1856): «Книги читает да по свету рыщет — / Дела себе исполинского ищет».
Если учесть, что стихотворение «Мы живем в большом селе Большие Вилы…» написано в ориентировочно в июне 1971 года, «С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…» и «Штангист» — в июле 1971-го, а работа над шахматной дилогией началась в августе того же года, то станет ясно, что намерение «двух громилов» найти применение своей физической силе в спорте сбылось, по крайней мере, для одного из них — для самого лирического героя (Николая).
Между тем не только «силовые» произведения содержат параллели с песней «Про двух громилов», но и даже такая «легкоатлетическая» песня, как «Вратарь» (1971), в черновиках которой лирический герой констатирует скопление своих врагов: «За моей спиной — ватага репортеров» (АР-17-68). А Пров говорит Николаю: «Эй, братан, гляди — ватага». Поэтому совпадает угроза лирического героя репортерам, и Николая — «мужичью»: «Я сказал: “Я вас хочу предупредить, / Что оставлю без работы ваши блицы. / Вам сегодня будет нечего ловить, / Так что лучше берегите ваши лица» (АР-17-68) = «Николаю это странно: / “Если жалко вам быка, / С удовольствием с братаном / Можем вам намять бока”».
С другой стороны, совпадают обращения репортера к лирическому герою и «мужичья» к Прову с Николаем: «Ну, зачем хватаешь мяч?» = «Для чего, скажите, братцы, / Нужен вам безрогий бык?!»
Н Н *
В стихотворении «Мы живем в большом селе Большие Вилы…» есть любопытные строки: «Два брательника из Энского села [2721] — / Те, что в прошлый год затеяли стреляться, — / Может, сдуру, ну а может, и со зла / Взяли ружья и решили прогуляться» (АР-15-86). Такой же образ «терминатора» применяет к себе лирический герой: «А я во всеоружасе / Шагаю по стране» («Баллада об оружии», 1973; АР-6-147), «Я пройду, как коричневый ужас / По Европе когда-то прошел» («Письмо в редакцию телепередачи “Очевидное — невероятное”», 1977; набросок /5; 468/), «Командора шаги злы и гулки. / Я решил: как во времени оном, / Не пройтись ли, по плитам звеня?» («Памятник», 1973) («со зла» = «всеоружасе» = «ужас» = «злы»; «ружья» = «всеоружасе»; «прогуляться» = «шагаю» = «пройду» = «пройтись»). Этого мотива мы уже касались в главе «Конфликт поэта и власти» (с. 512).
2721
Ср. с началом наброска 1996 годд: «В энсккм царстве жилккроль…».
Личностную подоплеку разбираемого стихотворения подтверждает и следующий зачеркнутый вариант: «Два брательника из Энского села, / Как туристы и геологи немножко, / Из простого любопытства, не со зла, / Отыскать решили дом на курьих ножках» (АР-15-86). С таким же намерением приехал к Лукоморью и лирический герой Высоцкого, «командированный по пушкинским местам» в стихотворении «Бывало, Пушкина читал всю ночь до зорь я…» (1967): «Лежали банки на невидимой дорожке, / А изб на ножках — здесь не видели таких». Произошло же это потому, что в песне «Лукоморья больше нет» (1967) «явился всем на страх вертопрах» и уничтожил «дом на куриных на ногах»: «Ратный подвиг совершил — дом спалил!».
А зачем же братьям Прову и Николая нужно было искать «дом на курьих ножках»? Ответ на этот вопрос также дает рукопись: «Им хотя бы и гид, / Но — странная затея: / Ступу бабы-яги / Раздобыть музею» (АР-15-86). Тому самому музею, в который «в запрошлый год» уже был сдан ковер-самолет («Лукоморье») [2722] .
Все эти мотивы появились неслучайно, так как советская власть не только разрушила сказочный пушкинский мир, но и в буквальном смысле запретила сказки! В середине 1923 года Главполитпросвет выпустил в свет инструкцию «О пересмотре книжного состава библиотек к изъятию контрреволюционной и антихудожественной литературы», подписанную председателем Главполитпросвета Н.К. Крупской и опубликованную в журнале «Красный библиотекарь» (№ 12 за 1923 год).
2722
Отметим общий мотив в песнях Высоцкого, Галича и Окуджавы, связанный с «музейной» темой: «А коверный самолет / Сдан в музей в запрошлый год» (Высоцкий. «Лукоморья больше нет», 1967), «Черный бриг за пиратство в музей заточен» (Он же. «Этот день будет первым всегда и везде…», 1976), «.Давно в музей отправлен трон, / Не стало короля» (Галич. «Закон природы», 1962), «Вот иные столетья настали <…> И в музее пылится седло» (Окуджава. «Песенка о молодом гусаре», 1986).
В данной инструкции приводится «список из 1200 книг, подлежащих изъятию из массовых библиотек» [2723] ^. Среди них — книги с детскими сказками и детские журналы, изданные до революции [2724] .
И в заключение обратим внимание на перекличку стихотворений «Мы живем в большом селе Большие Вилы» и «Я прожил целый день в миру / Потустороннем…».
В первом случае герои говорят: «Ну, побыли мы чертями — и обратно» (в рукописи есть даже реплика: «Жал руки чертям я» /3; 93/), — то есть как будто вернулись с того света: «Но нашли мы избавление от смерти / И сами вышли в собачьи черти!». А во втором стихотворении лирический герой уже в буквальном смысле вернулся в этот мир из «мира потустороннего», где тоже виделся с чертями: «Так снова предлагаю вам / Пока не поздно: / Хотите ли ко всем чертям, /
Где кровь венозна?» (сравним во «Французских бесах»: «Мы лезли к бесу в кабалу / С гранатами под танки»).2723
Цензура в Советском Союзе. 1917 — 1991. Документы. М.: РОССПЭН, 2004. С. 73.
2724
Зенькович Н.А. Вожди и сподвижники. Слежка. Оговоры. Травля. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. С. 271.
Все эти переклички подтверждают гипотезу о личностном подтексте в песне «Про двух громилов — братьев Прова и Николая» и стихотворении «Мы живем в большом селе Большие Вилы…».
***
Продолжая разговор о позитивном двойничестве, обратимся песне «Мишка Шифман» (1972), посвященной еврейской эмиграции.
Повествование в ней ведется от лица персонажа по имени Коля (как в только что разобранном стихотворении «Мы живем в большом селе Большие Вилы…», в «Инструкции перед поездкой за рубеж» и других произведениях). Любопытно при этом, что в черновиках он первоначально представал чистокровным евреем: «Ну, а мать с отцом — совсем евреи», «А мои отец и мама — просто стопроцентные евреи, / Да и брат с сестрою, слава богу», «Долго я готовился в дорогу, / Посещал исправно синагогу», «Это Мишка Шифман всё затеял», «Ну, за это я спокоен: / У меня лицо такое, / Что анкет<ы> заполнять не надо», «Вот последняя анкета с указанием на это, / Так что в этом смысле всё в порядке, слава богу» (АР-2-40).
Но в таком случае сюжет песни не получал развития, так как для Мишки Шифмана уже не нашлось бы места, и фраза «Это Мишка Шифман всё затеял» выглядела бы ни к селу, ни к городу. Поэтому Высоцкий меняет облик героя-рассказчика и вместо маски ортодоксального иудея надевает на него маску простого русского парня Коли, что соотносится с образами рабочего и крестьянина в других произведениях, и на той же странице рукописи читаем: «Ну, у меня проблема есть: я ведь не еврей».
В основной редакции Коля говорит: «Русский я по паспорту», — что дословно повторяет фрагмент письма Высоцкого к Л. Абрамовой от 04.03.1962: «Я — Высоцкий Владимир Семенович, по паспорту и в душе русский» /6; 309/. Однако в своем письме к ней от 24.08.1966 он скажет: «Я — горный житель, я — кабардино-еврейский-русский человек» /6; 369/. Вынеся за скобки «кабардино-» (то есть «горный»), в остатке получаем «еврейский-русский человек». Тем более что в письме от 18.07.1964 Высоцкий прямо заявил: «Сегодня впервые посмотрел на себя в зеркало, — зрелище удручающее — веснушки, краснота, волосы выгорели и глаза тоже (но стал похож на русского вахлака, от еврейства не осталось и следа)» /6; 342/.
Все эти высказывания вызваны тем, что сам Высоцкий был евреем (по отцу) и русским (по матери). И свое еврейство он ощущал постоянно.
Александр Городницкий: «Впервые я встретился с Владимиром Высоцким в январе 1965 года за сценой Центрального лектория в Политехническом музее в Москве, где мы вместе выступали в каком-то альманахе. Когда я подошел к нему, он, как мне показалось, хмуро взглянул на меня и неожиданно спросил: “Вы что, еврей, что ли?” — “Да, ну и что?” — ощетинился я, неприятно пораженный таким приемом. Тут он вдруг улыбнулся и, протянув мне руку, произнес: “Очень приятно, я имею прямое отношение к этой нации”» [2725] .
2725
Городницкий А.М. И жить еще надежде… М.: Вагриус, 2001. С. 353.
Ирэна Высоцкая: «Да, конечно же, Вова очень серьезно осознавал свою еврейскую половину. Как и я. И мы с ним миллион раз об этом говорили» [2726] .
Давид Маркиш: «Володя знал, что я проявляю интерес к израильским делам. Я никогда не скрывал своих израильских устремлений. Вышли с ипподрома, шли пешком к ленинградскому шоссе. Володя спросил без вступлений и переходов: “Расскажи об Израиле. Что там?”. Я ему на это резко сказал: “Володя, какое твое дело? Тебе-то что до этого?”. И тут он мне говорит: “Как — какое? Я еврей”. Я глаза на лоб выкатил. Нас в том узком кругу, где мы все вращались, никого не интересовало, кто какой национальности, но я был уверен, что он чисто русский человек. Володя говорит: “Есть Высотские — через ‘тс’ — это поляки, а Высоцкие с буквой ‘ц’ — евреи”. Это было для меня полным откровением» [2727] . Данный разговор состоялся летом 1962 года — во время съемок Высоцкого в фильме «Штрафной удар». А в 1968 году он напишет в «Дельфинах и психах»: «.. а у меня все оттуда, с Запада, — все польские евреи».
2726
(запись от 01.04.2009).
2727
Белорусские страницы-59. Владимир Высоцкий. Из архива Л. Черняка-2. Минск, 2009. С. 25.
Но наряду с этим он ощущал себя русским поэтом [2728] , а его лирический герой (выступающий в разных масках) почти всегда позиционирует себя как русского человека, упорно отрицающего свое еврейство: «Ну а так как я бичую, беспартийный, не-еврей» («Про речку Вачу», 1976), «Я не еврей, но в чем-то я — изгой» («Лекция о международном положении», 1979; С4Т-3-278), — что восходит к черновикам «Мишки Шифмана»: «Ну, у меня проблема есть: я ведь не еврей» (АР-2-40). То есть Высоцкий словно пытался убедить себя в том, что он не еврей, а русский.
2728
Как вспоминал Вениамин Смехов: «…Была зима застойного времени. Где-то 75 — 77-й год, допустим. В Переделкине — огромные белые сугробы. Мы гуляем по узкой тропинке. Андрей Вознесенский, полушутя, перечисляет великих поэтов XX века и подводит весело итог: мол, из настоящих гениев России чистокровных осталось только двое — я и Володя Высоцкий. Тут он услышал мое возражение (“огорчу тебя, Андрей, — ты в полном одиночестве”) и от изумления упал в сугроб. Я рассказал тогда же этот анекдот Высоцкому, он не засмеялся, только улыбнулся… Но всерьез выразился абсолютно согласно и с моим тогдашним правилом: я не могу себя считать никем другим, я только русский — по языку, по чувствам, по работе, по мыслям и по всему. Если бы мы жили в нормальной стране, а не в “стране рабов, стране господ”, вопрос этот считался бы идиотским или сволочным: “Кто вы по национальности?”..» (Смехов В. Комплексы мои дорогие // Независимая газета. М., 1991. 18 дек. С. 8).