Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Как видим, эта проблема (то, что он был полукровкой) не давала ему покоя. С одной стороны: «Я не еврей, но в чем-то я изгой» (черновик «Лекции о международном положении»), а с другой: «Вот место Голды Меир мы прохлопали, / А там — на четверть бывший наш народ» (основная редакция песни).

Пожалуй, известны только два случая, когда Высоцкий в своем творчестве напрямую отождествил себя с еврейским народом, — это раннее (написанное еще в Школе-студии МХАТ) стихотворение «В розоватой заре человечества…» (1957): «В дни, когда все устои уродские / Превращались под силою в прах, / В Риме жили евреи Высоцкие, / Неизвестные в высших кругах», — но даже оно сопровождалось иронической припиской: «Стихотворение не окончено, т. к. автор впал в антисемитизм, а дальнейшие сведения о Высоцких погребены в толще веков» [2729] , - и набросок (также времен Школы-студии): «Когда в Одессе греков подбивали / Погром еврейский сильный учинить, / Евреи всё о этом разузнали /Ив переулках греков стали бить», — с авторским комментарием: «Стих “Таки мы тоже можем драться”» [2730] ^{[2731] [2732]} .

2729

Цит. по расшифровке рукописи: Высоцкий. Исследования и материалы: в 4 т. Т. 3, кн. 1, ч. 2. Молодость. М.: ГКЦМ В.С. Высоцкого, 2013. С. 124.

2730

Там же. С. 151.

2731

По свидетельству режиссера Александра Стефановича, у Высоцкого в Ленинграде был друг по фамилии Рабинович (Леонид Давидович Рабинович — автогонщик, главный тренер сборной Ленинграда по ралли, мастер спорта), к которому он однажды летом 1976 года приехал из Москвы на своем «Мерседесе» вместе со скульптором Зурабом Церетели: «Где-то в четыре-пять утра открывает им заспанный Рабинович. Володя говорит: “Привет! Я приехал к тебе с другом Зурабом Церетели, с гитарой. Я про тебя песню написал: ‘Мой друг Рабинович и жертвы фашизма / И даже основоположник марксизма’”. — “Володя! Мы тебя ждали в одиннадцать часов вечера. Сейчас пять утра. Все разбрелись. Девушки разбрелись по комнатам, все мужики разошлись. Чего ты пришел?”. Володя посмотрел на Зураба и говорит: “Нас не поняли. Поехали, Зураб, обратно”» (д/ф «Владимир Высоцкий. Баллада о борьбе» на телеканале «Мир», 25.07.2015). Впрочем, у троюродного дяди Высоцкого Павла Леонидова настоящая фамилия тоже была Рабинович…

2732

У Высоцкого и в самом деле был друг-еврей по имени «Миша» — сосед по дому и этажу Михаил Яковлев (его мама Гися Моисеевна увековечена в «Балладе о детстве»), которому он подарил свою первую французскую пластинку с надписью: «Вечному другу и вечному соседу — Мише Яковлеву» {Перевозчиков В. Неизвестный Высоцкий. М.: Вагриус, 2005. С. 38). Однако прототипом Мишки Шифмана послужил полный тезка (см.: Леонид Штурман: «Я вырос в одной коммуналке с Высоцким, а знаменитый герой его песни Мишка Шифман — муж моей сестры» / Беседовал М. Рыбьянов // Комсомольская правда. 1996. М., 14 дек. С. 10), хотя Михаил Яковлев тоже имел к этому косвенное отношение: «.Леонид Абрамович Штурман умер несколько лет назад, однако, в той же квартире живет его сестра Раиса Абрамовна. Она подтверждает, что Михаил Шифман был ее мужем. Их свадьба состоялась в 1957 году в квартире Высоцких и Яковлевых. С Шифманом она давно в разводе…» (см. запись от 06.10.2012: ЬПр://уу8°188у.’Л8/тс1ер. ррр8зЬдте’1орю=2384&81=60). По свидетельству Леонида Штурмана, на свадьбе его сестры и Михаила Шифмана Высоцкий исполнил песню «Алешка жарил на баяне» (а на концерте в Московском государственном институте электронного машиностроения 7 апреля 1980 года Высоцкий даже рассказал, что ему недавно принесли запись этой песни, сделанную, когда он еще «был студентом первого курса МХАТа <…> когда почти не было магнитофонов, и все-таки эту запись кто-то сделал»). Считается, что ее автор неизвестен, однако существуют воспоминания Полины Шапиев-ской о ее встрече с Высоцким в Одессе осенью 1978 года на квартире у фотохудожника Валерия Шишкина: «Я запомнила строфу из его последней песни. Он сказал: “Первая моя песня под гитару была про Одессу”. “Алешка жарил на баяне, / Гремел посудою шалман. / А в дыму табачном, как в тумане, / Плясал одесский шарлатан”» {Шапиевская П. Четыре часа с Высоцким // Новости недели. Тель-Авив. 1994. 25 янв. С. 11). В этой же песне есть строка «На кухне жарила его подруга Клавка», которая позднее перейдет в «Путешествие в прошлое» (1967): «Помню, Клавка была и подруга при ей, / Целовался на кухне с обоими». Да и в одном из вариантов исполнения «Формулировки» прозвучал вариант: «А на разбой берешь с собой свою подругу Клаву» (темное публичное выступление с условным названием «Подруга Клава», декабрь 1965). Процитируем также неопубликованный черновик «Прыгуна в высоту», имеющий название «О прыжках и гримасах судьбы»: «Клава в шубке на рыбьем меху / Приготовит мне дома сюрприз».

Такая же авторская «раздвоенность» просматривается в «Антисемитах» (1963), где герой-рассказчик (по национальности русский) говорит, что у него есть «друг Рабинович»^⁵⁰, а в 1972 году у него (у Коли-рассказчика) будет друг Мишка Шифман^ш.

Не забудем и про исполнявшийся Высоцким еврейский вариант «Мурки», где также была представлена ситуация «Я и мой друг-еврей»: «Раз пошли на дело я и Рабинович, / Рабинович выпить захотел, — / Отчего ж не выпить бедному еврею, / Если есть в кармане лишний гелт?» (слово «гелт» на идише означает «деньги» и происходит от немецкого «das Geld»).

А в другой исполнявшейся им песне — «И здрасьте, мое почтенье!» — он сам представал в образе одесского еврея: «Вам от Вовки нет спасенья [2733] , / Я приехал вас развеселить» (имя «Вовка» прямо указывает на Владимира Высоцкого); «Зугт ир — парень я бывалый. / Расскажу я вам немало» (здесь перед нами — искаженное немецкое «sagt ihr», то есть: «вы говорите, что я бывалый парень»); «Тарелки-вилочки по воз-душку летят — / То мэхытуным меж собою говорят» (подразумевается «мехутоним» — «родственные участники свадебного процесса: папа и мама жениха, папа и мама неве-сты»1 [2734] ). А далее в песне упоминаются беды, которые пережил главный герой: «С Велвелом завел я дружбу, / Определился я на службу, / Цорес мне пришлось переживать» («цорес» на идише представляет собой искаженный вариант ивритского слова «царот», то есть беды, горести, несчастья), — так же как и лирический герой Высоцкого: «Ну а горя, что хлебнул, / Не бывает горше» («Разбойничья»), «Мы вместе горе мыкали — / Все проткнуты иголками» («Гербарий»), «Мы — неуклюжие, мы — горемычные, / Идеи и падаем по всей России» («Препинаний и букв чародей…»), «Не привыкать глотать мне горькую слюну» («Я бодрствую, но вещий сон мне снится…») и т. д.

2733

Эта строка получит развитие в песнях «Город уши заткнул…» (1961) и «Нат Пинкертон — вот с детства мой кумир…» (1968): «Вам от Вовки нет спасенья» — «Только зря: не спасет тебя крепкий замок», «Не скрыться вам, ведь от меня секретов нет», — несмотря на то, что в последней песне лирический герой выступает в образе милиционера, а в первых двух — в образе вора.

2734

Цит. по публикации: Минц Л. Хосн, калэ ун мехутоним, или Свадьба по-еврейски (06.02.2009) // http://jewish.ru/ru/stories/reviews/5259

Что же касается «Велвела», то это уменьшительно-ласкательная форма имени «Вольф» (так звали дедушку Высоцкого по отцовской линии — Вольф Шлиомович): «С Велвелом завел я дружбу» (ср. в исполнении А. Северного: «С фраером завел я дружбу»). Да и многие другие мотивы из этой песни соотносятся с образом жизни самого поэта. Например, слова героя: «Я был у Питере, в Одесса и на Юге, / У Кишиневе, в Магадане и в Калуге», — напоминают реплику Высоцкого на одном из концертов: «Я бывал везде. Когда заходит разговор: “Был ли там?”, - я совершенно естественно отвечаю: “Был” — Магадан, Дальний Восток, Архангельск, Кишинев, Чоп, Закарпатье, Юг, Средняя Азия… Да, правда, был» [2735] ^{[2736] [2737]} .

2735

Киев, Институт физики АН УССР, 24.09.1971.

2736

В первоначальном варианте песни («Мое почтенье! Я Хаим, без сомненья»), появившемся в 1920-х годах на Украине, говорилось: «А в Кишиневе я купил себе халат, / Ойвей, фар вое бин их аза фартумер яд?» (то есть: «О, почему же мне так не везет?») (Джекобсоны М. и Л. Песенный фольклор советских тюрем и лагерей как исторический источник, 1917 — 1991. 2-е изд., испр. М.: РГГУ, 2014. С. 83, 339). В исполнении же Высоцкого строчка на идише звучала так: «А зухтер-махтер их бин а фартовер яд», — и сам он расшифровывал ее следующим образом: «“Делают разговор, что я хороший парень” — “а зухтер-махтер”. Ну, “говорят, что я хороший парень”, так вроде» (Москва, на дому у математика Юрия Манина, 10.11.1966).

2737

Кохановский И. Серебряные струны // Юность. 1988. № 7. С. 81.

Встречается в этой песне и мотив тюремного заключения: «А в Мелитополе пришлось надеть халат»1⁵⁵, - что опять же имеет отношение к лирическому герою Высоцкого, который часто выступает в образе бывшего зэка: «А места заключенья не нам выбирать» («Моя метрика где-то в архиве пылится…»), «Бродяжил и пришел домой / Уже с годами за спиной» («.Дорожная история») и т. д. Интересно также, что песня «И здрасьте, мое почтенье!» исполнялась Высоцким уже на втором или третьем курсе Школы-студии МХАТ с таким началом: «Здрасьте, мое почтенье, / Вам от Васи нет спасенья…»¹5 Как известно, Высоцкий и Кохановский называли друг друга «Васечками».

А в свете только что разобранного образа одесского еврея, который применял к себе Высоцкий, уместно будет процитировать воспоминания Павла Леонидова: «Володя считал, что Одесса без евреев не только не Одесса, а даже — не город, хотя, нет, город — но мертвый. Примерно так. Он и Марине это говорил» [2738] .

***

Помимо ситуации «я и мой друг-еврей», в «Антисемитах» и «Мишке-Шифмане» наблюдается зеркально противоположная картина: в «Антисемитах» герой, убежденный другом-алкашом, становится воинствующим антисемитом, а до этого он был чуть ли не юдофилом («благоговейно всегда относился к Альберту Эйнштейну», к «пострадавшему от Сталина» Каплеру и уважал Чаплина). Во второй же песне — всё наоборот: герой, который изначально был антисемитом и жертвой кремлевской пропаганды («лапы Тель-Авива», «Моше Даян — сука одноглазая» и т. д.), внял уговорам Мишки Шифмана и согласился ехать в Израиль.

2738

Леонидов П. Разговор с Аркадием Львовым // Литературное зарубежье (Нью-Йорк). 1981. № 13–14. С. 14.

Примечательно, что в «Антисемитах», если убрать антисемитский сюжет, главный герой предстанет в двух уже знакомых нам ипостасях: интеллигента (доброжелательное и уважительное отношение к знаменитым евреям: Эйнштейну, Каплеру, Чаплину, Марксу, да и к «другу Рабиновичу») и пролетария: «Решил я, и значит: кому-то быть битым». А намерение кого-либо избить лирический герой высказывает во многих произведениях (не только ранних): «Бью больно и долго» («Я женщин не бил до семнадцати лет…»), «И плетью бил загонщиков и ловчих» («Мой Гамлет»), «Эй, кому бока намяли? / Кто там ходит без рогов? / Мотякова обломали — / Стал комолым Мотяков» (частушки к спектаклю «Живой»), «С удовольствием с братаном / Можем вам намять бока!» («Про двух громилов — братьев Прова и Николая»), «.Любому встречному в час пик / Я мог намять бока» («История болезни»), «Эй, против кто? Намнем ему бока!» («Я никогда не верил в миражи…»).

В свете сказанного становится ясно, что душевная раздвоенность поэта нашла воплощение и в «Антисемитах», и в «Мишке Шифмане». Проявлялась она, разумеется, и в жизни: «Высоцкий в запое — это чистый русский тип. А трезвый — рациональный еврей», — говорил Давид Карапетян [2739] . Более подробно об этом он рассказал несколько лет спустя: «Порой в его поведении бросалась в глаза раздвоенность натуры: трезвому ему была присуща суховатая, даже несколько суетливая деловитость, в подпитии же становился мягче, добрее, непредсказуемее. Что восхищало не только одного меня. Казалось, перед тобой абсолютно разные люди. Его удалое русское начало, проявлявшееся во время запоев, привлекало многих. Позже, когда я узнал от Нины Максимовны, что в нем текла и еврейская кровь, многое стало понятней»^ [2740] .

2739

Карапетян Д Высоцкий мечтал о многоженстве / Беседовала А. Амелькина // Комсомольская правда. М., 2002. 26 июля — 2 авг.

2740

Кудрявое Б. Страсти по Высоцкому. М.: Алгоритм, 2008. С. 145 — 146.

А когда поэтесса Карина Филиппова-Диодорова спросила Высоцкого, зачем он «развязывает», то услышала: «Ты понимаешь, я уже не могу. Мне так тяжело видеть эти мрачные лица! Такое количество несчастных людей! А когда выпью — всё в другом свете, всё меняется. Я всех люблю! Понимаешь?» [2741] . Впрочем, в стихах о своем «удалом русском начале» он высказывался совершенно иначе: «Но вот летят к чертям все идеалы, / Но вот я груб, я нетерпим и зол, / Но вот сижу и тупо ем бокалы, / Забрасывая Шиллера под стол. <.. > Поверьте мне: не я разбил витрину, / А подлое мое второе “я”».

2741

Ондиван М. После первой ночи с Высоцким его жена рыдала // Экспресс-газета. М., 2013. 25 янв. № 3.

Таким образом, в «Мишке Шифмане» Коля и Мишка являются авторскими двойниками — двумя сторонами одной медали, как и в написанной годом ранее «.Детской поэме» («Про Витьку Кораблева и друга закадычного Ваню Дыховичного»), где Витька и Ваня — такие же закадычные друзья: «И захохотали оба, / И решили меж собой, / Что они друзья до гроба, / В общем — не разлить водой!». Сравним в «Мишке Шифмане»: «Ты же меня спас в порту!», «“Мы ж с тобой не как-нибудь — / Здравствуй — до свидания”…».

Но если Коля и Мишка Шифман являются персонификациями различных сторон авторского «я», то каждый из них должен наделяться теми или иными чертами лирического героя, которые встречаются в других произведениях.

И действительно. Например, строка: «Я еще хлебнул кваску / И сказал: “Согласный!”», — напоминает стихотворение «“Не бросать!..”, “Не топтать!”…» и «Лекцию о международном положении»: «Засосу я кваску / Иногда в перерыв», «Я б засосал стакан — /Ив Ватикан!». Причем в черновиках «Мишки Шифмана» Коля наливает квас не себе, а Мишке: «Чтобы сбить с него тоску / (Он в тоске опасный), / Я налил ему кваску: / “Ладно! Я согласный”» (АР-2-42), — что говорит о взаимозаменяемости обоих персонажей. К тому же мотив тоски лирического героя мы разбирали совсем недавно (с. 1047 — 1049).