Енох

 Тувалкаин сделал жест рукой, будто прикрыл зевок.

 - И я, может быть, позабочусь об этом. Ты исчезнешь, Енох, и никто нигде не найдет твоего тела, потому что мы поселим тебя очень далеко отсюда. Но для всех остальных ты будешь взят ангелами на небо. Мы позаботимся, чтобы никто в этом не сомневался. Сами же пустим слух, что никакого вознесения не было, что его придумали сифиты, и наш человек сообщит твоей семье, где лежат твои останки. Сепфора или Мафусаил, или Мелхиседека (детали можно уточнить) докажут всем, что останки не твои, Енох, и это будет косвенным доказательством твоего вознесения. Твои родственники найдут останки неизвестного в заброшенной штольне. Там же они обнаружат малахитовую писаницу со сценами из жизни каинитов. В ней будет сцена с убийством Авеля. Мы откроем каинитам глаза! Через сифитов. И в отношениях детей света и сынов человеческих начнется новый этап. Твое вознесение, которое мы организуем, будет заметной вехой, Енох! В истории человечества.

 - А в этой писанице, Тувалкаин, не будет сцены, где ты убиваешь Каина руками своего отца Ламеха?

 - Ты бредишь, Енох! Ты болен глубже, чем я думал, - как можно спокойнее проговорил Тувалкаин, нервно постукивая себя по колену пергаментом Иавала.
– Намного глубже, чем я думал... А может, ты не можешь простить мне, что я делал предложение твоей жене? Но, поверь, я говорю искренне, я не думал, что ты вернешься.

 - Когда ты приносил подарки моей жене Сепфоре с пожеланием женитьбы, сердце твое мечтало о минерале на землях сифитов. Минерале, который не дает металлической проказы. Языком ты говорил доброе, а сердце твое разумело злое. С тех пор, Тувалкаин, как ты руками своего отца Ламеха убил Каина, ты полностью подчинился своим богам, которые сообщают тебе знание, а ты выдаешь их за мудрость каинитов. Твой помысел только о земном. Твоя воля тверда и зла, и ты обратился к коварным уловкам, в которых силен, в которых изощрил свой ум и навык.

 - Я давно хотел поговорить с тобой, Енох, о твоих проповедях против знания каинитов. Ты существенно нас недопонимаешь. Мы тоже ищем свое ангелоподобие и даже богоподобие, но с помощью знания, деятельно. Наши боги помогают нам изгонять из наших душ тьму незнания, просветляют их. Это путь трудный, в том смысле, что требует самоотверженного труда... Займись наукой! Я приглашаю тебя... Потом научишь сифитов тому, что умеем мы.

 - Земной мудростью, Тувалкаин, никогда не познаешь Бога.

 - Ты хочешь познать Его земной глупостью?

 - Мы прилепляемся к Богу через моление. А ты предлагаешь мне прилепиться к знанию, к чарам для наших душ.

 - Ты - бездельник, Енох!
– ласково сказал Тувалкаин, почти ласково.
– Только и знаешь, что приносить жертвы Богу. И других учишь тому же. Потому что ничему другому научить не можешь. Неужели твой Бог, как ты утверждаешь, сотворивший небо и землю, сотворивший человека по образу Своему и подобию, - неужели твой Бог против человека-творца?

 - Со-творцами Ему многие из нас будут в мире духовном, хотя приобщиться к этому духовному со-творчеству можно еще здесь, на земле, но приобщиться не знаниями, которые ты проповедуешь, твоя деятельность угодна противнику Бога.

 - Тебя послушаешь, Енох, так знания совсем мешают жить. А между тем это груз, который делает нашу жизнь легче.

 - Жизнь - возможно, но не жизнь после смерти.

 - И что, знания и молитву нельзя никак совместить?

 - Если бы ты знал, Тувалкаин, сколько бед принесут твои знания в будущем, сколько разрушений, сколько страданий! И сколько несвободы! Твоя мудрость - демоническая, ее глубина - глубина лукавства. Признайся сам себе, разве ты, приступая к своим опытам, не обращаешься к богам, прося их внушения? Без их помощи ты не добудешь знания своим умом, каким бы гениальным ты самому себе не казался. Ты думаешь, ты творишь благодаря своей мудрости, а мудрость эта не твоя. Разве не живет в тебе демон? Разве не слышишь ты голоса внутри себя? И не поступаешь так, как он велит тебе? Придет время, и ты решишь, что сам, без богов и жрецов сможешь добывать знания. Это будет твоя духовная смерть!

 - Енох, если бы не мы, сифиты до сих пор ели бы щепками.

 - Небесные сокровища, - продолжал Енох, не обращая внимания на реплику Тувалкаина, - постигаются верной душой. Если бы ты слушал меня, Тувалкаин, и верил мне, то со временем глаза твоей души увидели бы свет ангельский и свет Божий. А сейчас глаза твоей души закрыты, и ты пьешь из чаши демонов.

 - Болтовня! Я только не пойму - твоя она или Иавала-скотовода?..

 - Иавал видит плотским умом, он не созерцал пресветлого света Божия, он даже не верит тем, кто рассказывает про ангелов, он только пишет про них.

 - А какая разница, Енох?

 - Как бы ты не представлял минерал солнечного цвета, который не дает металлической проказы, как бы ни описывал его в своих книгах, если его не будет в твоих руках, ты не станешь его владельцем. Так и Иавал-скотовод. Сколько бы он ни описывал ангелов, он не увидит их.

 - Ты же еще не видел ангелов, когда рисовал их на стенах твоего дома?

 - Я слышал о них из преданий, идущих от Адама и Евы. И поверил им всей душой.

 Казалось, горной дороге не будет конца, но колесницы прогрохотали по горбатому мостику через речку, кони шарахнулись в сторону и при мутном свете луны понесли по равнине.

 - Мне помнится, у Иавала в пергаменте что-то написано про то, как мы едем с тобой в город, Енох?
– Тувалкаин развернул пергамент.
– Как же!.. "Они выехали на равнину, и снова пошел снег".
– Тувалкаин отдернул полы. Ветер и снег ворвались под кожаный кузов. Тувалкаин рассмеялся. Енох улыбнулся и с наслаждением вдохнул снежный воздух.

 - Никогда не привыкну к резким переменам погоды, - пожаловался Тувалкаин.

 - После потопа такого не будет, - сказал Енох.

 - Да? У Иавала-скотовода в пергаменте нет таких слов, - сказал Тувалкаин, посмеиваясь. Но вот улыбка исчезла. Он внимательно читал.

 - Читай вслух, - попросил Енох. Тувалкаин будто очнулся, посмотрел внимательно на Еноха и, подняв пергамент поближе к светильнику, стал читать: - "Тувалкаин был еще молод и по крутой лестнице..."

 41.
– "Тувалкаин был еще молод и по крутой лестнице поднимался легко и скоро, точно обгоняя высокое эхо своих шагов. Пошире приоткрыл кованую дверь в комнату.

 В глубине ее на устланной коврами кровати сидела его мать Цилла, одетая по-домашнему, простоволосая, босиком. Возле нее вертелась двухгодовалая девочка, младшая сестра Тувалкаина. Она чему-то по-детски смеялась и к чему-то тянула ручонки. Напротив Циллы, широко расставив ноги, стоял в дорожном плаще Ламех и перекидывал из руки в руку оранжевый тряпичный мяч в виде солнца. Мяч радовал девочку, к нему она тянула ручонки. Тувалкаин поймал себя на мысли, что отец перекидывает из руки в руку свою огромную лысую голову. Ламех обернулся на шаги и вопросительно улыбнулся. Он чуть наклонился и кинул мяч девочке, но она не поймала. Ламех поднял мяч и снова кинул его девочке, и она снова не удержала его, но требовала:

 - Мне - солнце! Мне!
– Ламех вложил солнце в руки девочки и долгим взглядом остановился на узком полированном ларчике в руках сына. Поежился и вдруг спросил Тувалкаина:

 - Хочешь пшеничного вина?

 - Не откажусь!
– ответил Тувалкаин. Хотел сказать бодро, но получилось натянуто.
– Я промок и озяб.

 - Цилла, распорядись, чтобы нам принесли пшеничного вина.
– Ламех догадался, что именно принес ему сын.

 Цилла с дочкой покинули комнату. Девочка капризно требовала солнце.

 - Отец, я выковал меч, который обещал подарить тебе!

 - Далеко ли находится этот меч, сын?
– спросил Ламех не отводя взгляда от полированного ларца в руках Тувалкаина.

 - Недалеко.

 - И мой сын сегодня подарит его мне?

 - Этот меч предназначен для тебя, отец!

 - Предназначен? Кем?

 - Богами!

 - Богами? Стало быть, нам надо ждать от них еще каких-нибудь знамений?

 - Каких еще знамений тебе надо, отец, когда проклятие, тяготеющее над Каином, начинает сбываться. Уже много лет каинитянки рожают только девочек. Скоро наши поля некому будет обрабатывать.