Енох

 У колесницы Сепфора поблагодарила Тувалкаина за хлопоты. Тот устало махнул рукой:

 - Не стоит.
– И еще раз предупредил Мафусаила, чтобы он никогда больше не покупал у горожан оружие.
– В новом городе подобных ограничений не будет, - заверил он. В глазах у Сепфоры - слезы. Тувалкаин знал, что слезы женщины от упоминания о Ноеме, но сказал: - Все уже позади, Сепфора.
– Будто думал о Мафусаиле.

 В сознании Сепфоры зазвучал бубен.

 58.
– Коня!
– приказал Тувалкаин.
– Я сам хочу пригласить на праздник Иавала-скотовода, своего брата!

 Не прошло и часа, как Тувалкаин, уютно и пригоже влитый в кожаные доспехи, на белом коне с чем-то гордым в хвосте и гриве вылетел за городские стены. За ним неслись, точно преследуя его, вооруженные всадники. Только в высоких хлебах они догнали господина. Всадники веселы и разговорчивы, стряхивают пыль с воротников.

 59.
– Господин, господин, - будит старый слуга Иавала, - к стану приближается отряд всадников. Во главе их - Тувалкаин.

 Иавал резко сел на своем ложе, схватил спросонья сумку с амулетами, прижал к животу.

 - И велик отряд?

 - Двое впереди Тувалкаина, двое - по бокам, двое - сзади. И человек десять за ними - с копьями, луками и мечами.

 - Встретим, - спокойно сказал Иавал, поглаживая сумку с амулетами.

 - Что же не встретить, коли едут, - вторил хозяину слуга, следя за рукой господина, ласкающего через кожу амулеты.

 - Сколько им до нас?

 Слуга сказал. Из-за козьей занавески выглянула старуха Сава, проскрипела:

 - Не доверяй Тувалкаину, Иавал!

 60.
– Они!
– сказал на ухо коню Иавал-скотовод, оторвав голову от земли.
– Копыта их коней подбиты железом - позванивают о камешки.

 61. Вдали, на другом берегу реки, всадники увидели шатры и остановили лошадей неподалеку от трех плакучих пальм, за которыми, лежа рядом с конем, поджидал незваных гостей Иавал-скотовод. Кони под горожанами забеспокоились - вытягивали шеи, раздували ноздри. Чуяли недоброе. Люди тревожно переглядывались. Чуяли недоброе. Неподалеку антилопы замерли, повернув легкие рогатые головы в сторону зарослей. Тишина. Только в травах, как всегда, беззаботно трещат цикады. Тенью прошмыгнула в норку мелкая юркая тварь. В грациозном испуге метнулись антилопы и понеслись прочь. Кони тихо заржали и закрутились. Всадники с трудом сдерживали их поводьями. Тишина растворялась в нарастающем гуле, и на пронзительное ржание диких жеребцов кони под всадниками ответили робким утробным ржанием, коротким и тревожным. Топот копыт, треск ломающихся веток. Люди, ошеломленные, смотрели на приближающийся табун. Кони, огибая заросли, неслись прямо на них. Всадники дружно спешились, натянули арбалеты и луки. И выстрелили, надеясь, что подраненные кони, повалившись, изменят направление табуна. Но стрелы будто растворились в поднятой копытами пыли.

 - Уходим, господин!

 - Боги!
– шепотом взмолился Тувалкаин. Внутри что-то противно затряслось от неожиданного страха.
– Боги!
– в гибельном восторге взмолился Тувалкаин. И вдруг вожак табуна остановился, будто кто-то возвел перед ним невидимую стену. И весь табун замер, неестественно прекратив движение в половине арбалетного выстрела от каинитов.

 Когда пришедшее от табуна густое пыльное облако растаяло, и люди Тувалкаина откашлялись и протерли глаза, то увидели всадника. Он не понуждал своего породистого гнедого - тот время от времени наклонял голову и щипал траву у дороги. Снова затрещали цикады. Подъехав ближе, Иавал чересчур приветливо склонился перед пришельцами, которые, нахмурившись, с опаской поглядывали то на Иавала, раздражавшего своей медлительностью, то на замеревший табун.

 - Чем обязан? - строго спросил Иавал, остановившись на некотором расстоянии.
– Или в городе развелось столько крыс, что мора, который привез урод, недостаточно? Или крысы развелись на месте, где город еще не построен?

 Тувалкаин молчал, задетый намеком брата. И забыл заготовленную похвалу в адрес Иавала.

 - Ты неверно истолковал мой приезд ("брат", - мысленно добавил Тувалкаин).

 - А как я должен истолковывать приближение к моим землям вооруженного отряда?

 - Что же, ты и людей своих спрятал в засадах? Может, они готовы натянуть тетиву своих луков?

 Иавал резко взметнул свою руку. Дикие кони пронзительно заржали. И снова топот копыт и треск ломающихся веток оглушили людей Тувалкаина. И так же внезапно, как шум и движение начались, так же внезапно и стихли вместе с опавшей рукой Иавала.

 - Напрасно ты решил, Иавал, что мы идем с дурными намерениями.
– Тувалкаин поморщился. Его посетили сомнения в полезности своего визита.

 - Вы, горожане, не дали повода думать иначе! Но если это не так... тогда что вам угодно?

 - Мы устраиваем праздник, - начал Тувалкаин, сердясь на себя, что вынужден как бы оправдываться перед братом, - по случаю начала строительства нового города. И я приехал пригласить тебя ("брат", мысленно добавил Тувалкаин). А этих людей я взял с собой для охраны. Мы пришли с добром, брат. Даже сифиты дали согласие участвовать в празднике. И я подумал: было бы несправедливо, если бы я не пригласил тебя! И я с радостью и надеждой поехал к тебе, чтобы пригласить тебя, брат. А заодно и прикупить овец для всеобщей трапезы.

 Иавал по-детски выпятил нижнюю губу и пошлепал по ней пальцем. Звук заставил оглянуться арбалетчиков, наконечниками стрел следящих за табуном. На лицах появилось недоумение. Жест брата ободрил Тувалкаина. Этот жест был родом из детства.

 - А что касается урода, которого ты упомянул... Я сказал ему, когда посылал к тебе, что непрочь был бы прочитать твой новый пергамент, а он понял меня превратно.
– Тувалкаин достал из дорожной сумки пергамент, крепко пахнущий конем, и, подъехав, передал брату.

 Тувалкаин выверял каждое слово, боясь нечаянной фразой оттолкнуть брата. Говорил отрывисто, чистым сильным голосом:

 - ...твое участие в празднике, даже твое присутствие на нем, было бы весьма драгоценно для нас, для нашего большого дела, на которое нас благословили боги.

 Неопределенная улыбка сменилась на лице Иавала серьезным выражением. Он даже выпрямился в седле. Тувалкаин понимал, что брат чуть паясничает, но все же слушал доброжелательно и с любопытством. Тувалкаин голосом как бы тянулся к Иавалу, прося понять.

 - И я от всех горожан и, понятно, от себя готов извиниться и перед тобой, и перед твоими людьми.
– Голос его, чистый, сильный, печальный, обнимал Иавала, укутывал и убаюкивал. Иавал, отвернувшись, подавил зевоту. Мошка, необыкновенно твердая, врезалась Иавалу в глаз - крупная, с лошадиный глаз, теплая слеза сползла по лицу. Иавал, ругаясь про себя, посмотрел на брата влажным взглядом. Тувалкаин отнес его увлажненный взор на счет своей речи и, не зная, как вести себя с "расчувствовавшимся" Иавалом, вздохнул, вроде как без вздоха сожаления не может вспоминать распри.

 - Ту, жена Каина Сава живет в моем шатре. Пойми, я не могу пригласить тебя в свое жилище, но, я думаю, мы выйдем из положения.
– Иавал тихо, лениво свистнул, но что-то грозное промелькнуло в его посвисте. Из-за невысокого придорожного камня ко всеобщему удивлению вышел человек и подошел к Иавалу. Это был его старый слуга.

 - Вы звали, господин?

 - Скачи в стан и вели все приготовить для трапезы на луговине, на высоком берегу реки.

 - Слушаюсь и повинуюсь.
– Старый слуга поклонился и тихо свистнул.
– Из-за того же придорожного камня ко всеобщему изумлению поднялся конь и, отряхнувшись, подошел к слуге.