Энриет. Логос 1

— Слушаю — резкий голос при виде старушки приобрел добрые и спокойные тона. — Добрый день, баб Надя. К внучку пришли, или снова с начальником встретиться? Говорю сразу, его нет. Начальника нет.

– Я к внуку… с внуком хочу увидеться — ее голос был также скрипуч и медлителен, как и все движения.

— А Вы куда? — синий камуфляж обратился ко мне.

— Здравствуйте. Я поведать своего отца, встреча назначена — повторяя за баб Надей, в окошко протянул свой паспорт. В ответ возникло шуршание бумажками, а затем паспорт вновь оказался в моих руках.

Автоматчик махнул рукой, и мы двинулись дальше.

Синий камуфляж и бабушка болтали так, словно были знакомы уже много лет. Словно конвоир является другом ее внука. Словно он встретился с бабой Надей не у ворот места лишения свободы, а во дворе родного дома.

Ворота открылись и бабушка с автоматчиком исчезли за ними. Меня же дальше не пустили.

— Гражданин, проходите в двери справа через дежурного — громкий голос возник из ниоткуда, и тут же пропал.

Увидев дверь, о которой идет речь, я прошел внутрь. Там меня уже ждали двое. Один стоял возле двери, с любопытством разглядывая меня, а другой сидел за столом, глядя с явной наглостью и злостью на лице.

— Добрый день… Хочу встретиться с Сибиряковым Евгением Михайловичем, 1955 года рождения. У нас назначена встреча.

— Выложите все вещи в лоток, паспорт положите на стол и пройдите через рамку.

Повинуясь, я вытащил все содержимое карманов и прошел через рамку. После осмотра пришлось немного подождать, пока сидящий сотрудник закончит организационные вопросы. Отвращение ко всему проходящему медленно-медленно поглощало меня, окутывала вуалью, пронизывающей нервные окончания.

— Можешь идти. Леха, проведи его в комнату для коротких встреч № 2.

Ничего не сказав, до этого стоящий сотрудник посмотрел беглым взглядом на меня, и вышел из комнаты, даже не дождавшись, как я начну за ним поспевать.

Сырые серые коридоры, пахнущие мужским потом, тянулись длинной змейкой, вызывая все большее и большее отвращение.

После пятиминутной ходьбы и ожиданий, меня отвели в комнату для свиданий. По пути встретилась баба Надя, которая медленно шла и плакала. Рядом провожал ее тот самый сотрудник, встретивший нас на входе в колонию.

— Баб Надя, он исправиться. В следующий раз удовлетворят условно-досрочное освобождение. И наркоту он бросит скоро. Его ведь на учет поставили, и он добровольно лечиться начал. А еще ходатайство у начальника лежит на поощрение…

Он пытался утешить ее. На душе становилось противней, голова наполнялась тяжелым туманом. Разве тут могут помочь слова утешения?

Железная дверь со скрипом отворилась, конвоир приказал зайти внутрь. Я зашел в темное помещение с небольшой форточкой, которая едва-едва пропускала солнечный свет, а за столом в комнате сидел отец.

Он был худым, изможденным, осунувшееся лицо было в покраснениях, явно свидетельствующих об ударах.

Отец всем своим видом изображал улыбку. Все нутро говорило о том, что он на самом деле рад был меня видеть, но передо мной был сломанный человек. Туман в голове усиливался. Хотелось сломать все, что вижу, разобрать стены. Чтобы не было никакого признака существования колонии.

Отец тяжело встал и медленно подошел ко мне. Десять минут лишь стояли и обнимались. Не проронив и слова, мы разжали объятия и сели за стол.

Тишина царила в полумраке, а два соскучившихся человека смотрели друг на друга и молчали. В этот момент наши взгляды издавали такое тепло, которое невозможно передать словами.

— Как учеба? — нарушил тишину Отец. Голос скрипел и отдавал глухим гулом, идущим откуда-то из глубины его тела. Судя по всему, немного приболел.

— Все хорошо, все получается. У тебя как дела?

— Потихоньку. Еще немного, и буду ходатайствовать об условно-досрочном освобождении или о замене наказания.

— Его удовлетворят, несомненно. У тебя ведь только поощрения, взысканий не было никаких?

— Все верно, сынок. Какой же ты у меня умный стал в своем университете — Отец попробовал посмеяться, но от выдавливаемого смеха становилось лишь плохо. Хотелось просто взять и забрать его с собой — но у нас тут администрация с закосом. Перед рассмотрением могут и взыскание влепить.

Не ростки, а целые деревья отвращения порождали все больше и больше ветвей.

— Понятно — я взял за руку отца — но тебе обязательно удовлетворят. К тебе же не к чему придраться. Ты будешь внимательней всего в дни ожидания рассмотрения.

Отец ничего не ответил.

— Как кормят?

— Хорошо, не жалуюсь.

— А откуда у тебя синяк на лице?

— Упал — самый родной человек снова выдавил улыбку. Сейчас точно начну буянить и ломать стены. Какой упал? Тебя били. Тебя бьют. Почему ты мне ничего не говоришь? Почему ты не обжаловал приговор? Почему ты позволил повесить на себя преступление? Ты слабый, Отец?

— Понятно — мой голос был настолько тих, что нельзя дать гарантий, что его хоть кто-то мог вообще услышать — рад тебя видеть.

— И я.

Наступила тишина, но от этой тишины не становилось неуютно или неловко. Она была настоящей. Правильной.

Я посмотрел в глаза отцу, и услышал в голове голос, полный боли, усталости и грусти. Это был настоящий голос, с правдивыми чувствами и эмоциями, без обмана и выдавливаемой лжи.

Мы еще долгое время сидели и смотрели друг на друга, болтая на разные пустые темы, через которые мы делились друг с другом внутренним теплом и любовью. Я рассказал ему все, что происходило за решеткой, как проходит моя учеба, и какие планы на жизнь. Чем больше говорил, тем сильнее отец начинал светиться и становиться похожим на человека. Видя, как как жизнь возвращается в просевшие серые глаза отца, язык болтал и болтал, не умолкая, стараясь удлинить время радости и покоя. Невозможно остановиться. Когда видишь, как мои речи уводят его душу туда — за решетку, где тоскует его нетронутая часть души. Она ждет его дома.

— Время — злой голос прервал наш разговор.

Дверь заскрипела и открылась. Меня вывели наружу, а отца оставили в комнате встреч. Перед тем, как уйти, я взглянул на отца. На меня снова смотрело что-то серое, сломленное и уставшее, но где-то в центре его зрачков виднелась маленькая искра, подпитываемая моими рассказами и энергией. Искру, что будет тешить и давать ему сил еще какое-то время. Теплая улыбка радости возникла на моем лице.

Дальше было как в тумане. Мучительные мысли о несправедливости и жестокости всего происходящего вокруг меня, обволокли словно неосязаемый, но тяжелый полог. Надзиратели исправительного учреждения не понимали, ЧТО творят. Какое страшное преступление поддерживается их руками. Какому страшному преступлению они, за копейки с бюджета, позволяют существовать в нашем и так ужасном мире.

И я. Что я? Я не могут ничего сделать. Я не могу никак повлиять.

Погруженный в свои мысли, не заметил, как уже вышел из колонии, немного прошелся вдоль дороги и остановился возле ровного поля. Волны высокой травы бушевали под чутким руководством дирижера виртуоза Ветра. Концерт продолжался со времени создания его участников и будет длиться до тех пор, пока будет жива земля. Не люди, а земля. Люди для торжества природы и вовсе ни к чему.

Через какое-то время мимо промчался автобус в сторону колонии. Через минут десять он догнал и остановился, приглашая в салон скрипнувшими дверями.