Энтомоптер

* * *

В вестибюле стыла белая больничная тишина. У стены, словно на смотру, вытянулась шеренга стульев. Их ножки до половины отражались в серых плитках кафельного пола. И ни одного человека вокруг.

Мы на цыпочках подошли к стеклянной матовой перегородке и заглянули в приоткрытую дверь.

Вправо и влево уходил длинный, очень высокий коридор. Он упирался в огромные окна, через которые водопадом рушился на паркет белый ослепительный свет. Пронизанная этим светом, справа, прямо на нас, шла белая девушка.

Мы нырнули обратно в вестибюль, но она уже заметила. Распахнула дверь настежь.

– Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали?

– Там вход, - показал Борька большим пальцем через плечо.

– Это служебный. Немедленно уходите!

– А мы думали, что приемный покой.

Девушка с презрением посмотрела на нас.

– Думали! Приемный покой с другой стороны.

– Извините, пожалуйста, - сказал Юрка.
– Седьмая палата здесь?

– Здесь, - сказала девушка и захлопнула дверь.

Юрка подмигнул нам.

– Порядок. Нужна вежливость. Тебе это ничего не стоит, а людям приятно.

Мы выкатились на площадку перед корпусом.

– А вдруг она на втором этаже?

– Не думаю, - сказал Юрка и прищурился, оглядывая окна. Потом подошел к третьему от служебного входа и сказал Тошке:

– Полезешь ты, ты самый легкий.

Встал спиной к стене, сцепил руки петлей у колена.

– Давай.

Тошка ступил ногой в петлю, поднялся на Юркины плечи, и голова его оказалась на уровне нижнего края рамы.

– Не достать!
– сказал он.

– Становись мне на голову!
– приказал Юрка.
– Поддержите его, ребята.

Мы поддержали.

Тошка заглянул в окно.

– Ну?

– Лежит, - сказал Тошка.

– Кто? Инженер?

– Не знаю. Один только нос видно. Он одеялом закрыт до самого подбородка.

– Давай смотри лучше!
– сказал Юрка, скорчив страшную рожу от напряжения.

Тошка приподнялся на цыпочки, вытянулся струной. Тут ноги его соскользнули с Юркиной головы, он уцепился за выступающую ребром нижнюю планку окна и повис на стене. Юрка хотел подхватить его, но не успел. Со страшным треском планка оторвалась от рамы, и Тошка ухнул вниз.

Потом мы сидели в кустах за оградой больницы, и Тошка, слюнями протирая ссадины на коленях, ворчал:

– Зараза! Надо просто пойти в справочное и спросить. Понятно? А мы все время по задним дворам, как бродяги и жулики. Всегда какие-то ненормальные способы. Не полезу я больше. Идите к черту!

– Так тебе в справочном и сказали!
– огрызался Юрка.
– Всегда лучше, когда глазами посмотришь.

Я не выдержал:

– Ребята, а что, если прямо к главному врачу? Я схожу.

– Пустили тебя!
– усмехнулся Юрка.
– Раскрой карман шире!

– Пустят!

– Попробуй.

– Попробую!

Я вскочил и пошел в приемный покой. Меня распирала злость. В самом деле, почему у нас все получается наперекос? Почему мы выдумываем не как легче, а как труднее? Может быть, от этого проистекают все наши беды? А как его отыскать, этот легкий путь? Кто подскажет, какой путь легкий, а какой тяжелый, какой правильный, а какой неправильный?

Во всяком случае, взрослые нам этого не подсказывали.

Мы никогда не полезли бы в окно, если бы эта беленькая девица не захлопнула перед нами дверь.

Почему, в конце концов, взрослые всегда считают, что они поступают правильно, а мы - неправильно?

Вот от чего меня распирала злость.

В приемном покое было так же прохладно и пусто, как и в служебном. Эмалированная табличка на стене предупреждала: "Впускные дни четверг и воскресенье". Мне было наплевать на табличку.

Сразу за дверью стоял столик, покрытый толстым стеклом, и за столиком сидела накрахмаленная сестричка. Та самая, которая встретила нас у служебного входа.

Она подняла голову, и глаза у нее стали дикими.

– Опять вы?
– спросила она почему-то шепотом.

– Опять, - сказал я.
– Где главный врач?

– Главный?
– переспросила она.
– Нет сейчас главного. Есть дежурный.

– Тогда мне к дежурному.

Она, приоткрыв рот, уставилась на меня, а потом прошептала:

– Почему без халата?

– Потому что нету халата, - сказал я грубо.
– Рубашка у меня есть. Штаны вот. Ботинки. А халата нет. Где я его достану?

– В гардеробе у Серафимы Михайловны.

Она не спросила, для чего мне нужен дежурный врач, она вообще ничего не спросила, и это было так хорошо, что я даже не понял сразу, что меня пропускают в больницу в неурочный день.

– Ну, чего же стоишь?
– сказала она.

В гардеробной я накинул на плечи халат, такой длинный, что из-под него торчали только носки ботинок, и сестричка провела меня по коридору мимо закрытых высоких дверей с выпуклыми цифрами в кабинет дежурного врача.

– Вот он хочет узнать о больном из седьмой палаты, - сказала она молодой женщине с очень румяным лицом.

Женщина внимательно посмотрела на меня.

– Родственник?

– Родственник, - кивнул я.

– Их там еще трое, Надежда Ивановна. Тоже родственники. В канаве сидят. Ждут.

– Пусть ждут, - сказала румяная.
– Так вот насчет Тауриха. Очень тяжелый случай. Необходим абсолютный покой. Понятно?

– Вы про какого Тауриха?

– Про Владимира Августовича, конечно. Вашего родственника.

– Да, да...
– пробормотал я.

Вот те раз! Значит, фамилия Инженера - Таурих. Я и не знал.

– Инсульт. Кровоизлияние. Задеты многие важные области мозга. Ты меня понимаешь?

– Понимаю, - сказал я.
– А говорить он будет?

– Говорить...

Она провела розовыми пальцами по лбу и положила руку на стол.

– Атаксия. Знаешь, что это такое? Это общее функциональное расстройство. Нарушение двигательных центров. Разлажено все.

– Он без сознания?

– В том-то и дело, что в сознании. Он у вас герой, мальчики. Железный, необыкновенный человек. Гордиться можете.