Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого
Шрифт:
Преследуя разбитого врага, «Владимир все грады ляцкия заят»; Ипатьевская летопись уточняет, что победный поход русского войска закончился в районе Калиша [152] . Побежденный Мешко уступил Владимиру пять городов и обязался платить погодную дань. Но это было только началом почти восьмисотлетней тяжбы двух великих славянских держав за первенство в славянском мире.
При Болеславе I Храбром, старшем из пяти сыновей Мешко, наследовавшем польский престол в 992 г., последовало новое обострение отношений, известное по одному краткому сообщению Хильдесхаймских анналов. Летом 992 г. германский император Отгон III призвал вассалов под свои знамена для похода на славянский Бранибор (Бранденбург). Явились Генрих Баварский и Болеслав II Чешский, а польский князь Болеслав, сын Мешко, не пришел, ограничившись присылкой вспомогательного отряда, потому что, говорит немецкий анналист, «ему угрожала большая война с Русью». Похоже, причиной русско-польского конфликта было дальнейшее упрочение позиций Руси на Карпатах, так как Повесть временных лет под 992 г. сообщает о покорении Владимиром белых хорватов. Болеслав, занятый борьбой
152
Говоря о возвращении в 1227 г. галицко-волынских князей Даниила и Василька Романовичей, вмешавшихся в польскую междоусобицу, из-под стен Калиша, летописец замечает, что «иный бо князь не входил бе в землю Лядьску толь глубоко, проче Володимера Великаго, иже бе землю крестил».
Поход в Волжскую Булгарию
Те же источники сообщают под 997 г. об успешном походе русского войска на волжских булгар и заключении с ними торгового договора (1006), судя по всему более выгодного русской стороне. Русские купцы могли свободно торговать в булгарских городах — для этого им нужно было только получить печать от своего посадника. Булгарские же гости должны были испрашивать разрешение на торговлю у русского князя, который выдавал им печати; торговая зона для них была ограничена Волго-Окским бассейном [153] , где им дозволялось вести дела с одними городскими купцами и категорически воспрещалось ездить по селам и торговать с тиунами, вирниками, огнищанами и смердами — эти меры, по всей видимости, охраняли торговую монополию «княжего двора» и крупных городов.
153
Это положение русско-булгарского договора находит подтверждение в материалах археологии. Булгарские находки X—XI вв. в подавляющем большинстве сосредоточены в окрестностях Мурома, Старой Рязани, Пронска, Переяславля-Рязанского и в Ярославском Поволжье (см.: Фахрутдинов Р.Г. Очерки по истории Волжской Булгарии. С. 41).
Конфликты в Восточной Прибалтике
Русские летописи сохранили известия, что Владимир и после того, как стал киевским князем, временами наезжал в Новгород. Но какова была цель этих путешествий — об этом летописцы умалчивают. Не исключено, что Владимира призывали туда в том числе и внешние дела, судить о которых, правда, приходится только по отрывочным сведениям скандинавских преданий.
Так, одно скальдическое стихотворение (виса), включенное в «Круг земной» Снорри Стурлусона, повествует о разрушении Ладоги (Альдейгьи) норвежским ярлом Эйриком, сыном Хакона: «Ты, устрашающий людей, разрушил Альдейгью; мы удостоверились в этом. Эта битва мужей была жестокой. Тебе удалось добраться на восток, в Гарды».
Более поздний прозаический рассказ о подвигах Эйрика в восточных землях уже не знает ни «жестоких битв», ни вообще сколько-нибудь серьезных затруднений на победном пути героя: «…весной собрал ярл [Эйрик] свое войско и поплыл вскоре по Восточному пути. И когда он пришел в государство конунга Вальдамара, стал он воевать и убивать людей, и жечь повсюду, где проходил, и опустошил ту землю. Он подошел к Альдейгьюборгу [Ладоге] и осаждал его, пока не взял города, убил там много народа, разрушил и сжег всю крепость, а затем воевал во многих местах в Гардарики [на Руси]».
В своде саг «Гнилая кожа» приводятся еще кое-какие подробности: «…отправился он [Эйрик] на восток в Гардарики против Вальдамара Старого и воевал во многих местах в его государстве. Он разрушил Альдейгьюборг и взял там много богатства, и еще дальше продвигался он на восток в Гарды. Везде шел войной, жег города и крепости, а бонды [свободные общинники, хуторяне] бежали с имуществом в леса». Но исследователи «Гнилой кожи» предостерегают от излишнего доверия к данному сообщению, поскольку «термины, которыми обозначены места, подвергшиеся нападению, — borg, город, в значении укрепленного города, и kastellum, отдельное укрепление, крепость, замок — довольно обычны в сагах, независимо от страны, где происходит действие», а бонды, спасающиеся со своим имуществом в лесах, — «картина, возможная в рассказе о любом разбойничьем набеге, на любой территории»{156}.
Историки датируют разрушение Ладоги норвежцами 997 г.{157}Саги объясняют войну Эйрика с Владимиром тем, что русский «конунг» был союзником Олава Трюггвасона, к которому Эйрик питал вражду за убийство его отца. Но гораздо вероятнее, что поход Эйрика на Ладогу преследовал цель остановить рост русского влияния в Восточной Прибалтике, население которой скандинавы считали своими старинными данниками. Между тем из саги об Олаве Трюггвасоне явствует, что Владимир обложил данью эстов, поскольку об одном из действующих лиц, Сигурде Эйрикссоне, служившем вместе с Олавом в дружине Владимира, говорится следующее: «Приехал в Эстляндию Сигурд, сын Эйрика, дядя Олава по матери, будучи послан от Вальдемара, конунга Хольмгарда [Новгорода], для взыскания в той стране дани».
Таковы первые более или менее достоверные известия о русско-скандинавских межгосударственных отношениях. Тогда же, в период Владимирова княжения, норвежский поэт Хальфред Трудный Скальд (умер в 1007 г.) впервые упоминает скандинавское название Руси — Гарды{158}.
Судебная реформа
В статье под 996 г. Повесть временных лет рисует Владимира мудрым правителем, пребывающим в неустанных заботах «о
строи земленем, и о ратех, и о уставе земленем». Но если княжеским «ратям» летопись отвела на своих страницах достаточно места, то деятельности Владимира внутри страны, не относящейся напрямую к церковным делам, она уделила всего несколько строк, за которыми, однако, стоят значительные социально-политические явления.Христианский период княжения Владимира, как любая переломная эпоха, был временем большого социального нестроения. Христианизация Руси, сопровождавшаяся ломкой традиционных общественных, бытовых и моральных устоев, кровавыми столкновениями с язычниками и изгнанием упорствующих староверов в «пустыни и леса», породила довольно многочисленный слой обездоленных и озлобленных людей, враждебно настроенных по отношению к обществу и власти; бесконечные войны и опустошительные набеги печенегов из года в год пополняли их число. По своему социальному статусу эти несчастные были свободными людьми, принадлежавшими к коренному населению. Кроме них страна оказалась наводнена еще и рабами — славянами и иноземцами, — лишившимися своих хозяев по причине вышеназванных бедствий или самовольно пустившимися в бега. Парадоксальным образом только они и могли рассчитывать на поддержку правительства. Со слов Титмара Мерзебургского известно, что Владимир, остро нуждавшийся в людских ресурсах для борьбы с печенегами, охотно принимал беглых невольников на военную службу [154] , так что к концу его княжения в Киеве не было проходу от «спасавшихся бегством рабов, стекавшихся сюда со всех сторон». Но в отношении изгоев-идолопоклонников из свободного сословия власть не делала ничего, чтобы облегчить их участь.
154
Должно быть, они становились отроками в княжей дружине.
Вынужденные сами искать себе пропитание, многие из них вышли на большую дорогу. Невиданный прежде размах лихого промысла, поразивший современников Владимира, нашел лаконичный отголосок в Повести временных лет: «И умножишася разбоеве». Впоследствии московские книжники развили эту многообещающую тему, и Никоновская летопись под 1008 г. персонифицировала древнее предание об «умножении разбоев в земле Русстей» в судьбе разбойника Могуты — летописного предшественника атамана Кудеяра: «Того же лета изымаша хи-тростию некоею славнаго разбойника, нарицаемаго Могута; и егда ста пред Володимером, вскрича зело, и многы слезы испущая из очию, сице глаголи: «поручника ти по себе даю, о Владимере, Господа Бога и пречистую его Матерь Богородицу, яко отныне никакоже не створю зла пред Богом и пред человеки, но да буду в покаянии вся дни живота моего». Слышав же сиа Владимер, умилися душею и сердцем, и посла его ко отцу своему, митрополиту Ивану [Иоанну I], да пребывает никогдаже исходя из дому его. Могут же заповедь храня, никакоже исхожаше из дому митрополичя, и крепким и жестоким житием живяше, и умиление и смирение много показа, и провидев свою смерть, с миром почи о Господи». Далее следует сентенция, ради которой Могута и украсил своим покаянием страницы летописи: «Бе же Владимер милостив и нищелюбив, и сиа присно глаголаше словеса: блажени милостиви, яко таи помиловании будут; и милость хвалится на суде, и суд без милости не сотворившему милости…» То есть история с Могутой понадобилась для того, чтобы иллюстрировать христианское преображение Владимира.
Подлинную биографическую иллюстрацию к летописному известию о разбоях историки обнаружили, как ни странно, не в древнерусских источниках, а в совершенно неожиданном месте — хранилище старых рукописей при Каирской синагоге. Один тамошний документ, датируемый X в., рассказывает историю некоего Map Яакова бен Ханукки, члена иудейской общины Киева. Этот незадачливый купец как-то отправился по делам в египетский город Фустат, но по дороге был до нитки ограблен разбойниками. Мало того, когда он вернулся в Киев, то был арестован за неуплату долга. Братья по вере выкупили его; однако, дабы он мог возместить затраченные средства, они отправили его с протянутой рукой и рекомендательным письмом «по святым общинам». Путешествуя из страны в страну в поисках милостыни, киевский гость Яаков в конце концов, вероятно, добрался до Египта{159}.
На безудержный рост преступности власть попыталась ответить ужесточением репрессивных мер. Краткое сообщение о разбоях является зачином древнерусского предания о судебной реформе Владимира, которое составитель Повести временных лет включил в статью под 996 г. Мы уже говорили о нем в связи с влиянием христианства на личность Владимира, теперь рассмотрим его историко-юридическое содержание.
Легендарное по форме и наивное по стилю, предание это в основе своей вполне достоверно {160} . В совете «казнити разбойников, но со испытом», поданном епископами колеблющемуся Владимиру, исследователь сумел расслышать глухой отзвук весьма кардинальной реформы в области судебных наказаний. Речь идет о замене характерных для древнерусской судебной практики вирных платежей (судебных штрафов) системой физических наказаний («казни») за тяжкие уголовные преступления: «Володимер же отверг виры, нача казнити разбойников». Юридической основой для этих преобразований, по-видимому, стала Эклога (византийский свод законов), а именно ее XVII титул, посвященный различным видам разбоя и смертоубийства, за которые полагалась как собственно смертная казнь, так и другие «казни»: членовредительство (отсечение руки, языка, носа), наказание плетьми, изгнание и т. п. [155]
155
В древнерусском переводе Эклоги, который мог быть осуществлен уже при Владимире, в конце X — начале XI в., глава «О разбойницех» значится как «глава 27» (в греческом оригинале — это глава 50, определяющая наказания «разбойникам и устраивающим засады»).