Эротизм без берегов

М. Золотоносов, подробно разобрав возможные источники и параллели «Рая земного», к сожалению, упустил из виду текст, в котором дается описание нового общества, поразительно напоминающего по своему внутреннему устройству колонию Мережковского. Речь идет о романе Г. Уэллса «Машина времени», написанном в 1895 г., за несколько лет до создания «Рая земного». Действительно, в обоих текстах рассказчик переносится на много веков вперед, попадая в «золотой век» человечества. Там он сталкивается с представителями нового человечества: у Мережковского они называются «друзьями», у Уэллса — «элоями». Объединяет «элоев» и «друзей» их характерная инфантильность, проявляющаяся как на физиологическом (маленький рост, грациозность форм, короткие волосы [500] , отсутствие растительности на теле), так и на поведенческом уровне (отсутствие страха перед незнакомцем, детская непринужденность, игривость). Некоторым физиологическим особенностям — например, маленькому ротику и тонким губам — в обоих романах придается такое значение, что трудно отказаться от мысли о прямых заимствованиях, сделанных русским утопистом [501] . Еще одна важная черта: отсутствие (полное, как у Мережковского, или частичное, как у Уэллса [502] ) одежды. Да она и не нужна, поскольку Земля превратилась в цветущий тропический сад с теплым, приятным климатом [503] . Все свое время его обитатели проводят в «играх, купании, полушутливом флирте, еде и сне» [504] . В этом райском месте нет смерти, или, точнее, она все же есть, но ощущается лишь как смутная, непонятная угроза. Можно сказать, что в раю смерть есть, но не осознается в качестве таковой. Как и в колонии, населенной «друзьями», смерть в превратившейся в тропики Англии выносится куда-то за пределы утопического пространства. Герой Уэллса свидетельствует: «Я нигде не видел следов крематория, могил или чего-либо, связанного со смертью. Однако было весьма возможно, что кладбища (или крематории) были где-нибудь за пределами моих странствий. Это был один из тех вопросов, которые я сразу поставил перед собой и разрешить которые сначала был не в состоянии. Отсутствие кладбищ поразило меня и повело к дальнейшим наблюдениям, которые поразили меня еще сильнее: среди людей будущего совершенно не было старых и дряхлых» [505] .

500

Если у Мережковского короткие волосы носят только мужчины, то у Уэллса — и мужчины, и женщины, что служит свидетельством стирания половых различий. «Я пристально разглядывал их изящные фигурки, напоминавшие дрезденские фарфоровые статуэтки, — говорит Путешественник по Времени. — Их короткие волосы одинаково курчавились, на лице не было видно ни малейшего признака растительности, уши были удивительно маленькие» (Уэллс Г. Машина времени // Уэллс Г. Собр. соч.: В 15 т. М., 1964. Т. 1. С. 77). Ср. с андрогинными «тихими детьми» Триродова.

501

См. у Уэллса: «Рот крошечный, с ярко-пунцовыми, довольно тонкими губами, подбородок остроконечный. Глаза большие и кроткие <…>» (Уэллс Г. Машина времени. Указ. изд. С. 77); и у Мережковского: «Особенно поражал их необыкновенно маленьких размеров ротик с такими изящными изгибами линий, какие бывают только у самых красивых детей» (Мережковский К. Рай земной. Указ. изд. С. 648). На маленький ротик и огромные глаза «друзей» обратил внимание и Золотоносов, связав эти черты с идеей педогенеза (см.: Золотоносов М. Братья Мережковские. Указ. изд. С. 91). Именно так выглядят Уина и Лорелей — возлюбленные двух Путешественников по Времени.

502

«Это было маленькое существо — не более четырех футов ростом, одетое в пурпуровую тунику, перехваченное у талии кожаным ремнем. На ногах у него были не то сандалии, не то котурны. Ноги до колен были обнажены, и голова не покрыта» (Уэллс Г. Машина времени. Указ. изд. С. 76). Похожим образом наряжает Сашу Пыльникова Людмила Рутилова: «Но лучше нравились ему и ей иные наряды, которые шила сама Людмила: одежда рыбака с голыми ногами, хитон афинского голоногого мальчика» (Сологуб Ф. Мелкий бес. Указ. изд. С. 300).

503

«Я уже говорил, — замечает Путешественник по Времени, — что климат Золотого Века значительно теплее нашего. Причину я не берусь объяснить. Может быть, солнце стало горячее, а может быть, земля приблизилась к нему» (Уэллс Г. Машина времени. Указ. изд. С. 98).

504

Там же. С. 95. Ср. с описанием времяпрепровождения «друзей»:

«Они счастливы тем же, чем бывают счастливы все дети, и делают то же, что всегда делали дети. Они счастливы своим бытием, их радует солнце, море, зелень, они любят гулять, купаться, собирать цветы, главное же их занятие — игры. С утра и до вечера они только и делают, что играют и веселятся».

(Мережковский К. Рай земной. Указ. изд. С. 656)

505

Уэллс Г. Машина времени. Указ. изд. С. 94.

Если у Мережковского жителей островов, которые «до последних годов своих сохраняют <…> красоту физическую и детскую веселость духа» [506] , умерщвляют «покровители», вывозя в отдаленные части острова, то у Уэллса область смерти располагается в подземном мире, населенном «морлоками». Именно туда «морлоки», которые в течение многих веков обеспечивали «элоев» материальными благами, утаскивают изнеженных и неспособных к сопротивлению представителей наземного мира, где и пожирают их. Вот почему Путешественник по Времени не заметил среди «элоев» ни старых, ни дряхлых: всем им уготована одна судьба — быть пожранными ужасными «недочеловеками»-«морлоками» [507] . Английский фантаст дает вполне марксистское объяснение подобному расслоению человеческой расы: дело в том, что «раньше жители Верхнего Мира были привилегированным классом, а морлоки — их рабочими-слугами, но это давным-давно ушло в прошлое. Обе разновидности людей, возникшие вследствие эволюции общества, переходили, или уже перешли, к совершенно новым отношениям. Подобно династии Каролингов, элои переродились в прекрасные ничтожества. Они все еще из милости владели поверхностью земли, тогда как морлоки, жившие в продолжение бесчисленных поколений под землей, в конце концов стали совершенно не способными выносить дневной свет. Морлоки по-прежнему делали для них одежду и заботились об их повседневных нуждах, может быть, вследствие старой привычки работать на них. Они делали это так же бессознательно, как конь бьет о землю копытом или охотник радуется убитой им дичи: старые, давно исчезнувшие отношения все еще накладывали свою печать на человеческий организм. Но ясно, что изначальные отношения этих двух рас стали теперь прямо противоположными. Неумолимая Немезида неслышно приближалась к изнеженным счастливцам» [508] .

506

Мережковский К. Рай земной. Указ. изд. С. 724.

507

В одном из стихотворений, написанных после смерти А. Н. Чеботаревской, Сологуб обращается к своей мертвой возлюбленной: «Ты пришла к морлокам с вещими речами, / Но сама не знаешь, что ты им несешь. / Видишь, Элоиза? печь полна дровами. / Слышишь, Элоиза? точат острый нож» (Неизданный Федор Сологуб. Указ изд. С. 106). Сологуб пользуется словом «морлоки», чтобы обозначить им силы зла, силы смерти, на службе которых состоят люди, доведшие возлюбленную поэта до самоубийства, а его самого до творческой прострации.

508

Уэллс Г. Машина времени. Указ. изд. С. 110.

«Элои» утратили волю к жизни из-за чрезмерной обеспеченности материальными благами, достигнутой в результате технического прогресса. Следствием его стала не только физическая, но и умственная деградация буржуазии, в то время как рабочие обрели звериную силу, приспособившись к жутким условиям подземелья. Неудивительно, что в своем отрицании технического прогресса Уэллс находит союзника в Мережковском: возникновение тех обществ будущего, которые описаны в их произведениях, возможно лишь при условии разрушения машинной цивилизации. Однако — и это имеет принципиальное значение — у русского философа зарождение нового мира происходит, в отличие от Уэллса, не за счет безудержного развития техники, а в результате сознательного возвращения на доиндустриальную стадию. Эзрар убедительно доказывает своему собеседнику, что все подвиги человеческого духа, все технические открытия пропали даром, превратились в прах: «Все это было ненужное для человека, — продолжает он, — для его счастья на земле и как ненужное неизбежно должно было погибнуть. Самый ум человеческий в таких чудовищных размерах, до каких он дорос, был не нужен. Светоч ума, сначала умеренно горевший на земле и тогда согревавший человечество, под конец так сильно разгорелся, что он должен был не только сам себя спалить, но угрожал испепелить вместе с собой и все человечество, и он неизбежно сжег бы его, если бы мы вовремя не потушили его. Но он неизбежно потух бы и сам собой» [509] .

509

Мережковский К. Рай земной. Указ. изд. С. 704.

Эти слова кажутся приговором, вынесенным Томасу Эдисону с его слепой верой в технический прогресс [510] . В самом деле, сконструированный Эдисоном мир, в котором роль солнца играет электричество, обладает огромной энергией саморазрушения, угрожающей взорвать его изнутри. Если бы «покровители» не вмешались в данный процесс, то светоч ума, светоч электричества, потух бы сам собой и человечество деградировало бы до уровня «элоев» и «морлоков» [511] . Такой сценарий и описан в антиутопии Уэллса. Более того, когда Путешественник по Времени еще дальше продвигается в будущее, он видит мир недифференцированный, «слитный», похожий на аморфную желеобразную массу [512] . Чтобы избежать этого развития событий, «покровители» и вмешиваются в исторический процесс, поворачивая Историю вспять. Конечная цель их утопического проекта — создать такое общество, в котором знания будут привилегией немногих, тех, кто управляет, в то время как остальные будут довольствоваться чисто телесными радостями. Правда, привилегия эта относительна и непосредственно отсылает к идее смерти: действительно, если ни «элои», ни «друзья» не осознают смерть как данность, «покровитель» Эзрар прекрасно понимает, что смерть неизбежна. По сути дела, Эзрар живет в смерти, поскольку он — человек прошлого, управляющий будущим. Наука как воплощение идеи смерти необходима ему, чтобы избавить от умирания его воспитанников. Повторение сценария, описанного у Уэллса, невозможно именно потому, что Эзрар является медиатором между «друзьями»-«элоями» и «рабами»-«морлоками», не принадлежа ни к тем ни к другим. Похожую роль мог бы в принципе сыграть и Путешественник по Времени, если бы остался в будущем. Возможно, так и происходит, ибо из второго путешествия он не возвращается [513] .

510

По замечанию В. Балахонова, в «Будущей Еве» есть «отклики на все фундаментальные научные темы, которые входили, преображенные, в научно-фантастическую литературу во второй половине XIX века (от Ж. Верна до Г. Уэллса): темы, связанные с биологией и психологией (передача мысли на расстояние, гипноз, создание искусственных органов человека и др.), с физикой (беспроволочный телефон, то есть радио, электричество и его применение в различных областях жизни), техникой (новые средства передвижения, автоматы и роботы, лазерная техника, управление умами других людей, о котором Вилье догадывается еще в „Машине славы“, и даже наушники, позволяющие слушать музыку, не мешая окружающим)» (Балахонов В. «В каждом человеке живет Прометей» // Вилье де Лиль-Адан О. Будущая Ева. Указ. изд. С. 13).

511

Интересно, что у Вилье обиталище Гадали находится в подземелье, а та часть романа, в которой оно описывается, называется «Рай под землей». Однако яркий свет, заливающий этот искусственный рай, созданный волей гениального ученого, может, как мы видели, трансформироваться в непроницаемый мрак ада.

512

«Это было нечто круглое, величиною с футбольный мяч, а может быть, и больше, и с него свисали длинные щупальца; мяч этот казался черным на колыхавшейся кроваво-красной воде, и передвигался он резкими скачками».

(Уэллс Г. Машина времени. Указ. изд. С. 136)

513

У Мережковского, напротив, рассказчик возвращается в грубую реальность повседневности и обнаруживает, что райский остров привиделся ему во сне.

Роль медиатора берет на себя и сологубовский Триродов, когда переносится вместе с обитателями своей колонии на Соединенные Острова. Получив королевский венец, он становится «покровителем» целой нации и получает гораздо больше возможностей для применения на практике своей, по сути, патерналистской доктрины преобразования мира. Задача его довольно проста: ему нужно лишь внедрить на Островах ту модель общественного устройства, которую он уже опробовал в колонии. Как уже говорилось, все ее обитатели делятся на обычных смертных детей, предающихся играм и развлечениям на свежем воздухе, и детей «тихих», не подвластных смерти. Именно последним и предназначено составить основу нового общества, где смерти уже не будет. Жители Островов (а в идеале и все жители Земли), которые и так по своей живости и открытости напоминают детей, должны, в соответствии с проектом Триродова, превратиться в детей «тихих» и обрести тем самым бессмертие. Единственным условием такого превращения является отказ от собственной воли и полное подчинение воле манипулятора. Для него люди — лишь подопытный материал, «рабы», на которых он ставит свои эксперименты (вспомним судьбу Дмитрия Матова). Если ученому Эзрару и другим «покровителям» понадобилось несколько веков, чтобы осуществить свой проект инфантилизации людей, то Триродов действует гораздо быстрее, и залог этой быстроты в том, что он не только ученый, но и поэт. Человек прошлого Эзрар создает будущее, пользуясь научными методами, разработанными именно в прошлом; Триродов же не только черпает свои знания в сокровищнице науки, но и, одаренный поэтическим ясновидением, прозревает будущее, подобно библейским пророкам. Не случайно о его приближении к столице Островов возвещают гигантские огненные буквы, зажегшиеся на вечерних облаках. И уже этого достаточно, чтобы успокоились страсти и в государстве воцарился мир. Триродов спускается с неба как древнее божество, как олицетворенный фатум, его пришествие так же неизбежно, как и гибель царя Валтасара, возвещенная пророчеством, начертанным на стене царского чертога (Дан. 6, 25).

Если бы Триродов обладал лишь научным знанием, его неизбежно постигла бы судьба Эдисона, гений которого отступает перед фатумом. Действительно, в отличие от романа Сологуба, концовка которого обращена в будущее, роман Вилье де Лиль-Адана заканчивается победой рока и смерти. Дело в том, что, когда лорд Эвальд перевозит Гадали, эту новоявленную Лигейю [514] , в свой замок в Англию, на борту корабля вспыхивает пожар и специальный гроб, в котором находится погруженная в забвение Гадали, гибнет в огне. С трудом членам экипажа удается остановить лорда Эвальда, рвущегося в трюм, где находится гроб [515] . В бессознательном состоянии его грузят на спасательную шлюпку; другая шлюпка, в которой находилась мисс Алисия Клери, переворачивается. Так, фатум настигает не только продукт человеческого гения — искусственную женщину Гадали, но и ту, которая послужила для нее моделью. Утративший свой идеал лорд Эвальд посылает Эдисону телеграмму, в которой объявляет, что собирается покончить жизнь самоубийством. Опечаленный этим известием, Эдисон «перевел взгляд в ночную тьму за распахнутым окном и, весь во власти новых для него чувств, некоторое время прислушивался к свисту зимнего ветра и треску черных сучьев; затем, когда взгляд его переместился ввысь, к древним светилам, бесстрастно горевшим среди тяжелых туч, к ним, бороздившим бесконечность небес с их непостижимой тайной, он вздрогнул в тишине — наверное, от холода» (С. 200).

514

«Я вложу в эту Тень все песни Антонии сказочника Гофмана, все мистические тайны Лигейи Эдгара По, все жгучие соблазны Венеры могучего Вагнера», — восклицает Эдисон (С. 73).

515

Некоторые детали этого кораблекрушения отсылают, возможно, к рассказу Э. По «Длинный ларь» (1844), в котором покойницу также перевозят в гробу; ее муж, надеясь спасти гроб во время кораблекрушения, привязывает себя к нему и бросается в воду. «Секунда — и ларь с художником были в воде и тут же исчезли — навеки» (По Э. А. Полн. собр. рассказов. М., 1970. С. 531. (Литературные памятники)).

Примечательно, что уэллсовский Путешественник по Времени, залетев на миллионы лет вперед, оказывается окруженным очень похожим пейзажем — ледяным, безмолвным пространством, освещенным лишь бледными звездами. «Темнота быстро надвигалась, — фиксирует он. — Холодными порывами задул восточный ветер, и в воздухе гуще закружились снежные хлопья. С моря до меня донеслись всплески волн. Но, кроме этих мертвенных звуков, в мире царила тишина. Тишина? Нет, невозможно описать это жуткое безмолвие. Все звуки жизни, блеяние овец, голоса птиц, жужжание насекомых, все то движение и суета, которые нас окружают, — все это отошло в прошлое. По мере того как мрак сгущался, снег падал все чаще и чаще, белые хлопья плясали у меня перед глазами, мороз усиливался. Одна за другой погружались в темноту белые вершины далеких гор. Ветер перешел в настоящий ураган. Черная тень ползла на меня. Через мгновение на небе остались одни только бледные звезды. Кругом была непроглядная тьма. Небо стало совершенно черным» [516] .

516

Уэллс Г. Машина времени. Указ. изд. С. 136.

Технический прогресс ведет к безмолвию смерти — к такому выводу приходит Уэллс, чей роман во многих отношениях прочитывается как реплика на «Будущую Еву» Вилье. Не меньше будущим человечества был обеспокоен и К. Мережковский, который, испытав явное воздействие «Машины времени», предложил свой собственный путь к достижению счастья, основанный прежде всего на ювенилизации людей и на построении четко структурированного, фашистского по своей природе общества. Что же касается трилогии Сологуба, то она как бы аккумулировала в себе все те идеи, которые были высказаны в вышеуказанных текстах. Причем если знакомство Сологуба с произведениями Уэллса отрицать невозможно [517] , а знакомство с текстами Вилье де Лиль-Адана можно оценить как вполне вероятное, то сказать с определенностью, что Сологуб читал роман К. Мережковского, все-таки затруднительно. И тем не менее те поразительные параллели, которые встречаются в обоих произведениях, заставляют сделать вывод о том, что мысль двух писателей шла в одном направлении. В самом деле, и в «Рае земном» и в «Творимой легенде» речь идет об осуществлении некоего утопического проекта, направленного на радикальное и даже насильственное преображение мира. Такое преображение невозможно без подчинения человечества «жестокой, разнузданной воле» [518] сверхчеловека, объединяющего в себе качества ученого и поэта. К. Мережковский отнес реализацию подобного проекта к отдаленному будущему; Сологуб же пошел еще дальше и заявил о возможности воплощения мечты здесь и сейчас. Неудивительно, что роман первого заканчивается констатацией неудачи, постигшей автора-рассказчика: он так и не решается идентифицировать себя с Эзраром и обнаруживает тем самым неспособность осуществить задуманное. Поместив себя в рамочную конструкцию, обрамляющую собственно повествование о счастливом острове [519] , рассказчик остается виртуальным путешественником по времени и оказывается за пределами утопического пространства. В романе второго, напротив, главный герой является двойником самого автора.

517

Так, Триродов говорит, что способ передвижения, который он изобрел, «на земле еще не практиковался, хотя он и описан в одном из романов Уэльса» (С. 551). Имеется в виду, скорее всего, «Машина времени». Произведения Уэллса хранились в личной библиотеке Сологуба; см.: Библиотека Ф. Сологуба: (материалы к описанию) / Сост. Н. Н. Шаталина // Неизданный Федор Сологуб. Указ. изд. С. 484–486, 491, 496, 498–499, 506.

518

См.: Неизданный Федор Сологуб. Указ. изд. С. 70–71.

519

Роман начинается описанием кораблекрушения, в результате которого рассказчик проваливается во временною дыру, и заканчивается пробуждением ото сна.

М. Могильнер, исследуя мифологию представителей русского революционного подполья, пишет о том, что, «подобно любой мифологии, мифология Подпольной России не была способна к частичной модификации и саморазвитию. Она представляла собой законченную модель мироздания, где каждый элемент поддерживал следующий и зависел от предыдущего. Парадоксы и сомнения не допускались в этом мире, ибо они угрожали его тотальности. Революция 1905–1907 годов, уничтожив заслонки между двумя Россиями, предопределила конец монологизма подполья. Ядро семиосферы продолжало генерировать все то же нормативное послание через литературу и другие тексты, но на периферии оно больше не находило адекватного отклика. Назывался прежний „пароль“, а в ответ — неузнавание, замешательство, молчание. Система работала со сбоями, а ведь это было очень опасным симптомом — симптомом распада былого единства семиосферы» [520] .

520

Могильнер М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа. М., 1999. С. 73–74.

В результате на место прежнего героя-борца, готового ради общего дела принести себя в жертву, приходит разочаровавшийся, утративший ориентиры интеллигент, балансирующий на грани безумия. Сологубовский Триродов, однако, нарушает чистоту данной схемы [521] : он, как и многие другие представители подполья, выходит наверх, но выходит не ослабленным, а еще более сильным и убежденным в необходимости радикального преображения мира. Отказавшись от роли революционера-подпольщика, он в буквальном смысле взмывает в небо, увлекая за собой тех, кому предназначено быть лишь послушными исполнителями его воли. В эпоху всеобщего разочарования апатичный и равнодушный к людям Триродов находит источник силы в поэтическом слове, позволяющем ему осуществлять различного рода магические операции. В этом смысле он является наследником сверхчеловеков-либертенов маркиза де Сада, у которых, кроме убийства, есть только одна прерогатива — слово. По словам Ролана Барта, «господин — это тот, кто говорит, кто полностью располагает речью, объект — это тот, кто молчит, кто лишен всякого доступа к речи, поскольку не имеет даже права воспринять слово господина <…>» [522] .

521

Характерно, что Триродов постоянно подчеркивает, что по происхождению он не интеллигент, а пролетарий.

522

Барт Р. Сад-1. Указ. изд. С. 201–202.

Переосмыслив опыт крушения революционной идеи, порожденной литературоцентричным по своей природе русским радикальным сознанием, Сологуб в «Творимой легенде» предложил новую модель взаимоотношений мира и поэта: Триродов преобразует реальность не из любви к людям, а из любви к слову; мир же является для него лишь огромной лабораторией, в которой он может удовлетворить свое стремление к абсолютной поэ(ли)тической власти.

Моника Спивак Андрей Белый, семь его возлюбленных и одна мать