Если любишь - солги

В этом голосе был гул камнепада, и небесный гром, и и уханье барабанов, и звон литавр. Но лишь когда братья-оборотни дружно сорвались с места и побежали, я наконец осознала, что он спросил: "Сдаёшься?" И побежала за ними.

В это время большой дракон отпустил маленького. Маленький, привстав на нетвёрдых лапах, склонил перед ним шею, а голову положил в золу. Фалько поставил лапу на эту голову, задержал ненадолго и убрал.

Ритуал был кончен. Нот лёг на землю и затих. А Фалько-дракон расправил крылья и как будто провалился сквозь ткань реальности куда-то за её предел. На долю секунды сгустилась тень, и сам он стал тенью — и сгинул. Не было больше огромного дракона, а был маленький человек в чёрном полупальто.

В прошлый раз я не видела обратной трансформации и не представляла, что она происходит так быстро. Фалько выглядел совершенно так же, как до оборота. Он не был измождён, не шатался от усталости. Стоял, глядел на бегущих и ждал.

— Так вот как ты выбрался, — выпалил подлетевший первым Ликаон. — Мы думали, землетрясение, оползень… склон осыпался.

Никаких демонстраций покорности не было. Ни преклонённых колен, ни присяги на верность. Но роли разительно переменились.

— Австер, смажь ему ожоги, — велел Фалько голосом, в котором слышались отзвуки камнепада, грома и литавр, словно гортань его ещё не перестроилась на человеческий лад.

Австер кивнул, оглядел побеждённого и быстрым шагом направился к роще — за медикаментами.

— Здесь оставаться нельзя. Липс, Либ, перенесёте Нота в безопасное место, потом летите в Ильмею. Мы с Верити будем там. Ликаон, мне нужна связь с вашими парнями. Хочу встретиться, потолковать. Отправляйся, как будешь готов.

Тот тряхнул кудрявой головой и потрусил вслед за Австером. Липс и Либ остались хлопотать вокруг раненого брата. Фалько взял меня под руку.

— А он, — спросила я, — не должен стать человеком?

— В этой форме травмы заживают быстрее, — сказал Фалько. — Приготовься.

Он обнял меня за талию, притянул к себе, и нас подхватил безвоздушный вихрь.

31.3

Мы очутились в осиновой роще, затем — посреди серебряно-зелёной, не тронутой огнём степи и — снова в окружении деревьев, в другой роще или перелеске.

Я вздохнула поглубже, но нового перемещения не последовало. Мы стояли на небольшой полянке, под ногами рос клевер, над головой стелился лоскут чистого неба с парой облачных заплат. Фалько отступил на шаг, но удержал мои руки в своих.

— Это и значит — становиться ветром? — спросила я. — Ты превращаешься в воздух?

— И да и нет, — он наморщил лоб, пытаясь собираться с мыслями. — Я скрыл от мажи эту свою форму… состояние, а самому мне трудно объяснить. Обычно ветер возникает от разницы давлений, это просто воздух. Со мной не так. Я продолжаю чувствовать объём тела и частично массу… Скорее, я становлюсь энергией, магнетической или какой-то ещё. При этом часть меня всегда остаётся на месте и смотрит со стороны, как будто с изнанки реальности или из какого-то особого её измерения. Не из другого мира, из нашего — это измерение всегда здесь, в шаге… Туда мы сбрасываем избыток массы при обратной трансформации, оттуда берём при нехватке. Там масса становится энергий. Вернее, масса и энергия там одно и то же. Не знаю, может быть, в это измерение смотрят видящие, или у них есть своё, особое. Или оно меняется в зависимости от нужд того, кто в него проникает. Уверен, древние маги умели его чувствовать. И некоторые люди… Думаю, мажи — тоже, просто они не понимают, с чем имеют дело, потому что их машины не умеют это просчитать. Пока, во всяком случае.

Он сконфуженно умолк.

— Я не мастер разговоров, ты знаешь.

В кронах шумел ветер. Солнце струилось сквозь дрожащую листву, свет и тень играли в пятнашки на лице Фалько.

— Поэтому ты мне ничего не сказал?

— О чём?

— Не притворяйся. Об этой безумной затее с поединком. И о том, что мы с тобой… партнёры.

— Если бы я сказал, ты бы согласилась?

— Не знаю.

— Ты солгала.

— Нет. Я правда не знаю. Если бы ты всё объяснил…

— Солгала не сейчас — тогда. Ты научилась лгать?

— Нет. Не знаю. Что ты имеешь в виду?

— Ты не знаешь, — он смотрел на меня прищуренными глазами, но рук не отпускал.

И я стала рассказывать, как мажисьеры спрашивали о нём, и что я ответила, и что со мной после этого произошло.

— Ты можешь сказать, что я солгала. Но это не было ложью, это было… отрицанием правды. Или части правды. Я ведь на самом деле долго считала, что ты магнетик. И просто вспомнила, как это было — когда я совсем ничего о тебе не знала. То есть я сейчас думаю, что вспомнила, а в тот момент просто поняла абсолютно ясно, что не должна дать им ни малейшего повода для подозрений… Я опять много говорю, да? Как в тот день, когда меня чуть не сбил мобиль. Этот мобиль должен был меня напугать, но мог и убить на самом деле. Если бы ты промедлил хоть секунду. И это правда. Я тоже могла убить тебя одним словом, даже простым молчанием. Но это было всё равно что убить себя. Вопрос веры. Помнишь, ты говорил? Я правда чуть не умерла, мажисьеры страшно перепугались. Мне было очень плохо. А ведь я даже не солгала по-настоящему. Сейчас мне не плохо, мне хорошо. А солгала я или нет, это ты должен знать сам.

Кажется, моя сумбурная речь позабавила его. Улыбаясь, он подтянул меня к себе, взял за плечи.

— Откуда мне знать?

— Ты же первый сказал, что мы… партнёры. Я только повторила своими словами. Или это неправда?

Конечно, неправда. Но почему тогда в его улыбке столько нежности? Это тоже обман?

Он коснулся моей щеки, как тогда, в поезде. Я спросила:

— Скажешь, в тот день, на улице Пиньона, ты ничего не почувствовал? Не понял, что я… та самая?

— Комплементарный партнёр, так мы это называем, — его пальцы пробежали по моему подбородку, спустились на шею, замерли в ямочке между ключицами и снова двинулись вверх. — Если честно… не помню. Не знаю.

— Ты не знаешь, — повторила я его слова.

Щуриться не стала. Чтобы не дать влаге сорваться с ресниц.

Пусть видит блеск в моих глазах, пусть не знает, что это слёзы.

— Такие вещи, — проговорил он медленно, — никогда не понимаешь сразу, наверняка. Это приходит со временем. Сам я только сегодня осознал, перед самым поединком…

— Только сегодня? — я закусила губу.

— Это было, как озарение. Как удар по голове. Комплементарны мы или нет — плевать. Я хочу быть с тобой, сейчас, завтра, всегда. Ты похожа на котёнка — мягкая и ранимая, с нежными слабенькими коготками, но мажи обломали о тебя зубы… Ты плачешь?

Он стал ловить мои слёзы пальцами, потом губами.

— Так ты не помнишь, как, уходя, дотронулся до моей руки? Словно оставил знак. Вот здесь, — я поймала его руку, коснулась запястья. — Ты даже перчатку снял.

— Перчатку? Да, кажется… — Он взял моё лицо в ладони. — Неосознанный импульс. Наитие, инстинкт. Называй, как хочешь. Что-то потянуло меня к тебе… Какая теперь разница?

И правда — какая? Нельзя заставить полюбить. Или можно? Если очень хочешь. Если веришь, что спасаешь жизнь, и собственной жизнью готова рискнуть… Безумные мысли. Что я буду делать, если волшебство развеется?

Неважно. Он прав. Всё неважно — сейчас, когда у него такой взгляд. Мягкий, как бархат, ласковый, как шёлк, глубокий, как ночь. И бездна звёзд в глазах, и солнце в янтаре. И ноги отказываются держать, и вся надежда на силу его рук, от которых в голове сумбур, и внутри горит, и хочется упасть в пропасть и взлететь к небесам. И его губы на моих губах — неуловимые, нежные, жаркие… жадные, жалу подобные, жаждущие выпить меня досуха, вобрать всю и всю поглотить. И драконий огонь между нами, и мы оба пожар, и одно желание — пылать, и сгореть дотла, вместе, друг в друге, сплавившись в целое…