Если любишь - солги

Но нечеловеческие черты сохранили человеческую индивидуальность — я узнала бы Фалько сразу и без сомнений, даже если бы оборот не совершился у меня на виду. Его руки стали больше, мускулистее, покрылись перьями и шерстью, на пальцах выросли когти, ноги превратились в мощные мохнатые лапы. А за спиной вдруг развернулись крылья! Огромные, рыжевато-коричневые, с муаровым переливом, они поднялись торжественно, неспешно, расправились во всю ширь.

Грифон замер. Его огненный взгляд следил за мной внимательно и очень серьёзно.

А я не могла отвести глаз.

Это чудо. Настоящее чудо.

Оборотни, которых я видела прежде, были уродливы. Не люди, не звери — жестокая пародия на тех и других. Или чудовища — вроде напавших на поместье Карассисов.

Новый Фалько был прекрасен. Лес вокруг затих, и в его молчании чудился благоговейный трепет, будто сама природа признала в крылатом существе лучшее своё творение. Я боялась пошевелиться, подать голос; вдруг сделаю или скажу что-то не так и волшебство развеется. Но и просто стоять, наблюдая издали, не могла — меня тянуло к грифону, словно магнитом.

Медленно, осторожно я приблизилась и запрокинула голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Фалько-крылан был выше и крупнее Фалько-человека. И запах его изменился. Теперь это был запах прогретых солнцем цветущих трав. Мираж, видение, невозможная грёза. Великая тайна мира.

Я подняла руку, хотела дотронуться, но оробела.

— Можно? — спросила одними губами.

Он склонился ко мне, подставил щёку под мою ладонь.

Шёрстка на его лице оказалась жестковатой и гладкой, как на носу у кота, перья у горла — нежно-пуховыми, на затылке и плечах — плотными, шелковистыми.

— Тогда, в Отирах, ты был другим, — прошептала я. — У тебя были волосы.

Почему-то казалось, что он не способен говорить, и от его голоса, низкого, глубокого, с хрипотцой, рука у меня дрогнула. А ведь я и раньше слышала у него такой голос, только не понимала, откуда это, почему.

— Там я был в полуфазе. Не хотел пугать, и оборот проще… Но сегодня лететь далеко. Полушником я тебя не донесу.

Полушник… Половинная фаза. Должно быть, это у них такой жаргон.

— Завязать тебе глаза? — спросил он.

— Ни за что на свете!

Птицы не умеют улыбаться, а коты — да. В оранжевых зрачках Фалько вспыхнула игривая кошачья весёлость.

— Тогда держись.

В следующий миг я очутилась у него на руках… уже в воздухе. Как он ухитрился одновременно подхватить меня и оторваться от земли? Я-то ни опомниться не успела, ни ахнуть. Повернула голову: земля уходила вниз медленно, толчками. И так же, толчками, неровно и гулко, билось сердце, а я не могла понять, что чувствую. Поляна провалилась вниз, мы были вровень с макушками деревьев, потом поднялись выше. Крылья гнали ветер, небо надвигалось серой стеной, воздух снова стал влажным, а в груди мешались страх и восторг. Ничего подобного я прежде не испытывала и впервые поняла девчонок, которые визжали и смеялись на качелях в луна-парке…

Визжать я, конечно, не стала. Это было бы неосторожно. Под нами простирался лес — но где сейчас убережёшься от людских глаз? Фалько торопился набрать высоту, пока какой-нибудь любитель посчитать ворон не заметил над головой странную птицу.

Стал накрапывать дождь, и я забеспокоилась, не намокнут ли у Фалько крылья.

— Не бойся, — прогудел он мне в ухо. — Сейчас мы от него убежим.

Впереди уже светлел краешек неба. Бледно-голубой лоскут рос, приближался и вдруг развернулся полотнищем пронзительной сини, усеянной ватными хлопьями облаков. Фалько держал курс прямо на одно из них — пышное, густое… Я зажмурилась и всё-таки взвизгнула, когда мы слёту ворвались в клубистую и слоистую белизну. Как будто снова попали в дождь: воздух был мокрым, влага оседала на лице, на волосах, на одежде. Я открыла глаза: кругом вился непроглядный туман. В таком недолго заблудиться. Но Фалько не сбавлял лёта, стремясь всё время вперёд и вверх, и его уверенность передалась мне. Он знает, куда летит… Миг — и мы вновь объяты светом и лазурью, а облака стелются под нами бугристой снежной равниной.

Вот он какой — настоящий полёт, когда от напряжения немеют пальцы и захватывает дух, но это всё равно здорово, так здорово, что хочется петь и кричать. Дирижабли, аэромобили — всё ничто, фикция, обман. Полёт — это когда между тобой и небом ни металла, ни стекла, ни парусины, только ветер, и синь, и хлопки мощных крыльев, и два сердца рядом, стучащих, как одно…

Солнце ласкало щёки, но в воздухе чувствовался холод. И пусть. В колыбели сильных больших рук Фалько было тепло, уютно. И надёжно. Можно даже не держаться. Я с трудом расцепила пальцы, сплетённые в замок у него на шее и сложила руки на груди, чувствуя, как медленно расслабляются одеревеневшие мышцы. Фалько взглянул, улыбнулся, и я погладила его по щеке, потом спросила, куда мы летим.

— К месту встречи на границе с Кривисной. Остальные будут там.

— Твои братья? Это они дрались с мажисьерами?

— Да, — чувствовалось, что говорить налету ему тяжело, и я не стала больше ни о чём спрашивать.

30.2

Дважды мы спускались передохнуть. Первый раз — у лесного озерца, окружённого ивами. Фалько сразу припал к воде и пил так жадно и долго, то по-звериному лакая языком, то по-человечески черпая ладонью, что я забеспокоилась. Тяжело со мной? Устал, вымотался?

Он поднял голову, коротко, рычаще хмыкнул:

— Ты — пушинка. Подожди, я объясню, — сделал несколько больших глотков, погрузил в воду лицо, встряхнулся и сел на берегу, глядя на меня с высоты своего роста весёлыми яркими глазами. — Мир пронизан магнетической энергией. Когда не хватает массы для оборота, мы берём флюиды из земли, из воздуха, отовсюду… Создаём из них строительный материал для нового тела. Своего рода кирпичи. А кирпичам нужен раствор — вода. Воды всегда мало… В этом несовершенство механизма трансформации. Поэтому чаще всего мы ограничиваемся полуфазой — там массы равноценны. Но это не для всякого случая годится. И это пресно, скучно. Только в полной фазе оборота чувствуешь себя по-настоящему живым… А недавно я понял: решение есть. Надо выбрать форму, которой требуется мало воды. Или не требуется вовсе.

Последним его словам я значения не придала, меня задело другое:

— А когда ты человек, это тоже пресно и скучно и ты не чувствуешь себя живым?

Он обнял меня за шею, наклонился и коснулся мохнатым лбом моего лба. Вид у него был такой, будто я сказала что-то до умиления нелепое.

— Человеком я родился.

Это могло значить всё самое главное на свете, а могло быть простой констатацией факта. Отличный способ уклониться от ответа, уж я-то знаю.

— Тогда почему человеком ты так редко улыбаешься?

Фалько тихо хмыкнул и отстранился.

— Ты знала меня человеком на службе, а теперь я дезертир.

Второй раз мы приземлились у маленькой каменистой речушки или, скорее, ручья в лесистых предгорьях Нера. Поблизости были заброшенные шахты, в которых когда-то добывали малахит — Фалько показал мне сверху. Пока он утолял жажду, я решила размять ноги и прогуляться вверх по течению.

До истока оказалось недалеко. Ручей брал начало у мшистой глыбы под старыми тёмными кедрами с обвислыми ветвями. Была в этом месте своя красота и сказочная жутковатость. Легко представлялось, как выходит навстречу ведьма с клюкой: "Далеко ли путь держишь, девица?"