Если любишь - солги

— То есть вы и сами не в курсе, — предположила я.

На это мажисьер отвечать не стал, но подал мне руку, помогая подняться на неудобную стальную ступеньку. Нутро фургона неожиданно оказались похожим на салон омнибуса. Два ряда кресел с мягкой обивкой, посередине широкий проход, на потолке дорожка светильников. Никто из "чёрных" не вошёл внутрь следом за мной. Плечистый блондин поставил на пол у двери саквояж, и створки захлопнулись.

30.1

Вот она, другая сила. Заявила о себе, когда я перестала ждать. Пришла в нужный час и взяла то, что считала своим…

Значит ли это, что скоро я увижу того, кто скрывается за инициалами В. К.?

Нигде и никогда не сообщалось, кто в данный момент владеет великими печатями. Все члены Совета равны, и не следует ставить одного над другими, тем более что печать рано или поздно побывает в руках у каждого — так гласило официальное объяснение. Но даже неискушённому в политике человеку вроде меня понятно, что тайна сама по себе — рычаг власти. А негласная власть — это шаг к произволу. Поговаривали, что на самом деле континентом правит совет хранителей печатей. Они сменяются каждые пять лет, а на заседания будто бы приходят в масках, и ни один не знает, с кем делит ответственность за судьбы мира.

Это, конечно, чушь. Евгения не скрывала, что рубиновая печать принадлежит семье Карассисов. С другой стороны, Марсий требовал подпись под постановлением. Следовательно, не знал, на кого указывала изумрудная печать. Но младших мажисьеров в такие материи могли и не посвящать — разве что случайно услышат. С третьей стороны, свидетелей предостаточно, они расскажут об изумрудной печати Евгении, и если хранители не соблюдают инкогнито, Октавия Карассис припрёт моего похитителя к стенке. Правда, к тому времени я буду уже у него в руках. И возможно, он успеет сделать со мной то, что собирался…

Всё это время я стояла у окна, глядя, как отдаляется посёлок, как исчезают из вида вешки, широким кругом обегающие полигон, а потом — как дорога стелется за мобилем гладким асфальтовым шлейфом. Но сейчас ноги ослабели, я села в кресло и закрыла глаза.

Великие печати… О духи!

Красная — Воин, или Страж, Синяя — Мудрец, или Ведун, Белая — Заступница, или Справедливая Королева, Жёлтая — солнце, зелёная… живая природа, земля? Башни Светил всегда дополнительно украшали зелёными огоньками. Я думала, для красочности. Но возможно, и у этой традиции есть давно забытые сакральные корни. Жаль, я не спросила у Сиры. Теперь уже не придётся.

Лёгкое дуновение ветра, запах дыма, хвои и нагретых солнцем камней…

Сон? Но я не сплю!

Губы тронуло знакомое прикосновение. Тёплые, сухие пальцы, с огрубевшей кожей, но такие нежные…

Я распахнула глаза, и Фалько прикрыл мне рот ладонью. Боялся, что вскрикну.

Но к чему кричать во сне? Во сне любое чудо возможно, даже если это сон наяву.

Он сидел рядом, тёмный от загара, заросший щетиной, с полузажившими ссадинами над бровью и на скуле, такой невозможный и такой настоящий.

Ладонь его пахла смолой и полынью. Я осторожно поцеловала шершавую кожу, и зрачки его расширились, ресницы дрогнули. Тогда я протянула руку и коснулась горячих, обветренных губ. Сон или явь, всё равно. Теперь можно. Теперь всё можно.

Он скользнул пальцами по моей щеке и подбородку, потом осторожно отвёл мою руку от своего лица. Шепнул еле слышно:

— Приготовься. Сейчас мои братья остановят конвой.

— Но разве ты…

Так тихо, как у него, у меня не получилось, и он быстрым движением прижал палец к собственным губам. Тсс…

Я хотела спросить: "Разве ты не работаешь на хранителя изумрудной печати?" Но это подождёт. Он пришёл за мной. Он заберёт меня с собой. Остальное неважно.

Мобиль вдруг затормозил — резко, со скрежетом рессор и визгом покрышек. Нас бросило вперёд, и Фалько выставил руку, чтобы я не ударилась о выпирающую ручку сидения перед нами.

Послышались тревожные крики, непонятный шум и грохот.

Фалько помог мне подняться.

— Пора.

Я обхватила его за шею, прижалась всем телом и вдохнула столько воздуха, сколько вошло в лёгкие. Он крепко обнял меня, и мир провалился в тартарары.

Сначала мы оказались у дороги, за полосой деревьев, и видно было, что передний мобиль стоит носом к обочине, кабина у него смята и горит; два других мобиля замерли вплотную друг за другом, вокруг метались люди… или не люди — не поймёшь.

Потом мы перенеслись под стену какого-то сарая, следом в яблоневый сад и наконец — в лес. Кругом тянулись ввысь дубы, осины, клёны. Я задыхалась, и Фалько дал мне передышку. Дальше пошли пешком. Через полчаса умеренным шагом мы выбрались на поляну. Фалько огляделся, кивнул сам себе и повёл плечами, словно разминаясь.

— Закрой глаза.

— Нет. Я хочу видеть.

— Тебе не нужно, — в его голосе появились жёсткие нотки.

— Думаешь, я испугаюсь? Или стыдишься передо мной? Пожалуйста, прошу тебя. Мне важно видеть. Я всё знаю. Ты оборотень, крылан. Экстр.

Взгляд его стал чёрным и пронзительным. Кажется, я знала, о чём он подумал. И поспешила объяснить:

— У ключа источника смелости телохранитель — экстр. Они рассказали мне, что это значит. Дальше догадаться было несложно. А мажисьерам я тебя не выдала!

Глупо было так по-детски оправдываться. Но хотелось, чтобы между нами больше не было тайн и недоговорённостей.

— Это не имеет значения, — сказал он хрипло. — Ладно. Хочешь — смотри. Только отойди подальше, вон к той осине.

Небо над головой было серым, воздух пах влагой и перегноем. Я была готова к чему угодно. К тому, что Фалько сбросит одежду, и его начнёт корчить и ломать, спина пойдёт красными буграми, и из лопаток, прорвав кожу, станут пробиваться мокрые крылья, в крови и ошмётках чего-то, похожего на плаценту, что лицо его превратится в звериную харю, ноги согнутся, пальцы скрючатся…

Подул ветер. Поднял пыль, закрутил у ног Фалько прошлогоднюю листву и на глазах обратился в вихрь. Грязно-серый, мутный, он скрыл Фалько с головой. Это внутри такого мы перемещались? Вихрь рос вширь, почти беззвучный, без свиста и рёва, но ветер трепал ветки, обрывая молодую листву и швыряя мне в лицо мелкий лесной сор. В горле першило. Я прижалась спиной к стволу, потом спряталась за дерево, обхватив его руками.

А потом всё кончилось. Вихрь опал, и там, где была его сердцевина, теперь сидело невероятное существо, чем-то похожее на мифического грифона со старинных гравюр: крупное тело одето коричнево-бурым мехом, на плечах и голове — густое оперение, охряное и медное, на макушке хохолок. Глаза горели, как кусочки янтаря на солнце, в длинном суровом лице, поросшем палевой шёрсткой, было что-то от льва или пумы.