Есть на Волге утес
Шрифт:
Расставания были тяжкими. Сначала проводили Еф-тюшку. Отдали ему мерина, Савва попросил мужика не забывать про Аленку, в случае нужды приютить ее. Второго мерина Савва поставил под седло — для себя.
— Взял бы меня с собой, отче, — тихо сказала Аленка. — Сердце болит — чую, не вытерплю я тут.
— Сама знаешь — еду в места страшные. Одному и то...
— Не забывай меня. Приезжай скорее.
— У меня окромя тебя никого нет. Ты ближе родной мне. .Останусь жив — на коленях приползу. Только нн в коем разе с места не трогайся. Из обители уйдешь, у Ефтюшки искать тебя стану.
Савве
— Владыко приказал оставить тебя при нем. Будешь дрова носить, келью подметать, баню топить. Пойдем, рясу тебе дам, скуфейку на головку остроконечную, поясочек. В рясочке незаметненько будет, кто ты есмь — отрок али отроковица. Монаси нареченна.
От этих слов у Аленки холод по спине: «Неужто догадался?» Келарь выдал исподнее белье, рясу до пят нову, скуфейку тоже новую. Сунул Аленке в руки пояс,
, сказал:
— Оболокайся. Я выйду.
Это еще больше обеспокоило. Переодеваясь, Аленка думала: «Если поняли, что я девка, — мне тут не жить. Лучше сразу убежать к Ефтюшке. Надо узнать».
— Как тебя звать, почтенный? — спросила Аленка, когда келарь вошел.
— Старец Тит мое имя. Можно звать — отец-келарь.
— Какой же ты старец? Лет тебе...
— И тебя старцем назовут, придет время. Ибо вошедший сюда оставляет за стенами обители юность свою, желания свои и трепет сердца с младостью вместе. И есте он старец, токмо службой богу живущий.
— Скажи мне, отец-келарь, пошто ты келью покинул, пока переоболокался я? Истинно скажи.
— Узнаешь, придет время.
— Куда мне теперь?
— Жить будешь у владыки, в каморке под лестницей. Сейчас святой отец хвор, в трапезную ходить немощен. Будешь ему еду приносить, печку в келье топить, полы подметать. Коль будет надобен совет какой, приходи ко мне безбоязненно. Одно скажу—постригать в чернецы тебя не велено. Пока.
Так началась для Аленки монастырская жизнь.
3
И опять дорога, и снова страхи, заботы: чем пропитать себя, как прокормить лошадь, и как бы не попасть лихим грабителям в руки. Ночевал Савва, как и в прежнем пути, у священников сельских церквей, осторожно выведывал о Разине. Узнал, что взяв Самару, Стенька остановился около Белого Яра, на Великом утесе, что в Жигулях. За два дневных перехода добрался до горного кряжа, на первой же опушке леса был сдернут с седла. Приземистый мужик, широкоплечий, постриженный под скобку, встал над поверженным на землю попом, спросил:
— Куда торопишься, грива?
— К атаману Степан-Тимофеичу влекомый нуждой великой.
— Какая нужда?
— Токмо самому атаману сказывать велено.
— Кем?
— Атаманом же Илейкой Долгополовым, — соврал Савва.
— Где он?
— На реке Юнге, в черемисских лесах.
— Не слышал я что-то про такого атамана. Он с ватагой?
— Нет. Он грамоту атаманову носит.
Мужий почесал в затылке, вложил два пальца в рот, свистнул. Из леса выскочил безусый парень в грязной рубахе, в лаптях. Через плечо веревка, на ней болтается сабля в старых ножнах.
—
Проводи попа к есаулу. Смотри, чтоб не убег.Парень забросил саблю за спину, ловко вскочил в седло:
— Топай впереди.
Шагая по грязной избитой дороге, Савва размышлял: об Илейке он соврал больно кстати. Так скорее можно будет узнать где он сейчас, да и веры Савве будет больше. Надо все время держаться одной черты — он несет от Илейки к Разину важную весть.
А сказать Савве есть о чем.
Есаул выслушал Савву, недовольно изрек:
— Батько хворый. Жди.
Савва хотел было попросить, чтобы ему вернули мерина, но есаул махнул рукой и его вытолкали за дверь. Провожатого и след простыл. Четыре дня Савва слонялся по стану, никому до него не было дела. Пытался узнавать про Илюшку, но ничего толкового не узнал. Одни помнили Илейку Попова, другие сказывали про Иванова, третьи про Пономарева. Долгополова не знал никто. Наконец наткнулся Савва на нового, только что пришедшего с Ветлуги казака. Тот сказал, что про такого человека он слышал в Кузьмодемьянске, и сидит тот Илюшка в тюрьме.
— Может, не Долгополов, а какой иной Илюшка?— усомнился Савва. — Я тут слышал про Иванова, Пономарева, Попова.
— У нашего брата ныне, — сказал казак, — имен и прозвищ, как не собаке блох. Это один и тот же. Знаю я его хорошо. Грамоты от батьки вместе получали.
Весть эта пришла к Савве в самое нужное время. В тот же день его нашел подьячий Янка Ефремов и поволок к атаману.
На утесе было ветрено. Лазарко перевел Савву через овраг, втолкнул в шатер. Степан лежал вниз животом на тулупе с густой белой шерстью. Под локтями атласная грязноватая цодушка, кулаки подпирают скулы. Оглядев попа с ног до головы, Разин сказал:
— Ложись рядом. В ногах правды нет. — И откинул полу тулупа.—Да не топчись ты, падай, давай. Разговор длинный будет.
Савва, кряхтя, осторожно прилег рядом, искоса глянул на Разина. Человек как человек — ничего особенного. Густая шапка темных волос, чуть кучерявых. Челка падает.на лоб почти до бровей, перевязана тонким сыромятным ремешком. Глаза ввалились глубоко, усталые.
Нос малость с горбинкой, лицо в морщинах, смуглое. Усы н бородка разномастные. Савва лежит на уровне лица атамана и хорошо видит: волосы в бороде рыжие, черные и седые, вперемешку.
— Долго шел ко мне?
— В пути неделю, здесь торчал четыре дни.
— Илейку давно видел?
— Да как тебе сказать? Давненько.
— Чего медлил? — Разин повернул голову к Савве, широко открыл глаза. — Задержан был?
— Позволь говорить по порядку, атаман?
— Только не ври. Мне сейчас одна правда... Если что — голову снесу. Сказывай.
— Илейку встретил я в Москве, когда он к Усу под Тулу хаживал. Пробивался он тогда к Никону, но не пробился.
— Об этом я знаю.
— Позднее пробился я. Но Никон мне не поверил, и о твоем деле говорить не стал.
— Ну-ну!
— Потом его сослали к Ферапонту на Белозеро. Илейка пошел туда. На обратном пути был схвачен п посажен в крепь. В Кузьмодемьянске.
— Дальше. '
— Из узилища мне передал — велел итти к тебе и сказать: Никон твоему делу радеет, но не верит в него.
— Зачем же радеет, коль не верит?
— Не знаю. Этого Илейка не передал.
— Еще что?
— Все, атаман.
Разин долго молчал, потом спросил: