Есть на Волге утес

— Не нашел я монаха. А вот девка есть. Коасивая.

— Веди.

— Да не идет. Я по-русски понимаю мало, но она вроде говорит — если твоему атаману надо, пусть сам придет.

— Ну, пойдем к ней.

В келье игумена те«^ио, только гябло со множеством икон освещает мсЛйс-г!: <о лампадка. Когда Акпарс и Атюйка вошли, девка лекал;- на кровати.

— Свет зажги,— до: род^шно попро-спл Атюйка.

— Сам зажги. Свечка па столе.

Акпарс нащупал свечу, по шее ее к лампадке.

Когда келья осветилась, девушка уже поднялась, села к столу. На столе лежал пистоль, в углу стояли две пищали, на кровать брошена сабля.

— Ты атаман? — спросила девка.

— Сотник.

— Из города?

— Да.

— Сотник, а воевать не умеешь.

— А ты отколь знаешь?

— Нели бы ворота не открыли, до сих пор куковал бы в подворотне. Монаху спасибо сказал?

— Не нашли мы его.

— И не найдешь

— Почему?

— Был монах и нету.

— А ты кто?

— Как сам думаешь?

— Монастырь мужской, ты баба. В келье игумена сидишь. Наверно, постель ему грела.

— Угадал. А почему здесь осталась?

— Скажешь сама.

— Хозяйкой монастыря буду. Вы тут люди чередные. Разграбите все и ускачете. А я грабить вам не дам.

— Мы тебя и спрашивать не будем!—Акпарс встал.— Свяжем, отвезем в Кузьму.

— Попробуй! — Аленка тоже встала, взяла пистоль. — Я тебе пулю в голову всажу. Был сотник — станешь покойник. А товарищу твоему, поцелуйкнку, губы отсеку.

Акпарс хотел было послать Атюйку за подмогой, но тут в голове мелькнула догадка — девка не зря ведет себя смело, за ней что-то стоит, и О'б этом надо узнать.

— Ладно, хозяйствуй, — Акпарс сел. — Грабить монастырь мы не будем. Но ты нам хлеба дай, мяса дай, луку, чесноку. Одной тебе много ли надо? И еще в сундуки игумновы пусти.

— Ты сказал грабить не будешь.

— Не грабить. Мы только всякие монастырские крепости подерем, долговые записи и земляные отводные книги спалим, чтобы черные люди все и инородцы вольными стали.

— Ладно. Сундук вот он — бери бумаги хоть все. Хлеб поделим исполу...

— Зачем исполу? Ты одна, нас много.

— Одна? А монахи вернутся? Они в лесах голодные, как волки.

— Дармоедов плодить хочешь?

— Я их на конь посажу, сабли дам, воевать заставлю.

— С кем?

— А это как атаман скажет.

— Какой атаман?

— Илейка.

— Долгополов?!

— Он самый. Ты знаешь его?

— Еще бы! Он всего нашего войска атаман.

» — Может, ты и Миронка знаешь?

— Тысячный наш. Это он меня сюда послал.

— Передай ему поклон. Скажи — девка Аленка из Москвы. И Долгополову тоже поклон. Передай — скоро к нему приеду. А теперь во двор пойдем. Покажу, где мука и зерно. Подводы уделю.

У амбара с зерном Аленка спросила:

— А попа Саввы в городе ие было?

— Не слыхал. Кузьмодемьянский поп Мишка с нами, а Саввы вроде нет.

— Если появится — про меня скажи.

Около полудня кузьмодемьянцы собрались уходить. Нагрузили тридцать телег зерном, мукой и всякой снедью. Крепостные, долговые и отводные бумаги все подрали, сожгли. Перед отъездом их Аленка отлучилась, пришла в келью, переоделась в портки, в рясу, одела скуфейку. За широкий монашеский ремень заткнула пистоль, нацепила саблю, села на коня. Обоз медленно проходил под сводами ворот. Акпарс, Юванайко, Янсайко и Атюйко стояли на присыпи. Аленка подскочила к ним, подняла жеребца на дыбы, выхватила саблю.

— С богом, кузьмодемьянцы!

^Атюйко дернул Акпарса за рукав: «Смотри, мо

нах!» — и осекся. Он, да и товарищи его, узнали в монахе Аленку.

Проводив повстанцев и закрыв ворота, поставила жеребца в конюшню, пошла осмотреть монастырское хозяйство. Подошла к храму — двери настежь. Заглянула внутрь — церковная утварь и сосуды пограблены — не углядела. Зашла в баню, думала, что игумен с келарем подохли. В бане пусто — ошпаренные уползли.

На другой день стали появляться монахи. Аленка всем говорила одно: «Служение богу окончено, надо послужить бедному люду». Воевать монахам не хотелось, приставать к бунтовщикам было боязно. И они уходили искать новую обитель. Антоний и келарь Тит не появлялись. Еще через день раздался стук в ворота. Аленка подошла, спросила:

— Кто там?

— Это я — Ефтюшка.

Открыла калитку, глянула — за воротами Ефтюшка, Настя и с ними полсотни мужиков. Обрадовалась, раскрыла створы. Не спрашивая ни о чем, развела мужиков по кельям. У Насти спросила:

— И вы за хлебом?

— Мы насовсем. Тут все мужики — мордва. Они так говорили: «Появилась на Юнге атаман Алена-мордовка. Все крепостные бумаги подрала, встала за мужиков. Ей помогнуть надо». И пошли.

— Как узнали?

— Во всей округе говорят. И монахи, и черемисы. Я видела — во многих деревнях к тебе собираются. Жди.

И верно — потянулись в монастырь люди, все более с пустошей: мордва, чуваша, беглые лесные бродяги.

Аленка понимала — гонит их сюда нужда. Все они, как и Ефтюшка, прибежали в эти края в конце лета либо осенью. Пустотную землю им дали, но они с нее еще ничего не сняли, поскольку не посеяли, и жрать им нечего. А в монастыре (им, чай, монахи сказывали) запасы велики. Ну и волю почуяли, поняли: ее надо защищать.

Когда Настя произнесла слова «атаман Алена», Аленка от неожиданности вздрогнула. Она никогда не думала стать атаманом. Когда открыла ворота кузьмо-демьянцам, сразу ушла в келью, чтобы обдумать, как дальше быть. Она догадывалась, что среди повстанцев наверняка Миронко Мумарин — помнила, что он из-под Кузьмодемьянска. Это придало ей смелости. Можно было пристать к ним и иттн в город, но не будут же мятежники сидеть на одном месте? Бог весть куда закинет ее судьба? А как же Савва? Он будет ее искать здесь, он велел ей ждать непременно. Стало быть, ей нельзя никуда уходить до прихода попа. Оставалось одно: проводить черемис в город, дождаться монахов и с ними досидеть в монастыре до Саввы. Одной ей обитель не удержать. Аленка знала — игумен жив, он вызовет войска, придется сидеть в осаде.

Все оказалось так, как думала Аленка. Кузьмодемьянцы согласились на дележ хлеба и ушли, Миронко и Илейка недалеко. И вдруг появился Ефтюшка с мужиками и назвал ее атаманом. Мало того — беглые бродяги, уж и впрямь разбойники, они тоже стали называть ее атаманом, и ведь слушаются. Приходят все к ней, «атаман, давай то, сделай это, прикажи, укажи».

А какой она атаман? Саблей, пистолью, правда, владеет — дядька Мокей в Москве выучил, на коне скачет, но ведь воевать придется, города брать. А она что-нибудь смыслит в этом? Ничего. И опять мыслишка — Акпарс, Юванайко тоже воеводы никакие, а вот, поди ж ты, атаманы, водят людей. Ах, Саввы почему-то долго нет, уж он бы все рассудил, он бы посоветовал.

И как на счастье, появился в монастыре Савва. Он приехал на своем мерине усталый, на страже ворот как раз стоял Ефтюшка. Он и привел попа в келью Аленки.

Девка на радостях завалила стол яствами, выставила вина, меду и браги, благо ключи от кладовых теперь были у нее. Ефтюшка выпил за приезд Саввы чарку вина, спешно заел студнем, поднялся, сказал:

— Спасибо, атаман, я пойду. У ворот парни неведомые, ненадежные, сама понимаешь.

— Погодь, Ефтюха,— Савва выпивши взбодрился.— Кто тут атаман? Ты, Алена?