Есть на Волге утес

— Она, она. Добрая хозяйка нашей ватаги будет.

— И велика ватага?

— Да уж к третьей сотне подходит.

— Дела-а! Я думал, выручать ее еду, а она — в атаманы.

— Вы тут говорите, а я пойду, — Ефтюшка вышел, осторожно прикрыв дверь.

— Ну, рассказывай.

Аленка налила Савве еще чарку и начала смущенно рассказывать. О том, как ошпарила игумена; о приезде кузьмодемьянцев. Поп ахал, ухал, теребил свои седые космы, вскакивал из-за стола, бегал по келье" из угла в угол.

— Что дальше думаешь делать?

— А я знаю?!

— Должна знать, раз атаманом назвалась.

— Кто назвался?! Я и не думала вовсе. Вот завтра соберу всех и откажусь!

— Подожди-и, — Савва замахал руками. — Это очень даже может быть благолепно!

— Чего уж. Не по зубам орех, не по гглечу ноша. В монастыре еще туды-сюды, а воевать? Если бы с Илейкой рядом...

— А я? — Савва выплеснул в рот чарку. — Встану с тобой плечо о плечо. Ты с мечем, я с крестом. Илейка нам не попутчик.

— Отчего?

— Скажу тебе по секрету — Степан Тимофеич от Синбирска бежал.

— Как бежал? Куда?

— А так, очень просто. Он на мурзу с татарами да

• чувашами надеялся, на Илейку с черемисами. Одначе

мурза татар не привел, Илейка твой на Ветлугу подался. И надавали Стеньке под Синбирском по шеям. Раненый, он убежал водой к Саратову. Войско, которое слепилось под Саранском, оттянул на себя.

— Ой, как худо! — воскликнула Аленка. — Что же теперь будет?

— А будет вот что: войско Стенькино, что было под Синбирском, не то, чтобы разбито, а разметано. Разбежалось войско. Деваться ему некуда. И потечет оно лесами на реки Алатырь да Суру. И мы туда пойдем. И будет расти наша ватага, яко снежный ком.

— А далее?

— Одному богу ведомо, что будет дальше. Может, погибнем мы за народ страждущий, а может, дарует господь нам победу. И тогда ты станешь воеводой всего русского воинства, а я крестьянским патриархом стану!

— Выпил ты, отче, вот и...

— А почему нет? Того же Никрна возьми. Кем был’ Простым монахом, чернецом в Анзерском скиту, а вог

• же вознесся.

— Боюсь я речей твоих, отче. Завтра на трезв\ о голову иное скажешь. Ложись спать.

— Истинно сказано — утро вечера мудренее,—Савва сдернул сапоги и не раздеваясь полез под одеяло. И вдруг ни с того ни с чего спросил:

— А Ваську Золотые кудри помнишь?

— Не забыла, отче.

— Узнал я про него в дороге. Пойман в город Шапке, а сидит в узилище в Темникове. А нам бы с тобой туда итти. А что? Места там нам родные... Мать опять же ждет. Про кандалы, чай, забыла?

— Помню, отче, помню. Спи.

Оставив Савву в келье, ушла в каморку, под лесенку. Но заснуть не могла до утра. Роем гудели в голове поповские хмельные речи, снова нахлынули воспоминания о кудрявом, голубоглазом казаке, растревожили душу.

Утром Савва, опохмелившись, повел те же речи:

— Назвал тебя народ атаманом, и держись. Супротив его не пойдешь.

— Страшно, отче.

— Нам теперь, Алена, выбор мал. Либо в стремя ногой, либо в петлю головой. Собирай ватагу — я говорить буду. Да приоденься, как следоват. Ты теперь атаман, а не девка. Я будто чуял—в пути подобрал шлем воеводской. Шишак медной, нашлепки слебряиы, а завеса на ушах — кольчужны. На-ко, примерь.

Так случилось, что слава об Аленке понеслась из разных мест. Началось, я думаю, с кузьмодемьянцев, побывавших в монастыре. Они на обратном пути шли с подводами медленно. Останавливались в каждой деревне и рассказывали, как девка-монашка открыла им монастырь, дала хлеб, мясо, овощи. Все долговые бумаги, крепостные книги и другие кабальные списки сожжены— теперь все люди уезда вольные.

Эта весть побежала по деревням с прибавками и переделками, и скоро передавалась уж совсем по-ииому. Говорили, что-де в Спасовой обигели появилась монашка небывалой смелости, доброты и щедрости. Она-де с

горными черемисами взяла монастырь, подрала и пожгла все кабальные записи и объявила волю.

Много рассказывали о ней монахи, разбежавшиеся из обители. Они говорили, что девка сперва вылечила игумена от тяжкой болезни, а потом убила, обитель пограбила и зовет всех мужиков служить не богу, а черным людям.

Немалая доля в славословии принадлежала Ефтюш-ке. Он, узнав об монашке, сразу догадался, что это Аленка, и стал ходить по пустотным землям и говорить про девку-мордовку, ставшую атаманом. А на пустошах собрались все больше мордовцы из-под Алатыря — им своп атаман был больно кстати. Тем более, что Ефтюшка, рассказывая о смелости Аленки, приводил пример, как она, безоружная, пошла на конокрада с саблей ч взглядом выбила эту саблю из рук разбойника. Все эти разговоры передавались из уст в уста, обрастали самыми невероятными подробностями, и слух об атамане Алене пошел гулять по земле.

И потянулись в обитель Сгтаса-на-Юнге мятежные бунтовые люди.

5

Они ехали рядом, стремя к стремени. Кони под ними были добрые — их подбирал для атаманов сам Ивашка Шуст. Тот, когда его поставили воеводой Кузьмодемьянска, с чего начал? Перво-наперво собрал со всей округи лошадей, выбрал наилучших, отдал атаманам Остальных заверстал в конные сотни. Себе про запас оставил десяток самых резвых.

Когда Илейка и Миронко надумали ехать в монастырь, Ивашка оттянул Мумарина в сторону и, вроде бы по секрету, сказал:

— Слышь, Миронко, в том монастыре, по слухам, некая монашка объявилась, ну, прямо бой-баба. Ты черемис— за тебя она не пойдет, Илейка женат, а мне она в самый раз. Ты сивую кобылу, что под Победин-ским ходила, знаешь? Так вот, уведи ее этой монашке и скажи —от Ваньки Шуста подарок. И еще скажи — пусть едет в Кузьмодемьянск, воеводшей ее сделаю!

— Она в монастыре за хозяйку. У нее лошадей своих полно.

— Много ты понимаешь! Знаю я монастырскую ло-шадню — на них пахать да воду возить. А моя кобылка лучшая в Кузьме! Она яко лебедь белая и крутошеяя.

И вот теперь подарок для Аленки вышагивает сзади атаманов, привязанный за повод к луке седла. У мужиков разговор идет тоже об Аленке:

— Значит, так и сказал: «Сделаю воеводшей»? А

ты?

— Мое дело последнее. Я ведь знаю, что Грунька тебя бросила, а у Аленки к тебе сердце лежит.

— Любишь что ли?

— Видел всего два раза, а из головы не идет. Да что тут говорить! Твоя она, ты -с ней в Москву пришел.

Илья ничего не ответил Мирону, задумался. Г1о сторонам дороги шумел на осеннем ветру осинник, крутясь, падали на влажную землю желто-пунцовые листья. Илья, помолчав немного, заговорил снова: