Эстер Уотерс

— Так! Ужинала в «Критерионе» и на рассвете прикатила домой на извозчике! Пример твоей сестры ничему, видать, тебя не научил?

— Да что я такого сделала, отец? Мистер и миссис Лэтч пригласили меня поужинать.

Мистер Тэккер шагнул вперед, чтобы получше разглядеть стоявшего перед ним мужчину, а Сара, воспользовавшись удобным моментом, проскользнула мимо отца в дом.

— А вы, значит, тоже ужинали с Лэтчами? Хорошенькую они водят компанию… А мы с вами как будто уже встречались?

— Что-то не припомню. И если больше не встретимся, меня это тоже не больно-то огорчит. Хорошо же вы благодарите человека за беспокойство, которое он на себя принял. Попадись мне теперь ваша дочка одна на улице, где встречу, там и брошу.

Билл ушел, чертыхаясь, а мистер Тэккер, стоя в дверях, долго глядел ему вслед и все повторял: «Ей-богу, я его где-то видел».

Тэккеры поселились в Блумсбери совсем недавно. Тэккер-отец служил в полиции и вышел в отставку. Чета Тэккеров владела домом на Португал-стрит и сдавала внаем комнаты, но произошла реконструкция улицы, их дом снесли, они получили компенсацию и на эти деньги меблировали новый дом и стали сдавать комнаты — преимущественно студентам-медикам. Миссис Тэккер и единственная служанка, которую они держали, занимались стряпней; на Лиззи, младшей дочери, лежала вся остальная домашняя работа. Переселение в Блумсбери принесло свои плоды — в виде младенца, отцом которого был один из студентов-медиков. Молодой человек добровольно согласился платить на содержание ребенка, сумма была признана мистером и миссис Тэккер приемлемой, и они стали растить внука. Однако второго ребенка Лиззи ни мистер, ни миссис Тэккер не пожелали знать, ограничившись тем, что судом принудили его отца — официанта из соседнего ресторана — платить на содержание ребенка.

— С любой девчонкой может приключиться беда, — сказала миссис Тэккер, — и родная дочь, что ни говори, — родная дочь, но второй ребенок — это уж нам ни к чему.

Когда же стало очевидно, что Лиззи брюхата в третий раз, мистер Тэккер заявил, что знать ее больше не желает.

— Она нас позорит, ходит тут, переваливаясь с боку на бок, огромная, как комод, это может принести дому дурную славу, — сказал мистер Тэккер и, оберегая репутацию своего семейного очага, выгнал дочку из дома. А тут как раз Сара, оставшись без места, возвратилась под отчий кров, и это пришлось как нельзя кстати, — вся работа Лиззи теперь перешла к ней. Сара всегда умела заработать себе на хлеб, ей удалось скопить немножко денег, и мистер Тэккер был в восторге от своей старшей дочки. Тем сильнее был он удручен, когда она вдруг явилась домой в час ночи и к тому же явно под хмельком. Миссис Тэккер старалась выгородить Сару, как в свое время она выгораживала Лиззи. Мистер Тэккер молчал, но, казалось, готов был принять точку зрения жены. И, вероятно, Сара вскоре была бы прощена, если бы не проявленное ею упрямство: когда мистер Тэккер заявил, что Билл Ивенс прохвост, каких мало, Сара решительно стала на его защиту. Она не желала слушать, как его ругают, и целую неделю семейство Тэккеров проводило время в яростных перебранках и страстных увещеваниях. Лиззи, заглянув однажды в отсутствие отца домой, пришла в бешенство, узнав, что сестра заняла ее место, и, не будь она на сносях, Сара получила бы от нее хорошую трепку. Как-то раз вечером мистер Тэккер сказал Биллу Ивенсу, чтобы он не смел переступать порог его дома, и между ними вспыхнула жестокая ссора.

— Таких, как вы, нам здесь не надобно…

— Каких это «таких», что вы обо мне знаете?

— Достаточно много. И даже обязан знать, после двадцати-то лет службы в полицейском участке…

— Ах, так вы полицейское пугало? Как это я сразу не распознал… Вашего участка я не знаю и знать не хочу, зато таких, как вы, перевидал достаточно. Люди платят полкроны в педелю, чтобы вы их оставили в покое. Вот она откуда — ваша пенсия, из чужих карманов!

— Хватит молоть языком. Я сказал: чтобы духу твоего здесь не было, и все.

Мистер Тэккер спустился в кухню и объявил, что дочери — это проклятье божье.

— Хлестать джин и рожать приблудных детей — только на это они и годны.

Так что же это все-таки было — пиво или джин? Сара призналась, что ома отведала и того и другого понемножку, и миссис Тэккер помогла ей подняться по лестнице. На следующее утро Сара была совсем больна и полна раскаяния. Отец заглянул к ней в комнату и еще раз дал ей хорошую взбучку. Сара клялась, что она не виновата, что ей совсем не хотелось пить эту мерзость. Билл, скотина этакий, насильно напоил ее, видать, с целью, и она знать его больше не желает, заявила Сара и дала слово, что не станет с ним встречаться. Она была сильно напугана и, не задумываясь, дала это обещание. Ей внушили подозрение таинственные встречи Билла с какими-то его дружками в различных кабаках. То он перешептывался с кем-то у стойки, то передавал какие-то записочки через официанта или бродягу, приглядывающего за извозчичьими лошадьми возле пивной. А вчера он и один из его дружков отправились куда-то на извозчике вместе с каким-то молодым человеком, с которым только что свели знакомство, и бросили Сару одну — добирайся домой как знаешь. Словом, у Сары было немало причин быть недовольной Биллом, и она пообещала отцу больше с ним не встречаться. И все же в иные минуты воспоминания исторгали из ее груди вздох, подобный рыданию, и, охваченная сладкой истомой, она закрывала глаза. Эти настроения были мимолетны, но они повторялись снова и снова, и силы Сары слабели, жизнь превращалась в пытку.

Однажды мистер и миссис Тэккер собрались в деревню по делам. Возвратиться они должны были только к вечеру. И первая мысль Сары была о Билле. Должно быть, выражение ее лица выдало обуревавшие ее чувства, потому что отец тотчас решил не оставлять ей ключа. Она должна присматривать за домом и не отлучаться ни на минуту. Сара пообещала сидеть дома. Нет, она не хочет видеть Билла, и это даже хорошо, что отец забрал с собой ключ. Теперь, по крайней мере, ей не придется бороться с искушением: хочешь не хочешь — сиди дома. Однако Сара не учла силы желания и тоску одинокого вечера, когда вся работа переделана, а починка платья никак не помогает занять мысли. Воспоминания обступали ее со всех сторон, она отложила платье в сторону, подошла к двери и стала на пороге. Все поплыло у нее перед глазами, и она схватилась рукой за косяк, чувствуя, как теряет последние остатки воли. У нее нет ключа, и ей не войти обратно в дом, но она должна увидеть Билла. Потом она может дождаться своих на лестнице… А там будь что будет. Ей нужно увидеть Билла. И она написала ему записку, назначая свидание. Отослав записку, она сразу почувствовала облегчение, быстро приоделась и вышла из дома, уже заранее предвкушая, как проведет с Биллом целый вечер.

И вечер действительно оказался приятным, только нет-нет да и всплывала мысль о том, как встретится она с отцом на пороге дома, и это немного портило настроение. Саре не верилось, что отец примет ее теперь обратно… А если там что-нибудь стряслось, если в ее отсутствие в дом залезли грабители, что ей тогда делать, как оправдаться? Билл заметил, что ее отец никогда не поверит, будто она здесь совсем ни при чем. Такая возможность не приходила Саре в голову. Теперь она уже окончательно перепугалась, и Биллу не составило труда уговорить ее уйти из дома и поселиться у него.

XXXV

До поры до времени все шло хорошо — пока не иссякли Сарины сбережения, после чего Билл решил снова попытать счастья на скачках — поставить в долг, а в случае проигрыша скрыться, не уплатив. Вскоре его начала разыскивать полиция, и они с Сарой вынуждены были удрать в Бельгию, где Саре пришлось изыскивать средства к жизни. Когда шум улегся и полиция позабыла о Билле, они снова вернулись в Лондон.

Долгими вечерами Сара сидела одна, поджидая Билла. Он возвращался расстроенный, злой. Быстро вспыхивала ссора. Однажды Саре показалось, что сейчас он ее ударит. Но Билл сдержался, — быть может, опасаясь вмешательства других жильцов. Он просто схватил ее за руку, сволок вниз по лестнице и вытолкнул за дверь во двор. Она услышала удаляющиеся шаги и увидела край черной стены на фоне серого неба. Часы пробили два. Сара постояла еще несколько минут в надежде, что Билл, быть может, смягчится, а потом выбралась из задворок и побрела по Друри-лейн. Кошка проскользнула между прутьями решетки и пропала в темноте, и Сара невольно позавидовала ей.

По Стрэнду еще прогуливались женщины, которых застигла здесь ночь. В холодном пронзительном свете зарождающегося утра город показался Саре огромной тюрьмой. Она присела у какой-то колонны напротив извозчичьей биржи, тупо глядя прямо перед собой. Лошади жевали овес в мешках, привязанных к мордам, голуби слетались к ним из-под застрех. Сара сидела в своем поношенном черном платье, уронив руки на колени, и столько печали и безысходности было в ее позе, что проходивший мимо человек во фраке бросил на нее внимательный взгляд и, сделав несколько шагов, вернулся и спросил, не может ли он быть ей чем-нибудь полезен. Сара пробормотала:

— Благодарю вас, сэр.

Он сунул ей в руку шиллинг. Такой беспросветный мрак царил в душе Сары, что она даже не подняла головы, и молодой человек ушел, раздумывая над ее судьбой. Сара встала и побрела куда глаза глядят: растрепанные рыжие волосы, исхудалое веснушчатое лицо, понурая походка… все наводило на мысль о владевшем ею отчаянии. Река все время незримо присутствовала в ее мыслях. Река притягивала ее к себе, и она смутно чувствовала, что там ее ждет успокоение, если она захочет его принять. Южный край неба розовел, а над собором святого Павла и Блэкфрайерским мостом розовые краски незаметно растворялись в бледно-кремовых. Высокая вода тихо плескалась о камни набережной; в предрассветных сумерках она казалась совсем синей, и эта холодная синь сулила освобождение от всех страданий. Жить дальше не было сил. Бремя жизни стало непосильным, и все же Сара чувствовала, что она не может утопиться. Она была полумертва от горя, а воля была утрачена. Он выгнал ее, сказал, что знать ее больше не желает; но ведь это просто потому, что ему все время очень не везло. Ей надо было лечь спать, а не сидеть, не ждать его. Он сам не понимал, что делает; пока у него нет другой женщины, он еще может вернуться к ней. Редкие деревья тихо шелестели листвой в прозрачном светлом воздухе в лучах разгорающейся зари; Сара присела на скамью и смотрела, как фонари гаснут один за другим, и синяя вода в реке становится коричневой. Час проходил за часом, а в голове ее кружились все те же неотвязные мысли… Наконец усталость взяла свое, и она задремала.

Ее разбудил полицейский; она встала и снова побрела куда-то. Уже появились первые омнибусы; с рынка возвращались женщины с корзинами в руках… «Сохраняют ли им верность их мужья, их любовники, — думала Сара, — встретят ли они их дома пинками и ударами?» Ее за самую ничтожную провинность награждали оплеухами, а ведь, видит бог, она ли не старалась выбрать для него кусочек бекона по вкусу; ее ли это вина, если она нигде не может раздобыть денег? Почему он так безжалостен к ней? Разве сыщется на свете женщина, которая полюбила бы его крепче, чем она… Вот Эстер всегда везло. У нее хороший муж. Раньше девяти они не открывают, а сейчас только пробило семь. Еще два часа ждать, а она так устала, так устала. Сара присела на каком-то крылечке. Молочницы громко расхваливали свой товар. Крепкотелые женщины в коротких юбках, они приносили с собой свежий воздух деревни в самые грязные закоулки города.