Эстер Уотерс
Шрифт:
Но воздух Хаймаркета еще, казалось, дышал пороком. Сара свернула на Шафтсбери-авеню и, дойдя до Дин-стрит, остановилась. Сначала ей показалось, что жалюзи в доме уже подняты, но она тут же убедилась в своей ошибке. Ничего не поделаешь, приходится ждать, и она присела на ступеньках театрального подъезда. Взошло солнце, Сара от нечего делать разглядывала извозчичьи упряжки. Из дома вышел мальчишка и принялся чистить уличный фонарь. Сара не решалась расспрашивать его — боялась, что, он, увидев, как она одета, ответит какой-нибудь грубостью. Лицо Эстер стояло у нее перед глазами. Эстер пожалеет ее и поможет. Сара не сразу направилась в «Королевскую голову». Она прошла немного дальше по улице и вернулась обратно. Мальчишка стоял к ней спиной; она заглянула в пивную. В
— Сара! Откуда ты?
— Да вот, пришла.
— Так входи же… Куда это ты пропала? Что случилось?
— Я всю ночь пробродила по улицам. Билл выгнал меня из дома, и я не знала, куда мне деваться.
— Билл тебя выгнал? Как так? Ничего не понимаю.
— Ну, ты же знаешь Билла Ивенса, помнишь, мы встретились с ним на скачках… С этого все пошло. Вы угощали нас ужином в «Критерионе», а потом он проводил меня домой… Вот с тех самых пор у нас с ним это и тянулось.
— Боже милостивый!.. Ну-ка, рассказывай все по порядку.
Прислонившись спиной к перегородке, Сара мало-помалу рассказала, как она ушла из дому и стала жить с Биллом Ивенсом.
— Поначалу мы с ним очень хорошо ладили, но потом его начала беспокоить полиция, и нам ничего не оставалось, как удрать в Бельгию. Там нам совсем лихо пришлось, и у меня не было выхода — пошла на панель.
— Это он тебя заставил?
— Не подыхать же ему было с голоду, как ты считаешь?
Женщины молча поглядели друг другу в глаза. Затем Сара принялась рассказывать дальше. Они возвратились в Лондон без единого пенни в кармане.
— Я вижу: Билл хотел бы жить честным трудом, — сказала Сара, — да только нет ему удачи, таким, как он, нелегко приходится. Он пробовал работать, но как-то не получилось, а какие у него теперь дела, я даже не знаю, только, надо полагать, хорошего мало. Вчера вечером я все тревожилась и не ложилась спать, поджидала его. Он пришел во втором часу. Ну, мы с ним повздорили, и он спустил меня с лестницы, вышвырнул за дверь. Сказал, что видеть больше моей мерзкой хари не желает. А ведь не такое уж я страшилище. Мне в жизни туго пришлось, и я, понятно, уже не та, что была, да ведь кто, как не он, сделал меня такою. Ну, да что об этом толковать, прежнего не воротишь, я уж на себе крест поставила, что бы со мной ни случилось, мне теперь наплевать. Просто захотелось повидать тебя, отвести душу. Мы всегда были друзьями.
— Да не падай ты так духом, подружка. Держи голову выше. На тебе лица нет… Немудрено — всю ночь прошаталась по улицам. Пойдем, позавтракай с нами.
— Чашечку чайку я бы выпила. А спиртного я больше не пью. С этим покончено.
— Пойдем в гостиную. Тебе сразу полегчает, как поешь. А мы с Уильямом подумаем, чем тебе помочь.
— Только слушай, Эстер, твоему мужу о Билле ни слова. Я не хочу, чтобы Билл попал через меня в беду. Он меня убьет. Пообещай, что ни словом о нем не обмолвишься. И зачем только я тебе все это рассказала! Да я до того измучилась, что сама не понимала, что болтаю.
Завтрак был весьма обилен: жареная рыба, хороший основательный кусок ростбифа, чай и кофе.
— Вы, видать, неплохо живете, — сказала Сара. — Приятно, должно быть, держать прислугу. Дела у вас идут, как я погляжу.
— Да, жаловаться не приходится… Если б только не здоровье Уильяма.
— А что с ним такое? Разве он болен?
— Да вот стал последнее время прихварывать. Не легкое это дело — носиться с одного ипподрома на другой и торчать целый день под открытым небом, хоть в слякоть, хоть в дождь… Он жуткую схватил простуду прошлой зимой, свалился с воспалением легких, и с тех пор так как следует и не оправился.
— И он что ж — больше теперь не ездит на скачки?
— С самой осени там не был. Один из этих проклятых стипл-чезов как раз и доконал его.
— А
выпивает?— Пьяным никогда не был, а пьет, прямо скажу, многовато. И это ему никак не на пользу. Он думал, что может все себе позволить — такой ведь крепкий, сильный мужчина, — а теперь сам видит, что-то не то.
— Значит, он теперь ведет свои дела здесь, в Лондоне?
— Да, — с заминкой отвечала Эстер, — когда что-нибудь подвернется. Я хочу, чтобы он бросил это. Но в нашем районе торговля идет не слишком-то бойко, особенно у нас, и он думает, что нам иначе не свести концы с концами.
— Так ведь трудно небось держать это дело в секрете? Кто-нибудь да пронюхает и натравит на вас полицию.
Эстер промолчала. Разговор оборвался, вошел Уильям.
— Кого я вижу! Никак, это Сара к нам пожаловала! А мы тут диву давались, куда это ты пропала.
Уильям сразу заметил, что вид у Сары потрепанный и лицо встревоженное. А Сара заметила, что он не тот, что был: ввалившиеся щеки, впалая грудь, — казалось, он весь как-то высох. Женщины наскоро, перебивая друг друга, постарались объяснить ему Сарину беду.
Уильям сказал:
— Я всегда знал, что он прохвост, и очень не любил, когда он сюда заглядывал.
— Мне кажется, — сказала Эстер, — что Сара на первых порах может пожить у нас.
— Я не желаю, чтобы этот малый ошивался тут.
— Не беспокойся, он меня разыскивать не станет. Ему, видишь ли, противна моя мерзкая харя. Ладно, пускай поищет, кто еще сделает для него столько, сколько я.
— Она поживет у нас, пока не устроится на место, — сказала Эстер. — Так будет лучше всего, я считаю. Поживи у нас, пока не поступишь на работу.
— А как быть с рекомендацией?
— Тебе незачем особенно распространяться о том, чем ты занималась последний год. А если станут очень уж допытываться, скажи, что жила у нас. Но пообещай мне не встречаться с этим животным. Пусть он только заявится сюда — я ему выложу напрямик все, что о нем думаю. А будь я покрепче, как год назад, я бы его еще не так угостил — он бы у меня получил по шее, — Уильям закашлялся, и Эстер поглядела на него с тревогой.
XXXVI
Отсутствие внизу гостиной для приема избранных посетителей заставило Уильяма оборудовать на втором этаже специальную комнату, где можно было посидеть, покурить, распить бутылочку вина. Здесь у окон стояли маленькие столики, а вдоль стен — стулья. Посредине комнаты помещался небольшой бильярд.
Когда Уильям бросил ездить по ипподромам, он решил, что не станет принимать ставок за стойкой, а будет вести дела только в комнате наверху. Так будет безопаснее, казалось ему. Но количество клиентов росло, и он увидел, что не может приглашать их всех наверх: это даже больше привлекало к себе внимание, чем деньги, украдкой сунутые из руки в руку над стойкой. Тем не менее комната наверху пользовалась популярностью и принесла удачу. В тихой комнате, где можно поболтать с приятелями, деньги легче уплывали из кармана, чем на высоком стуле за стойкой, где все тебя пихают и толкают, и мало-помалу комната наверху превратилась в своего рода клуб, куда с охотой заглядывала добрая половина населения района, чтобы почитать газету, перекинуться словечком, послушать сплетни. И первыми завсегдатаями оказались здесь Джорнеймен и Стэк. Оба они нигде больше не работали, оба уже стали профессиональными игроками и с утра до ночи кочевали из одной пивной в другую, из табачной лавчонки — в парикмахерскую, вынюхивая просачивающиеся из конюшен сведения о состоянии здоровья лошадей, о том, как они проходят предварительные испытания. И центром их деятельности стала комната второго этажа над пивным залом «Королевской головы». Стэк был неутомим в сборе информации такого рода. Джорнеймен полагался только на науку и опыт. Обладая феноменальной памятью, он был способен отмечать и запоминать те или иные преимущества в весах, ускользавшие от внимания неискушенного наблюдателя. Ему нередко случалось выискивать лошадей, которые если и не всегда выигрывали, то почти всегда собирали наименьшее количество ставок перед скачкой.