Это было у моря
Шрифт:
— Ты знаешь этого типа? Он на тебя так таращился!
— Знаю. Случайно так вышло. Мы с ним познакомились на море.
— Вполне в твоем стиле, — это тебе не Пес. Смазливый блондинчик…
— Боги, Арья! Я давно уже проехала фазу «светлокудрый принц на белом коне» — мне же уже не восемь лет!
— А сдается мне, что не совсем ты ее проехала. Когда дядя наяривал этот бред про Зеленые рукава у тебя даже глаза заблестели… ты же неисправимый романтик, сестрёнка. Казалось бы — жизнь должна была обломать — а ты все веришь в красивые песенки…
— Не верю я ни в какие песенки. Вот в жизнь — верю. А песни — это всего
— Я изучаю. Но я не плачу же от всяких глупостей!
— Ой, все. От глупостей ты не плачешь — зато за кулисы зачем-то бегаешь. И вообще — зачем ты пошла на этот концерт — если тебе кажется, что подобные песенки — глупость? Ради чего-то мне неизвестного? Или ради кого-то?
Санса глянула на Арью, но в полутьме длинного коридора, соединяющего театр с подземной парковкой, на нахмуренном лице сестры трудно было прочесть хоть какую-нибудь эмоцию. Просто набычилась, как у нее водится - и все. Никакого намека на то, что Санса попала в цель не было. Впрочем, разговор Арья продолжать тоже не пожелала, ускорив шаг и поравнявшись с теткой, идущей чуть впереди.
Домой они приехали за полночь — Рейегар решил, что раз все семейство в сборе (за Браном послали Джона на минивэне — в корвет его кресло не влезало) то можно и покутить. Они поужинали в одном из крупных ресторанов в центре города — тем более в процессе подготовки к выезду днем вечерней трапезой никто не озаботился. Ужин прошел более чем удачно — всем было весело, не за горами уже были зимние каникулы, — данью началу нового года — от этого в воздухе висело особенно радостное настроение. Санса на время забыла о своих заботах и неприятных мыслях — чем дальше, тем больше ее засасывала общая дружелюбная атмосфера этого странного расширенного семейства. Ее семейства теперь. Сансина душа, скомканная и запихнутая куда-то в глубины самого далёкого из ее внутренних чердаков, начала тихонько шелестя, расправляться, как расправляет свои помятые крылья бабочка, вылезшая из слишком тесного ей кокона — чувствуя тепло, предвкушая новые для нее ощущения.
По приезде домой они долго не могли уложить по кроватям расшалившихся перевозбужденных детей. После того, как этот утомительный процесс закончился, сил уже не оставалось ни на что. Санса залезла в душ, и простояв минут двадцать под горячей водой, только и мечтала о том, как напялить пижаму и улечься, наконец по одеяло. Когда она добралась до кровати и залезла в нее, неожиданно вспомнила, что оставила сумку в коридоре внизу — а в сумке был ее телефон. Боги, она совсем забыла о созвоне — и о Сандоре! Как такое вообще было возможно? Сансу тут же начала мучить совесть, и она как на плаху потащился искать сумку — и злополучный телефон который так некстати выпал из ее памяти.
Хм. На телефоне, естественно, остались три пропущенных звонка и крайне корявый смс — без заглавных букв и знаков препинания. «дозвониться не смог лучше завтра не парься и сама не звони» Санса конечно тут же перезвонила — но никто не подошёл: видимо, он уже был в дороге. Досадуя на себя, Санса написала сообщение: как сможет — прочтет. «Извини пожалуйста, мне так стыдно! Вернулись очень поздно, ужинали в ресторане. А потом укладывали детей. Совершенно забыла про телефон. Перезвони как сможешь — хоть бы и ночью.» Отправила, потом, спохватившись вдогонку послала еще один: «Скучаю страшно, люблю»
Это все только слова. А на деле — на полсуток она вообще забыла про всю эту историю. Признаваться в этом Санса не хотела — но в глубине души уже начали накатывать волны самотерзаний на эту тему, самовопрошаний, и жесткого беспощадного анализа — словно чьей-то неосторожной рукой был запущен какой-то, не подвластный ее собственному контролю процесс.
Что происходило? Неужели, как сама она и опасалась, эта любовь начала ее оставлять, вытесняться более живыми и приятными впечатлениями? Чего же тогда все это стоило — если спустя неделю после расставания она уже теряет не только ощущение связи, но и потребность ее поддерживать? А что же будет через месяц? Через полгода? Санса закрыла лицо руками. Стоило поплакать, но слез почему-то не
было. Тогда она погасила свет и долго сидела в темноте, ожидая, что мысли наконец оставят ее и захочется спать. Когда же этого так и не случилось, она улеглась в кровать и до трех ночи лежала, глядя сухими воспаленными глазами в потолок. Было и прошло. Проходит… Уходит…Вся ее реальность— лежала теперь не позади — белела неизвестностью впереди. От ощущения разрыва с прошлым ей было мучительно больно и столь же мучительно стыдно — но в глубине продолжала копошиться предательская мысль: «Он сам этого захотел, сам оставил тебя». А если сам оставил — значит, мысленно был готов к этому варианту. Может, даже хотел, чтобы оно случилось так. И от этого на душе становилось еще гаже.
Запутавшись во всех этих мятежных и смутных мыслях, Санса таки провалилась в забытье уже под утро — как в тяжелый омут, сдавливающий ей плечи — без проблесков надежды, без сновидений, утягивающий ее как сквозь черную дыру в новое, неизвестное пока пространство.
========== X ==========
Man stands in all his glory
Sitting at the crossroads of the same old story
Man got his make-up, wears it like a mask
Hides inside a child, lives inside a glass
Man breathes his own deceit
Man worships his own defeat
Oh I’m a man, I know what it feels like
I’m a man, working on the living part of life
You see through me, I understand
But don’t lose hope if you can
Have a little faith in man
Shakespeare’s men got all the lines
Modern man lives back in time
Man got bravado in his big steel hands
Runs with the wolf, sleeps with the lamb
Man falls, cuts and bleeds
Man stumbles on his own belief
He’s the hoax behind the thrill
The poison arrow, the bitter pill
Hard to swallow, hard to kill, hard to understand
He’s the light behind the hill
The broken promise, the iron will
Hard to kill, hard to understand
Elton John
Man
Он ехал уже почти сутки. Голова соображала плохо — перед глазами стояли пройденные мили: серыми ноздреватыми сугробами на обочине, мокрой дорогой, серым небом. Сандор не собирался останавливаться на ночь, но к вечеру первого дня, когда он звонил Пташке, уже стало понятно, что заночевать все же придется — да и смысл жертвовать отдыхом непонятно в чем заключался — что он, куда-то сильно торопится? Поэтому проехав из упрямства еще пару сотен миль к северу, он завернул в первый попавшийся мотель и, даже не обратив внимание на полнейшую убогость комнаты и вызывающее сомнение своей чистотой белье, завалился спать. Проспал он допоздна: проснулся уже в одиннадцатом часу. Под утро впервые за много дней в его беспокойные сны явилась Пташка. Они опять были на берегу моря: он увидел ее издалека — сидящую на сухом, выбеленном солью и временен бревне. Пташка была в подаренной им кофте, ее волосы опять стали рыжими и были перекинуты через плечо — сколько же времени прошло? Он побоялся спросить, просто подошел и сел с ней рядом. Она смотрела на поверхность моря — зимнего, далекого, серовато-розового оттенка, что бывает у перламутровой внутренней поверхности ракушки. На минуту обернулась к нему — женщина, дитя, старуха: все было в ее лице, слегка разрумянившемся от холода — и улыбнулась чужой, какой-то лунной скользящей улыбкой.
— Привет. Вот уж не ждала тебя.
— Я опоздал?
— Нет. Я тут всегда сижу.
Она опять отвернулась, подобрала несколько камешков с песка под ногами и попыталась пустить их «блинчиками» по воде. У нее не получилось: камни просто долетали до поверхности моря и тонули с небольшим всплеском.
— У меня никогда не получается, — пожаловалась она — может, просто камни не той формы?
— Ты не так отводишь локоть. И вообще — надо целиться как можно ниже, вдоль поверхности. А ты просто кидаешь — они у тебя изначально летят вниз. А должны — вперед.