Это было у моря

Джофф заметил: «Пес, ты сегодня еще гаже, чем обычно. Что ты такой красный? Солнышко напекло? Надо было надеть панамку — тебе бы пошло! Все же солнце — не костер…»

Пес, откашлявшись, просипел (с утра его вывернуло, так что гортань была до предела разодрана и до сих пор саднила, как обычно бывает после рвоты, и говорить было неприятно):

— Жарко сегодня.

— Так ты бы разделся, надел бы чего полегче. Купальный костюм, к примеру, — Джофф по-бабьи хихикнул, и тотчас петухами грянули его приятели.

— Не положено. Хозяйка велела сегодня быть в костюме.

— А, ну да, ты же ее во всем слушаешься. Во всем, Пес?

Пес отвернулся, словно не поняв намека. Не следовало вступать в дискуссии с парнем, особенно на скользкие темы. Ясно, что он догадывается. И даже сейчас Пес на долю секунды пожалел подопечного: порой лучше расти одному, чем так, как растили Джоффри. И путного ничего уж точно выйти не могло, даже если первоначально природа и наградила его какими-то достоинствами и талантами.

Природа — странная штука. Об руку с судьбой она проигрывала страшные пьесы, с цинизмом глумясь над актерами. Собственный брат спалил Псу в детстве лицо о шашлычницу за взятую не вовремя игрушку, и никому, в сущности, кроме сестры и отца, отводящего глаза, не было до этого дела. С тех пор Пес перестал судить людей по наружности и в глубине души, за семью крепостями, что соорудило вокруг нее время и ненависть, жалел — жалел тех, кто по иронии судьбы был не властен над обстоятельствами, был слаб. Пес жалел их и презирал в то же время.

Со времен той шашлычницы Пес предпочитал создавать свою судьбу сам, выбирая те обстоятельства, что были ему в масть. И все шло, вроде бы, как надо, пока осенним листком не пролетела мимо него Пташка, опустившись неподалеку. Ее не могло прогнать даже вино. Она сидела в его чертовой голове постоянно — и в каждом луче солнца, ему мерещились ее светлые ресницы, в каждом шорохе слух искал ее шагов. Она стала его проклятьем, его наваждением, маяча перед ним вечным соблазном, не замечая его, как не замечают досадное ограждение или забор, портящий вид.

Чем старательнее Пташка его не замечала, тем сильнее его к ней тянуло. Пес уже сам не знал — что именно ему от нее было надо. Он хотел ее, это было очевидно. Да кто бы и не захотел? Кроме Джоффа, разумеется, и то — неизвестно.

Но женщин вокруг было много — а такая Пташка была одна. И Пес не понимал, почему. Больше, выше плоти он хотел ей обладать — как она сама обладала им, не замечая и не принимая этого факта. В кои-то веки Пес страстно захотел, чтобы его заметили. И вместе с этим отчаянным желанием был страх — дикий, почти панический — что, единожды подняв свои светлые, чистые глаза, встретив его взгляд, за мгновение Пташка прочтет его, как просматривают выученную давно и наизусть, и оттого неинтересную книгу. Прочтет — и отвернётся. Что единственный в его Песьей жизни порыв слабости, кроме лютой ненависти к брату, так и утонет в этих непроницаемых своей прозрачностью глазах. Она посмотрит, улыбнется этой скользящей, лунной улыбкой — и пойдет дальше, утопая босыми ногами в песке. И тогда уже не останется ничего. Пламень, который так страшит Пса, потухнет в море, сольется с горизонтом в закатной тоске и уйдет еще одним летним удушливым ненужным днем.

========== IV ==========

Машина мягко притормозила, и Пес, которого второй час одолевала удушливая дрема, сменившая надоедливую тошноту, вздрогнул от неожиданности. Подростки, сидящие напротив, тихо перебрасывались ленивыми фразами. Говорить им было, похоже, не о чем, или же они не желали обсуждать свои дела в присутствии Пса, что вполне можно было понять. Пес, когда был в их возрасте, тоже не стал бы обсуждать свои дела при взрослых. Впрочем, он вообще бы ни с кем не стал обсуждать свои дела.

Пес, по правилам, должен был вылезать из машины первым, гарантируя безопасность клиента, что он и сделал. Перед домом металась беспокойной пантерой Серсея.

— Ты, — тихо сказала она Псу, — в мой кабинет. — И обратилась к сыну, озаряясь лучезарной улыбкой: — Здравствуй, мое солнце! Как прошел концерт?

Джоффри, рассеяно дергающий вниз узкие джинсы, за время пути врезавшиеся в промежность, процедил:

— Как обычно. Что там могло случиться? Зачем ты вызвала меня в таком срочном порядке? У меня были дела, планы…

— Планы подождут. В другой раз, моя радость. Сегодня мы ждем нескольких важных людей, мне было бы приятно, чтобы ты был на ужине с самого начала. Там будут твои ровесники, возможно тебя это развлечет.

— Еще чего, они все нудные придурки или слюнтяи. С чего меня это должно развлечь? Одна мысль о них вгоняет меня в скуку. Я не хочу на ужин. Я поеду на конюшню и покатаюсь на Бесстрашном. Вели шоферу отвезти меня с друзьями.

— Джоффри, я все сказала. Покатаешься завтра. Завтра вторник. Весь день — твой. Плюс ко всему, мы ждем гостей из столицы, на несколько дней.

— Кто приедет?

— Петир Бейлиш с несколькими своими людьми. Он остановится у нас.

— Зачем Мизинцу останавливаться у нас? Пусть бы жил с Сансой в гостинице. Он везде вечно сует свой нос.

— Санса тут ни при чем. Он остановится у нас, это решено. Его людям нужно место, так что Пса придется на пару дней отселить в гостиницу. Переоденься к ужину, пожалуйста. Что-нибудь неброское, но не дешевку — люди, которых мы ждем сегодня, знают цену вещам. Мы должны выглядеть соответствующе. И не забудь пригласить своих друзей на ужин. Я надеюсь, мальчики, вы останетесь?

Серсея, вспомнив о том, что послала Пса в свой кабинет, любезно улыбнулась приятелям Джоффри — улыбкой, что не коснулась ее ясных зеленых глаз и, развернувшись, пошла в сторону усадьбы.

Джоффри, брюзжа, поволокся в дом. Его друзья расположились на большой веранде — туда им уже принесли холодный чай со льдом и гигантский поднос с домашними пирожными, которые они тут же начали беззастенчиво поглощать.

Пес ждал хозяйку в щегольском кабинете, заставленном тяжелой дубовой мебелью. Хотелось выпить, голову опять сдавила проклятая пульсирующая боль. Стол Серсеи был завален бумажками, примерами рекламных проспектов и постеров, с которых в людоедском оскале щерился Джофф. В глубине кабинета, на маленьком трехногом столике заманчиво отливал пурпуром в тазике со льдом запотевший штоф с вином. Пес судорожно сглотнул. Хозяйка любила ледяное вино и странную музыку, — из замаскированных в дубовых подставках колонок негромко звучало что-то смутно напоминающее перепевки классической музыки, положенные на жесткий тяжелый ритм.

Пес подошел к открытому окну — хозяйка не скупилась на кондиционер, но окна в некоторых комнатах оставались открытыми. Он закурил в надежде, что никотин снимет спазмы в голове. За спиной хлопнула дверь.

— Как ты смеешь дымить у меня в кабинете? Впрочем, черт с тобой. Нужно обсудить ближайшие дни.

Серсея, как королева, изящно обогнув стол, опустилась в обитое бордовым бархатом кресло, отделяя себя от Пса столом и кадками с растопыренными зелеными пальцами финиковых пальм. Пес, не оборачиваясь, продолжал курить, с ненавистью вглядываясь в искусно выстриженную из лаврового куста декоративную фигуру льва в прыжке.