Это лишь игра

– Какой кошмар! И как он? Поправится?

– Неизвестно пока.

– Жалко Черного… – все с той же неуверенностью произносит она.

– Угу…

Повисает долгая пауза. Соня больше ничего не говорит, только дышит шумно в трубку, но и звонок не сбрасывает. Мне надоедает это многозначительное молчание, и я было открываю рот, чтобы попрощаться, как Соня снова подает голос:

– Лен, а ты как?

Я чувствую по ее тону, как тяжело ей дался этот простой вопрос. И, наверное, поэтому не решаюсь ответить ей резко.

– Нормально.

– Ты теперь с Горром, да? Так странно, ты же его терпеть не могла…

– Как оказалось, я часто ошибаюсь в людях.

Снова лишь сопение, а потом Соня выдает:

– Лен, ты прости меня, пожалуйста, что я тогда накричала на тебя. Я сгоряча…

Такой острой обиды, как раньше, давно уже нет. Но и легкомысленно отмахнуться, мол, что было, то было, проехали – я тоже не могу.

– Ты могла бы у меня спросить, а не верить Ямпольскому безоговорочно, что бы там он тебе ни наплел.

– Да я бы и не поверила, честно! Но он сказал такое, что знала только ты. То, что я говорила только тебе и больше вообще никому. Даже Петьке не говорила. Понимаешь, он сказал, что хочет с тобой встречаться и все такое… Предложил это тебе, а ты согласилась, но с условием… Ну, типа ты была бы не против замутить с ним… только тайком от меня. Чтобы я ни о чем не знала. Потому что… потому что давно люблю его. Сказал, что вы уже гуляли вместе, пока я болела… ну вот теперь вышла я, и ты занервничала, что я узнаю… А он решил типа поговорить со мной, ну чтоб я не мешала вам дальше встречаться и все такое…

– Ничего такого не было. Он тебе просто какую-то чушь наплел. Как ты могла в такое поверить?

– Так я же говорю! Он ведь сказал то, что кроме тебя никто не знал.

– Ты о чем?

– Ну, что я его люблю…

– Соня, – вздыхаю я. – Это ты думаешь, что этого никто не знал. А я просто не хотела тебя расстраивать. Но на самом деле и Ямпольский, и все наши давным-давно в курсе твоих чувств.

– Откуда? – в ее голосе тут же прорезаются подозрительные нотки.

– Да у тебя, Соня, на лице все написано! Только слепой не заметит…

– В смысле? Но я… я ничего никогда… я к Антону никогда не подходила… ну вот только когда его Горр ударил… – лепечет она растерянно. – Я же не писала ему, не звонила, вообще ничего такого…

Я молчу.

– Значит, все знали? Лучше бы ты мне об этом сказала! – заводится она. – Я, наверное, как идиотка выглядела, а ты молчала. Знала и молчала! Как ты…

– Соня, – устало, но твердо прерываю ее я, пока она опять не наговорила лишнего. – Во-первых, нет ничего идиотского в твоих чувствах. Даже наоборот. А во-вторых, ты зачем позвонила мне? Про Петьку спросить? Или извиниться? Или еще раз накричать, обвинив во всех грехах? Если первое – то я уже ответила. Он в коме, прогнозов пока никаких. Если второе – я тебя прощаю. А если третье – я просто сейчас положу трубку и больше мне не звони.

Соня, ничего не ответив, сама сбрасывает звонок. А через час мне приходит от нее сообщение:

«Чтоб ты знала, это твой Горр подбил Антона нас рассорить, это он все придумал. Антон только повторил его слова».

Я ничего на это не отвечаю.

На следующий день бедный Петька – главная тема разговоров в школе. Почему-то все – и наши, и учителя, и парни из других классов – спрашивают про него у меня. А я уже устала рассказывать одно и то же. Ко всему прочему, я вижу, что всё это очень не нравится Герману. Хоть он ничего такого и не высказывает, но от него буквально волнами исходит раздражение. И сам ходит мрачный. Но все как сговорились просто. Даже охранник останавливает меня в фойе и спрашивает про Петьку, когда мы с Германом идем домой после уроков.

– Никуда от этого Черного не скроешься, – недовольно бросает он.

***

Вечером к нам домой наведывается Олеся Владимировна. На самом деле она приходила к Чернышовым – передавала Петькиной маме матпомощь от школы, от родительского комитета и от себя лично. Ну и решила к нам заглянуть заодно.

Бабушка, конечно же, усаживает ее за стол, хоть та и упирается.

– Пока не накормлю вас ужином – не выпущу.

И Олеся Владимировна сдается. Сначала они обсуждают то, что случилось с Петькой. И я узнаю от нее, что этих подонков, оказывается, сегодня уже поймали. Нашли по камерам. Самое чудовищное – они совсем еще малолетки.

– Им всего по четырнадцать-пятнадцать! Дети совсем! Старшему из них – шестнадцать, – ужасается Олеся Владимировна. – А уже такое творят… И себе ведь тоже судьбу калечат. Потому что вот отправят их теперь в спецучереждение, а то и вообще в колонию для несовершеннолетних, и что из них станет? Там они еще больше ожесточатся… Страшно жить становится, когда такое происходит рядом… страшно детей рожать. Потому что только и бойся потом каждый день, вдруг что случится… Дай бог, чтобы Петя поправился…

Она по-настоящему расстроена. Вид у нее измотанный, даже какой-то больной и под глазами темные круги.

– Жаль, что Петр не поехал со всеми на Ольхон… – вздыхает Олеся Владимировна, затем переключается на меня: – А как у вас дела? Как чувствуешь себя, Леночка? Скоро ЕГЭ начнутся, ты не нервничаешь?

– Нет, – честно отвечаю я.

– И правильно. Тебе надо поберечь себя. Сумма, конечно, очень большая, но и отзывчивых людей, слава богу, много… Документы нужно потихоньку готовить…

Дальше разговор не вяжется. Мы в скорбном молчании допиваем чай, как вдруг в дверь раздается нетерпеливый стук. В прихожую врывается тетя Люда, взъерошенная, возбужденная, запыхавшаяся.

– Петруша в себя пришел! – с порога выпаливает она на одном дыхании. – Он в сознании! Узнал меня! Я только сейчас и больницы… Сказали, это очень хорошо. Кризис миновал. Лечиться, конечно, нам еще долго, но самое страшное уже позади.

56. Лена

Петька – молодец. Идет на поправку семимильными шагами.

«Ничего удивительного. Организм молодой, здоровый, крепкий… справляется. Через недельку-другую выпишем», – говорит Петькин лечащий врач, забыв о том, как ещё недавно со скорбным выражением лица разводил руками и не давал никаких прогнозов.

Но это ерунда, конечно. Главное – Петька выкарабкался.

Его неделю как перевели в общую палату, где он лежал с двумя парнями. И я уже успела его дважды навестить – сразу и в минувшее воскресенье. Мы приходили к нему с бабушкой и еще одной нашей соседкой со второго этажа. И Павлика с собой прихватили.