Это моя жизнь

или вывозила мусор на свалку, попросила подростка, сына соседки,

отвезти их в ивняк подальше от деревни и закопать там, не имея сил

заняться этим самой. С тех пор она уже не заводила собак, а

отношения с сестрой оставались натянутыми: они почти не общались.

Отношения же с зятем оставались прежними, но, в конце концов, и с

сестрой они несколько улучшились в начале этой осени. Та уже редко

выходила из дома, почти не ухаживала за огородом, предоставив это

заботам мужа, поскольку жаловалась на ноги и была старше Лиды на

семь лет.

Выйдя из подъезда, она, сама от себя не ожидая, с непонятной

осторожностью ступила на белую, покрытую снегом землю двора. Снег

был неглубокий и влажный, такой, что можно было лепить снежную

бабу или играть в снежки. Несомненно, он растает скоро и будет снова

очень мокро и грязно, но ехать было надо, откладывать поездку она

уже не могла.

Маршрут автобуса пролегал через три населённых пункта и

заканчивался в деревне, расположенной от районного центра на

расстоянии двадцати километров, где когда-то был известный в

области плодово-ягодный совхоз, работники которого не бедствовали

в советское время, но потом он распался, и теперь в этой деревне

остались одни пенсионеры да те из селян, кто мог перебиваться

личным хозяйством. Бурлившая, кипевшая когда-то ключом жизнь в

этих местах словно замерла, сошла на нет, сникла, исчезла.

Обрабатываемые, засеваемые ранее поля захирели, заросли молодой

порослью березняка и ельника. Лида была этим летом в тех местах,

когда они с племянником ходили за грибами, и не узнала их: так

изменились они за последние двадцать лет.

12

В деревне было пусто. Селян, работавших в колхозе, здесь было

мало и они или уже ушли на работу или только собирались, а

пенсионерам некуда было торопиться, и если они и проснулись, то

были заняты домашними делами: в первую очередь, нужно было

истопить печь, чтоб прогреть остывшую за ночь избу, а заодно

приготовить еду, что и было понятно по дымившимся трубам

большинства жилых домов.

Собственный дом показался несколько странным, чуть-чуть

незнакомым после месячного отсутствия, и Лида поняла, в чём

заключалась эта странность. Летом в гости к ней приезжал брат с

женой и маленькой внучкой; при нём она посетовала на

разваливающийся забор и ещё кое-какие неполадки в хозяйстве. Брат

всё исправил: убрал старый забор, поставив новый, купил краску для

покраски забора и избы, обшитой «вагонкой» и покрашенной ранее

олифой, выцветшей уже от дождя, снега и солнца, но сам уже не смог

заняться покраской, вскоре уехав, поэтому всё завершить пришлось

ей. Теперь на белом фоне и забор, и изба особенно выделялись,

поэтому казались несколько чужими, по сути, они и были уже чужими,

если учесть, что принадлежали брату, поскольку Лида подарила дом,

заявив, что если он откажется принять дарственную, то она продаст

всё, однако зная, что брат любит бывать в родных местах и любит

свою деревню, была уверена в его согласии. На вопрос, зачем она это

делает, отвечала, что уедет на зиму жить к своей подруге, овдовевшей

недавно и потому приглашающей её к себе. Невестка пыталась

отговорить её, но прекратила дальнейшие попытки, получив резкий

ответ: «Это моя жизнь!»

Дверной замок замёрз, побывав под вчерашним дождём, поэтому его

пришлось согревать руками, после чего он открылся. На двери избы

тоже был замок, был он и на двери клети; а всё потому, что у них в

деревне так же, как в соседней, бывшей центральной усадьбой

колхозного отделения, в последние годы поселились случайные,

приезжие люди, и вместе с ними в этих местах появилось воровство,

случались даже убийства. Два года назад в дом проникли какие-то

проходимцы, вынесшие кое-что из утвари, в основном алюминиевую

посуду, и пару материнских икон, что было особенно досадно.

В избе было заметно теплее, чем на улице, по той причине, что

«подполье» - так здесь называли подвал под полом для хранения

13

овощей – ещё не успело промёрзнуть, и земля потихоньку отдавала

своё тепло. Хозяйка включила свет, решила затопить печку, поскольку

до вечера, до следующего обратного рейса автобуса, придётся

остаться в деревне. Она принесла дрова, уложила их в топку, открыла

задвижку на дымоходе, взяв приготовленную бересту, разожгла огонь,

а затем уселась на табурет перед раскрытой печью и наблюдала, как

разгораются в ней дрова, вспоминая детство и ещё живого отца,

угощавшего их картошкой, печёной на углях «подтопка», маленькой

печки, дополнительной к большой «русской печи»; её растапливали

только утром. Дым из раскрытой дверцы печки вырывался временами

наружу, в комнату, и Лида подумала, что можно остаться ночевать в

доме, растопить печь, оставив открытой дверцу, или, ещё лучше,

закрыть пораньше задвижку на дымоходе, когда дрова ещё не

прогорят полностью, и заснуть, чтоб не проснуться утром,

отравившись угарным газом, но тут же, обругав себя, закрыла дверцу.

Включенный маленький переносной телевизор, что остался после

гостивших у неё племянников, показывал программу новостей,

поэтому хозяйка не сразу поняла, что пора уже раздеться: в доме

было тепло и привычно уютно. Раздеваясь, она подумала, что сейчас

чихнёт, и, бросив куртку куда попало, едва успела достать из её

кармана салфетку с ватным диском, чувствуя, что носом пойдёт кровь.

Кровь, и правда, пошла, пришлось, разделив пополам ватный диск,