Это моя жизнь

тем, как туда попасть. Брат Лиды всегда опасался схожей судьбы,

полагая, что сын унаследует основные особенности матери. Впрочем,

мать благополучно дожила до глубокой старости, хотя Лиде и

пришлось раньше времени уйти на пенсию по уходу за ней. В это

время вместе с ней и матерью жила тётя, сестра отца и старая дева,

каких было немало после Отечественной войны, где погибли их

ровесники – женихи. Приходилось ухаживать и за ней, подорвавшей

здоровье и на «трудовом фронте» на Чусовой, на сплаве леса, во

время войны, когда на подобные работы мобилизовали молодых

женщин, не имевших детей, и на тяжелой работе в колхозе.

Уже во время «перестройки» тётка заболела. Её положили в

больницу, лечили около месяца, как говорили, от болезней сердца и

печени, а когда выписали, то состояние её было ещё хуже, чем до

лечения. Тётка почти умирала. Через неделю на приёме у терапевта

Лида требовала нового обследования, но услышала от врачихи, что,

мол, у нас и работающих-то некуда положить, а ей «пора и честь

знать». При этом прозрачно намекнули – что можно сделать. Не

устраивая здесь скандал, она на другой день пошла к главврачу, где

его и устроила. Как бы там ни было, но больную тётю обследовали,

даже направили в область, и оказалось, что она болела пневмонией,

перешедшей затем в плеврит. После этого тётя жила ещё десять лет.

Лида собрала опавшую листву, ветки, упавшие с берёз, поправила

покосившийся венок на могиле и села на лавочку у входа в оградку.

Она почти ежемесячно приходила сюда и чувствовала себя, как дома.

Так и сидела, погружённая в собственные мысли, в воспоминания,

пока не почувствовала, что замёрзла: низкое солнце еле – еле

пробивалось из-за деревьев, хотя и безлистных. Поднявшись,

поклонилась, сказала: «Оставайтесь с Богом, мама!» - и пошла к

выходу.

Было уже часа два пополудни, когда она, минуя рыночную площадь,

направлялась домой, но подумала, что авось сможет встретить кого-

17

либо из старых знакомых, что часто случалось именно здесь в

рыночный день, когда в город съезжались жители окрестных селений,

как по какой-либо необходимости, так и по простой причине –

развлечься. Рынок уже не был столь многолюден, как в утренние часы,

некоторые хозяева торговых столов и палаток убирали товар,

собираясь восвояси; но её не интересовали торговые ряды, мимо

которых проходила, вглядываясь в лица встречных, здороваясь с кем-

то, обмениваясь парой незначительных фраз: за долгие годы

однообразной, почти ни в чём не меняющейся жизни городка, многие

его обитатели знали друг друга в лицо, если не были лично знакомы.

Сзади вдруг окликнули, и этот оклик заставил её вздрогнуть, поскольку

был неожиданным со спины, где, казалось, уже всех видела, и

оглянуться. Пожилая женщина, подойдя, по-дружески взяла за локоть.

– Здравствуй, подруга! Здравствуй, дорогая! – печально, как

показалось, прозвучало её приветствие.

– Надя!!! Ты ли?! – непроизвольно вырвалось у Лиды, ошеломлённой

изменившимся видом бывшей одноклассницы, с которой встречались

довольно часто за исключением полугода с тех пор, как виделись

последний раз. Село со школой, где они учились, располагалось в

пяти километрах от родной Лидиной деревни, и ей с пятого класса

приходилось каждый день ходить туда, в отличие от одноклассницы,

жившей в том селе и бывшей более обеспеченной материально, при

живых и работавших родителях, что, очевидно не в последнюю

очередь, сказалось на её характере; а была она весёлой,

жизнерадостной и общительной, бойкой девушкой, как говорили про

неё иногда, тогда как подруга оставалась замкнутой, не по годам

серьёзной.

– Как ты?! Как дела у тебя? – продолжала она, не в силах сдержать

удивление.

– Что? Не узнала? – горько улыбнулась в ответ Надежда.

– Ты прости, это непроизвольно… - оправдывалась подруга.

– Не обращай внимания. Я уже привыкла.

– Ты – что? – заболела?

– Заболела?! Да лучше б я умерла!

18

– Что ты!.. Что ты!..

– Разве ты ничего не слышала? Впрочем, откуда? Мы сами старались

помалкивать, - Надежда оглянулась. – У меня тут сын где-то ходит –

есть дела…

– Может быть, пойдём ко мне, погреемся, чаю попьём?

– Нет, спасибо. Нам скоро ехать, - она снова повременила, потом

продолжала тихо. – Помнишь, в десятом классе мы играли в пьесе, в

художественной самодеятельности? Ты играла подпольщицу, которую

пытали, над которой издевались фашисты?

Лида редко вспоминала этот случай из своей жизни, с высоты лет

критически относясь к собственным актёрским качествам, но всё-таки

хорошо помнила спектакль, свою роль и роль Нади, игравшей

бестолковую, взбалмошную девчонку, волею случая оказавшуюся в

одной камере с подпольщицей. До сих пор помнилось, как она,

приплясывая, убедительно напевала: «Ах, шарабан мой,

«американка»! А я девчонка, да шарлатанка!»

– Так вот, я сейчас в роли твоей героини, замученная, истерзанная

бедой, что на меня свалилась, - она достала платок, вытерла сухие

глаза. – У меня даже слёз уже нет, чтоб поплакать.

Она помолчала, видимо собираясь с мыслями. Молчала и Лида,

боясь помешать ей.

– Ты ведь знаешь, что у меня внучка от сына? Она в области училась

в университете, уже на третьем курсе была.

«Была?!» - чуть не вырвалось у Лиды, знавшей внучку Надежды.

– Да, вот теперь – уже была.