Это вечное стихотворенье...

Осенние листья

Невыносимое лето, Серая, серая муть… Призрачна, полуодета, Падает осень на грудь. И ее так обнимаешь, Как невозможно обнять. Кажется — не понимаешь. Кажется — и не понять. Руки в рояль окунала, Взбрасывала, и опять Кажется — не понимала. Кажется — и не понять. Кажется, о Марианна, В этом последнем танг'o Сны, как руины Руана, А не романа Гюго. Так эти падают листья, Рушатся, а тополя Черные, все золотистей Или нежней янтаря… И так пронзительно строго Каменный замер Орфей, В музыке Оскара Строка Слышащий эхо своей. И так мучительно грустен Мраморный этот сюжет, Мучимый не захолустьем Парка, а патиной лет. Но просияли ж из окон Стекла свечами дворца, Твой золотящийся локон Тронувшие у лица. Это последнее т'aнго. Это последний роман. (…Это над водами Ганга Русских гусей караван…) Это мой голос осенний Возле любимой руки, Как над Невой и над Сеной Музыка ради реки… Руки в рояль окунала, Взбрасывала и опять Осени не понимала. Осени и не понять. 1992

Ливень

Какая радость в мире без надежд И без мечты — увидеть летний ливень!.. Вскипает под окном тропинка, пузыри Бушуют, лопаясь, трава седеет. А вскинешь голову — там, замутясь, Качает небо сосны строевые И среди них особенно одну, Чья схожа с лирой золотой вершина. Какая радость в мире без надежд И без любви, без службы, наконец-то, Увидеть град и градину поймать, Как жизнь тому назад пропавшее мгновенье. Когда дымится ливнем подоконник, А гром раскалывает корпуса, Как хрусталем набитые буфеты… Откатывается, стихая где-то, И исчезает, молнии сложив. Какая радость градину поймать И с тайным ужасом следить, как тает Давно уже растаявшая жизнь, Хоть тайны в этом нет ни для кого, Кроме тебя… Озоном пахнет, воском, Сырой землей… Как сладко моросит Тебе окно о том, что ты не нужен. 1993

Полнолунье

Я живу на другой планете. Надо мной другие созвездья Так пугающе, непривычно Близко движутся… Но как мало У меня ночей и ландшафта Гипнотически голубого. Скоро, скоро мне улетать. Это здесь говорят мне люди: «Наконец-то ты прилетел! Как живешь ты с мечтой о чуде Там, где есть у всего предел?» «Что вы, что вы, — я отвечаю. — Там, за вечностью, в тех часах Я давно уже не мечтаю И не знаю о чудесах. А у вас разве нет предела?» «Нет, конечно». — «А мера есть?» — «Мера — это душа и тело, Мысль и разум, останься здесь!» «Нет. Совсем на другой планете Я живу. И звезды не эти Ночью движутся надо мной. И вопрос у меня земной — Почему мы все — как родня, А общение безымянно? То, что знаете вы меня, А я вас, для меня не странно. Странно — как я попал сюда, В Никуда или в Никогда?» «Это просто. Как в полнолунье Помнишь, в детстве было с тобой — Засыпал ты в одной комнате, А глаза открывал в другой…» «Почему голос мой немеет, А слова на душе растут? Почему мой язык не смеет Вас спросить, как меня зовут?» «Ты оставишь еще в Подлунной Стих из злата и серебра… А теперь и о нас подумай, Нам давно уже спать пора. Ведь покуда ты так встревожен Фосфорическим днем луны, Мы тут тоже уснуть не можем И зазвездные видим сны. Окунай в синеву ресницы. Над тобой нарастает Дом. Мы тебе будем часто сниться И когда-нибудь позовем. Мы окликнем тебя. — Будь с ними! — Скажет Дом. И взойдет звезда… И свое настоящее имя Ты узнаешь только тогда». 1993

«По капоту машины бьют градины…»

По капоту машины бьют градины. Размышленья итожу: Все стихи у кого-то украдены, Все мелодии — тоже… Град взлетает… Бокал газированной Выпить было бы славно… Все оттенки всех красок сворованы, Сами краски — подавно. Вдруг на землю небесными лужами Дождь ложится устало. Облаками и солнцем запружены Мостовые квартала. Снова голуби вдруг гули-гулятся Голосами чужими. Марианна идет через улицу Прямо к синей машине. И садится за руль… Тем не менее Я итожу уныло: Где-то все это, за исключением Марианны, уж было… 1993

«Под деревом ночным, шумящим…»

Под деревом ночным, шумящим, Под ветром и дождем несильным — Себя запомнить заносящим В блокнот карандашом чернильным И шум листвы, и эту осень Войны, и это ощущенье, Что сам себя в блокнот заносит Дождь, не имеющий значенья. Под деревом ночным, шумящим Не понимать — какое чудо Быть настоящим, уходящим Невесть куда, как весть отсюда. Но и не уходить, а, слезы Сдержав мальчишески жестоко, Сидеть, не изменяя позы, И видеть, как шумит широко Дождь, принимающий участье В стихах, чтоб дольше сохранились, Чтоб эти буквы, хоть отчасти, Полиловели и расплылись. Под деревом ночным, шумящим… Под деревом ночным, шумящим… О, под дождем, так бившим гулко По ржавым крышам переулка! 1994

«В Париже я не написал ни строчки…»*

В Париже я не написал ни строчки. Прошло три года… Ветреный закат За черными стволами и ветвями Тревожил охрой, синькой… Торопливо И очень низко тучи проносились Над рю Гренель, Где сквер и спуск в метро. В прорывах туч клубился белый свет. Куда девалась жизнь? и почему Все стало так отныне безвозвратно? И пятипалый бурый лист платана Бессильно падает, не дотянувшись… И безвозвратно я перехожу Из одного мгновения в другое. Куда девалась жизнь? ее втянуло В багрово-черный мавзолей? в воронку Квадратную, чтоб дольше жил мертвец? Куда девалась жизнь? с кого спросить? Опять — с себя, в красивом фарисействе? Прохладный воздух пахнет теплым камнем. Пахнуло дождичком… И лист платана Опять не долетел, не дотянулся. Зазолотилась Эйфелева башня. Дождь безвозвратно так зашелестел. Куда девалась жизнь? Спросить его? А он — парижский, здешний, тихий дождик. Он о других не знает ни-че-го. 8 декабря 1994 г., Париж

«Как-то поэт, проживавший в Париже…»

Юре Лаврушину

Как-то поэт, проживавший в Париже, Слух поражая стоявших поближе, Проголосил ни с того ни с сего: «Музыка, музыка прежде всего!» Этот порыв без тоски и без фальши Вдруг долетел до стоявших подальше. И, отодвинув како-шуа, Забормотали в ответ буржуа: «Цифры и счеты превыше всего». Юра, желаю тебе одного: Помнить, чтоб сердце твое не скучало — «Прежде всего» это значит «сначала». …Музыка, музыка, музыка зала, Где, кроме музыки, нет никого, Нет ни Москвы, ни Парижа, ни счета… Музыка — птица большого полета. И в день рожденья, и после него — Музыка, музыка прежде всего! 21 июля 1995 г. Переделкино

«…Милая, дождь идет…»

…Милая, дождь идет, Окна минуя, косо. Я ведь совсем не тот, Чтоб задавать вопросы. Я ведь совсем другой. Я из того ответа, Где под ночной пургой Мечется тень поэта… <?>

«Тбилиси! Туманная рань!..»

Тбилиси! Туманная рань! И вдруг ослепительный день. Балконов твоих филигрань, Извилисто-тонкую тень Бросающая по стене… Тбилиси, ты снишься и мне. Тбилиси, о, как я плутал. Я слышу походку свою. И вдруг тишина! Я стою, В слезах обнимая платан. Мне помнить уже суждено, Пока я не глух и не слеп, Твой теплый лаваш и вино, Упавшее розой на хлеб. <?>

«Мне нравится, что жизнь проходит…»

Мне нравится, что жизнь проходит, Что мокрый желтый лист летит И что с меня очей не сводит Ночь под мелькание копыт; С подков, взблеснув, летят ошметки Дорожной грязи и времен… И вдруг — опушка, лес и кроткий Вздох льном повеявших сторон. И, множась в мороси тумана, Конь, взбрыкивающий без нужды, — Так просто… спутанный… ночной… И — независимо и чуждо — Всем небосводом, без обмана, Глядящий в душу край родной. <?>

«Надо забыть звуки…»

Надо забыть звуки И не ходить в гости. Надо умыть руки И рукоять трости. Надо забыть горе Этих кончин вечных. Надо открыть море В свете пучин Млечных. <?>

«Я за столько лет не нагляделся…»*

Марианне

Я за столько лет не нагляделся, Не налюбовался на тебя… Город в белый снег переоделся, Чистоту внезапную любя. Я за столько лет еще не свыкся С первопутком около домов: Снеговик с загадочностью сфинкса И в снегу две ветки двух тонов. Я хочу продлить их неизвестность Изморози или черноты. Но тогда вступаешь в эту местность, Инея не стряхивая, ты. Пусть висок мой в иней приоделся. Будь со мной, тревожась и любя. (Не уйди, мой город разлюбя.) Я за столько лет не нагляделся, Не налюбовался на тебя. <?>