Это вечное стихотворенье...

Фрагмент

Когда по белой ленте тротуара Ты каблучком и узкою подошвой Отстукиваешь точки и тире И, торопясь исчезнуть за углом, Мне оставляешь — взгляду, задыханью — Письмо следов, чернеющих на белом, Такую городскую телеграмму, Какой никто еще не получал, Слетают галки на твои следы, Отпугивая робкую голубку… Я тротуар сворачиваю в трубку И уношу в окрестные сады. На них кудрявится рассветный иней. Я нахожу далекую скамью, Где яблони подобьем райских скиний Покоят душу детскую мою. Там разворачиваю, расстилаю Похищенный глазами тротуар… Читаю, понимаю: ты не знаешь, Как быть со мной, когда растает снег… Когда ты, появляясь, исчезаешь, Мне кажется, что ты не человек, А больше и загадочней… Под веком Снежинка расползается в пятно. Молю, мечта моя, будь человеком, Пришли мне настоящее письмо. 1983

«Зашумит, защебечет страница…»

Зашумит, защебечет страница, Где сирень, а в сирени крыльцо, Лишь успеешь над ней наклониться, Ветки влажно заденут лицо. Что с ней делать? Вот-вот перестанет Быть бумагой, а станет окном, Где дорога в шесть рельсов проглянет И на ветке повиснет дымком. Сколько ветром заполненных пауз В тишь ворвутся сумятицей трав. Что мне делать, какой вестингауз Остановит ушедший состав? Зашумит, защебечет страница, На ветру зацветет частокол. Из страницы той вылетит птица И вспорхнет на ваш письменный стол. 1983

«Когда я заметил, что время прошло…»

Когда я заметил, что время прошло, Оно показалось огромным, Как туча, которую вкось отнесло И за спину — берегом темным. И не состоялась гроза. Словно жизнь Томительно не состоялась. И как ни наверстывай, как ни кружись, Исчезла. Как малая малость. Она собиралась насытить леса И долы. С утра собиралась. И не состоялась. Такая гроза Прекрасная не состоялась. 1983

«Это очень старая песня…»

Это очень старая песня Про летящие поезда. Про слова «отзовись, воскресни!», Про ответное «никогда». Про открытку и чей-то адрес, Про записку (пропал и след…) Про разорванную крест-накрест, Эта песня про «да» и «нет». Это песня о странных играх Судеб, случаев, телеграмм… Это стон проводов… эпиграф К разведенным твоим рукам. 1954, 1984

«Морозом схваченная рама…»

Морозом схваченная рама. Любовь с доверчивым лицом… Но счастье — это тоже драма С непредугаданным концом. Мороз и солнце? День — чудесный! Но все же этого опричь Есть еще третий, неизвестный, Что тщится таинство постичь. Он часто тем и интересен, Что в час унынья твоего Подкинуть миг цветов и песен Ему не стоит ничего. Мне грустно, что он тем занятен, Что, бедный вытвердив урок, Не знает радости без пятен И красоты без подоплек. И как внушить ему, упрямо Снег топчущему у крыльца, То, что не он для счастья драма, А что несчастьям нет конца. 1984

Патриаршие пруды

Я целую книгу вчера написал И в воздухе точку поставил. Там сумрак средь белого дня нависал, Закат очертания плавил. За час написал, как за несколько лет — В нездешнюю библиотеку О том, как последним закатом рассвет Казался двадцатому веку. Я был раствориться в пространстве готов, Но мир, достигавший Вселенной, Вдруг сузился до Патриарших прудов, До улицы обыкновенной. Там юность витала по льду на коньках, А лед и свистел и чирикал В сплошных ученицах и учениках Под хлопьями зимних каникул. «На сопках Маньчжурии» под пересвет Звучало почти беспечально. И лучшая пара тринадцати лет Кружилась легко и центрально. Так время вчера уплотнилось мое, Что создал я том бессловесный… Слагал я свое Житие-Житиё, А мир колыхался окрестный. Там палец на кнопке дверного звонка Так медлил от мысли внезапной; Нажмешь… — и грядущие рухнут века В ничто. И не скажешь: до завтра! И весь этот детский цветной карнавал Исчезнет, утонет… Кощунство! Но разве мое? Я еще не знавал Настолько ужасного чувства. Я знаю одно под бессмертным снежком, Одно, неподвластное сагам, — Что бездны таятся под каждым шажком, Под каждым единственным шагом. 1984

Воспоминание о книге «Сестра моя жизнь»

Д. Самойлову

Когда я прочел эту книгу, Не зная, что будет в конце, Молчанье, подобное крику, Застыло на юном лице. Огромные капли синели, В них переливались миры. И страшная ветка сирени Вела в проходные дворы. Я чувствовал, как холодело, Как, взятое чудом в кольцо, — В лицо, что со снимка глядело, Мое превращалось лицо. Я тер свои щеки, как в стужу, Свои обретая черты, И вырвался… Вышел наружу, Пошел, задевая кусты. Казались шагами гиганта Шаги мои через сирень. Опасною тенью атланта Скользила по ним моя тень. Но воздух, и дом, и скворечня, И провода белая нить Меня и тепло и безгрешно Старались умиротворить. И новая лунная фаза, И веток седые штрихи, И чья-то запавшая фраза: «Ведь это же только стихи!» 1984

«Как вечернее стихотворенье…»

Как вечернее стихотворенье, Все в деревьях и в галках на них, Патриарших прудов откровенье, Полуоблачных, полуземных. Здесь на липах мудрят, опасаясь, Чтоб не слишком осыпался снег, Черно-серые птицы, стараясь Свой туманный устроить ночлег. И какая-то странная пара — То вперед, то назад, без конца, Отойдя от Тверского бульвара, Не дойдя до большого Кольца. Потрясающа эта бездомность При наличье и стен и дверей. Потаенность ветвей и нескромность Редких фар и ночных фонарей… Не о Мастере и Маргарите, Не об Авторе даже самом, Об одном — о Великой защите, О масштабе ее мировом. Рядом гул городского движенья, А у них тишина и звезда… Это вечное стихотворенье Не допишет никто никогда. 1984

«Мне будет вечно сниться дождь…»

Мне будет вечно сниться дождь И шум листвы у изголовья Каких-то баснословных рощ Бесчасья или безвековья. Мне будет вечно сниться путь, Скрывающийся за холмами, Которым позабыл шагнуть, Как снится детский сон о маме. Мне будет вечно сниться дождь С почти расплывшейся страницы И то, как ты меня зовешь И я встаю, мне будет сниться. Там будут ветки ходуном Ходить, мешая солнце с тенью… И тоже станут чьим-то сном… Но будет в песне — воскресенье! Потомок, выстой под окном, Домучься до стихотворенья. 1984

«Перестал восхищаться чужими стихами…»

Перестал восхищаться чужими стихами. А бывало, услышишь — бежишь. И кому-то рассказываешь, чуть руками Не размахиваешь, как малыш. Перестал просыпаться до света — от муки Недосказанного перед сном. Стали встречи как будто сплошные разлуки. Позабыл, как стоят под окном. Появляется странное предположенье, Что окно с колыханьем огня, Одинокого, ждущего до сокрушенья, Окончательно не для меня; Что не мне, а кому-то и дом, и ограда, И в кленовых листах мезонин… Перебарывать этого чувства не надо Ради следующего за ним. 1985

Бессонница («Спит сиамский котенок, вцепясь в ковер…»)

Спит сиамский котенок, вцепясь в ковер. Поднимается дыбом тихонько ворс. Спит дворняжка, помахивая хвостом. Их погладить бы надо обоих мне. Сочинивший кучу плохих стихов И вручивший их мне на суровый суд, Чтобы я похвалил, безмятежно спит, Гениально набравшись в чужих гостях. Может быть, через вечность усну и я, Утомительный, видимо, человек, Только станет ли лучше тебе или мне, Если кто-нибудь где-то уснет навек… А зачем этой правде смотреть в глаза, Если знаю и сам, что и я такой, Что когда-то пройдет и двадцатый век Вместе с жизнью моей и моей строкой. А зачем этой правде смотреть в глаза, Как в могилу глядеть и глядеть? Зачем? Лучше девушкам буду дарить цветы И заглядывать им в глаза, а не ей… 1976, 1985