Не хотел он понять, с мальчишекВдоль коринфских бродя колонн,Что поэзия — это лишек,Превышающий эталон…Строгость к словув удел поэтаВходит. Будет входить всегда.Но ведь лишнее слово — этоПравда сущая иногда.Так вот маленьким и остался,Не сумевший ни дать, ни взять.Потому, что всегда старалсяСлова лишнего не сказать.1982
«Надо вспомнить, обязательно вспомнить…»
Не падать, не плакать! В осеннюю слякотьВрывается первого снега полет.Капель
начинает копейками звякать,Считать свою мелочь и биться об лед.В. С.
Надо вспомнить, обязательно вспомнитьЭти липы, эти мокрые хлопья,Я их стряхивал в окрестностях комнат,Где встречали меня мягко, но в копья.Был я ровней снеговому рассвету,Современником сырому закату.Стал я тих, как подражанье поэту,Мной написанному где-то когда-то.Надо вспомнить, обязательно вспомнить,Как входил, сутулясь нелицемерно,В пустоту чужих заполненных комнат.Наследить боясь… как выглядел скверно.Быть поэтом невозможно и стыдно —Не с цезурой лепеча, а с запинкой,Долг тому, кто выручал тебя сытно,Возвращать, как сумасшедший, — снежинкой.Надо вспомнить, обязательно вспомнитьКлятву юности — не падать, не плакать.Старой рифмой не гнушаясь, исполнить,Оправдать свою любимую слякоть.Надо вспомнить, что завещано метром,Поглощенным подземельною высью,Где души его, пронизанной ветром,Семантически касаются листья.1982
Озаренье
Приближаются чудные вестиО еще незнакомых путях.Ты колеблешься, точно созвездьяВ расцветающих южных ночах.А кругом — уходящего снегаЧуть запавшие в душу следыУступают места для побега,Для расцвета и чистой воды.Я стою пред тобой в озаренье,И лицо твое в отблеске дняИз куста нерасцветшей сирениТак цветуще глядит на меня.1982
«Я понял жизнь свою как жизнь людей…»
Не хотел он понять, с мальчишек
Димитру Пантелееву
Я понял жизнь свою как жизнь людей(Часы отшельничества понял тоже),И догадался, что она лютей,Нежней, чем думал, и на все похожа.И во внезапной схожести с людьмиОткрыл такое счастье единенья,Что защемило сердце от любви,Любви, похожей на благодаренье.Ко мне приблизилась моя звезда…И многое открылось мне тогда.1982
«Последнюю ласку…»
Последнюю ласку, посмертную маскуУже от лица отнимают.Какую расскажут волшебную сказку —Не ведают, не понимают.Лицо в ожиданье, как в первом свиданье,Лицо в напряжении слуха.И снится, и снится все то, что явитьсяК нам может при помощи духа.Так веянье смерти проходит над нами,Вполне увлеченными снами.Так горькие руки сжимаются в муке,Тая обреченное пламя.1982
«Ей снится крылатый стреноженный конь…»
Ей снится крылатый стреноженный коньИ нежная чья-то ладонь.И от этого сна пробудиться онаВсе не может, от этого сна.Ей снится лежащий у ног богатырь.И замок. И снег. И снегирь.И от этого сна пробудиться онаВсе не может, от этого сна.Ей снится турнир и бряцание лат.Перчатка. И брошенный взгляд.Но от этого сна пробудиться онаВсе не может, от этого сна.Но — и рыцарь и мальчик — один человекУлетел словно в будущий век.Потому что она пробудиться от снаВсе не может, от этого сна.1983
Звонок
Если смерть — это сон бесконечный,Сновидения белой кости,Да
приснится и день этот млечныйВ пятнах зелени, свежей почти.Я хотел позвонить в прожитое,В телефонную будку войдя,Чтоб услышать, задумчиво стоя,В трубке голос под шорох дождя.Затвориться от нынешней шириИ спросить у того, что прошло:«Что там нового в канувшем мире?»Мертвый голос ответил: «Алло».Если смерть — это сон бесконечный,Сновидения желтой кости,Да приснится мне день этот млечный,День, когда не сказал я «прости».Я повесил холодную трубкуНа ее металлический крюк,Удивившись дурному поступку,Невзначай совершенному вдруг.Почему не сказал я ни слова,А погас, как потупленный взор, —Может быть, с неживым у живогоЗавязался б живой разговор.1983
Лето
Благословенно лето,Благословенно в целом.Летом весна и осеньЗаняты общим делом.Препоручаюсь деревьямИ голубым колосьям,Дарит весна доверьемБлизящуюся осень.Лето — часы их встречи,В листьях таимой, в стебле.Пятнами ходит ветер,Всходы легко колебля.Лес зеленеет кроной.Нива зерном желтеет.В час предопределенныйПоле позолотеет.Позолотеет роща,Зазеленеет озимь,Хлебом и свадьбой встретитСтекла на лужах осень.Благословенно лето,Благословенно в целом.Летом весна и осеньЗаняты общим делом.1983
Служение
Такси, завернувшее за угол, — грусть расставанья…Такси, пролетевшее мимо, — забыли, не взяли…Нельзя ли, ведь это чужие огни и свиданья,Их видеть чужими, пустыми, простыми нельзя ли?Пустая в ночи мостовая — где юность былая?Рычащий во тьме грузовик — укоризна, безрулье,Безумье считать, что прошла она как таковая,Пустой, бездорожный, безбожной, несложной. Безумье.Две тени прощаются шумно — моя ли разлука?Туман приближается к сердцу, как личное чувство.Искусство, как долго продлится, скажи, эта мука?Зачем меня выбрало ты, не спросившись, искусство?Собой занимаются благополучные семьи.Зачем им поэт, если так хороши занавески?А он изливается — день изо дня — перед всеми,Как будто бы дома и поговорить ему не с кем.1983
«С деревьев галки осыпают иней…»
С деревьев галки осыпают иней.Здесь на скамейке сиживал поройС моей лирическою героинейНе менее лирический герой.Я им дарил плоды воображенья,Они хрустели ими. А потомКуда-то уходили в окруженьеМоих надежд. Я был седым кустом.Песком аллеи. Холодом ограды…Ветвями, им глядевшими вослед,Безгрешные нездешние отрадыЯ им дарил тогда. Их больше нет.Над Чистыми прудами воздух синий,Пятнистый сад сырой листвой пропах,С деревьев галки осыпают иней.Увозят лодки на грузовиках.1949, 1983
«Так был этот закат знаменит…»
Так был этот закат знаменит,Что все галки — о нем, про него…Нет, не могут стихи заменитьНи тебя, ни меня, никого.Ты ушла. Я остался одинС бесконечностью прожитых летИ с одной из московских картин,Прочно вбитой в оконный багет.Так был этот закат знаменит,Что все стекла, все крыши — к нему…Нет, не могут стихи заменитьНастоящей любви никому.1983