Это вечное стихотворенье...

«Не хотел он понять, с мальчишек…»

Не хотел он понять, с мальчишек Вдоль коринфских бродя колонн, Что поэзия — это лишек, Превышающий эталон… Строгость к слову в удел поэта Входит. Будет входить всегда. Но ведь лишнее слово — это Правда сущая иногда. Так вот маленьким и остался, Не сумевший ни дать, ни взять. Потому, что всегда старался Слова лишнего не сказать. 1982

«Надо вспомнить, обязательно вспомнить…»

Не падать, не плакать! В осеннюю слякоть Врывается первого снега полет. Капель начинает копейками звякать, Считать свою мелочь и биться об лед. В. С.

Надо вспомнить, обязательно вспомнить Эти липы, эти мокрые хлопья, Я их стряхивал в окрестностях комнат, Где встречали меня мягко, но в копья. Был я ровней снеговому рассвету, Современником сырому закату. Стал я тих, как подражанье поэту, Мной написанному где-то когда-то. Надо вспомнить, обязательно вспомнить, Как входил, сутулясь нелицемерно, В пустоту чужих заполненных комнат. Наследить боясь… как выглядел скверно. Быть поэтом невозможно и стыдно — Не с цезурой лепеча, а с запинкой, Долг тому, кто выручал тебя сытно, Возвращать, как сумасшедший, — снежинкой. Надо вспомнить, обязательно вспомнить Клятву юности — не падать, не плакать. Старой рифмой не гнушаясь, исполнить, Оправдать свою любимую слякоть. Надо вспомнить, что завещано метром, Поглощенным подземельною высью, Где души его, пронизанной ветром, Семантически касаются листья. 1982

Озаренье

Приближаются чудные вести О еще незнакомых путях. Ты колеблешься, точно созвездья В расцветающих южных ночах. А кругом — уходящего снега Чуть запавшие в душу следы Уступают места для побега, Для расцвета и чистой воды. Я стою пред тобой в озаренье, И лицо твое в отблеске дня Из куста нерасцветшей сирени Так цветуще глядит на меня. 1982

«Я понял жизнь свою как жизнь людей…»

Не хотел он понять, с мальчишек

Димитру Пантелееву

Я понял жизнь свою как жизнь людей (Часы отшельничества понял тоже), И догадался, что она лютей, Нежней, чем думал, и на все похожа. И во внезапной схожести с людьми Открыл такое счастье единенья, Что защемило сердце от любви, Любви, похожей на благодаренье. Ко мне приблизилась моя звезда… И многое открылось мне тогда. 1982

«Последнюю ласку…»

Последнюю ласку, посмертную маску Уже от лица отнимают. Какую расскажут волшебную сказку — Не ведают, не понимают. Лицо в ожиданье, как в первом свиданье, Лицо в напряжении слуха. И снится, и снится все то, что явиться К нам может при помощи духа. Так веянье смерти проходит над нами, Вполне увлеченными снами. Так горькие руки сжимаются в муке, Тая обреченное пламя. 1982

«Ей снится крылатый стреноженный конь…»

Ей снится крылатый стреноженный конь И нежная чья-то ладонь. И от этого сна пробудиться она Все не может, от этого сна. Ей снится лежащий у ног богатырь. И замок. И снег. И снегирь. И от этого сна пробудиться она Все не может, от этого сна. Ей снится турнир и бряцание лат. Перчатка. И брошенный взгляд. Но от этого сна пробудиться она Все не может, от этого сна. Но — и рыцарь и мальчик — один человек Улетел словно в будущий век. Потому что она пробудиться от сна Все не может, от этого сна. 1983

Звонок

Если смерть — это сон бесконечный, Сновидения белой кости, Да приснится и день этот млечный В пятнах зелени, свежей почти. Я хотел позвонить в прожитое, В телефонную будку войдя, Чтоб услышать, задумчиво стоя, В трубке голос под шорох дождя. Затвориться от нынешней шири И спросить у того, что прошло: «Что там нового в канувшем мире?» Мертвый голос ответил: «Алло». Если смерть — это сон бесконечный, Сновидения желтой кости, Да приснится мне день этот млечный, День, когда не сказал я «прости». Я повесил холодную трубку На ее металлический крюк, Удивившись дурному поступку, Невзначай совершенному вдруг. Почему не сказал я ни слова, А погас, как потупленный взор, — Может быть, с неживым у живого Завязался б живой разговор. 1983

Лето

Благословенно лето, Благословенно в целом. Летом весна и осень Заняты общим делом. Препоручаюсь деревьям И голубым колосьям, Дарит весна доверьем Близящуюся осень. Лето — часы их встречи, В листьях таимой, в стебле. Пятнами ходит ветер, Всходы легко колебля. Лес зеленеет кроной. Нива зерном желтеет. В час предопределенный Поле позолотеет. Позолотеет роща, Зазеленеет озимь, Хлебом и свадьбой встретит Стекла на лужах осень. Благословенно лето, Благословенно в целом. Летом весна и осень Заняты общим делом. 1983

Служение

Такси, завернувшее за угол, — грусть расставанья… Такси, пролетевшее мимо, — забыли, не взяли… Нельзя ли, ведь это чужие огни и свиданья, Их видеть чужими, пустыми, простыми нельзя ли? Пустая в ночи мостовая — где юность былая? Рычащий во тьме грузовик — укоризна, безрулье, Безумье считать, что прошла она как таковая, Пустой, бездорожный, безбожной, несложной. Безумье. Две тени прощаются шумно — моя ли разлука? Туман приближается к сердцу, как личное чувство. Искусство, как долго продлится, скажи, эта мука? Зачем меня выбрало ты, не спросившись, искусство? Собой занимаются благополучные семьи. Зачем им поэт, если так хороши занавески? А он изливается — день изо дня — перед всеми, Как будто бы дома и поговорить ему не с кем. 1983

«С деревьев галки осыпают иней…»

С деревьев галки осыпают иней. Здесь на скамейке сиживал порой С моей лирическою героиней Не менее лирический герой. Я им дарил плоды воображенья, Они хрустели ими. А потом Куда-то уходили в окруженье Моих надежд. Я был седым кустом. Песком аллеи. Холодом ограды… Ветвями, им глядевшими вослед, Безгрешные нездешние отрады Я им дарил тогда. Их больше нет. Над Чистыми прудами воздух синий, Пятнистый сад сырой листвой пропах, С деревьев галки осыпают иней. Увозят лодки на грузовиках. 1949, 1983

«Так был этот закат знаменит…»

Так был этот закат знаменит, Что все галки — о нем, про него… Нет, не могут стихи заменить Ни тебя, ни меня, никого. Ты ушла. Я остался один С бесконечностью прожитых лет И с одной из московских картин, Прочно вбитой в оконный багет. Так был этот закат знаменит, Что все стекла, все крыши — к нему… Нет, не могут стихи заменить Настоящей любви никому. 1983