Это вечное стихотворенье...

«Надо дать отдохнуть глазам…»

М. Р.

Надо дать отдохнуть глазам, Словно дать отдохнуть округе. Я закрою глаза, А сам Буду видеть лицо подруги. Надо дать отдохнуть глазам, Словно сумеркам в хлопьях белых, Словно серым стволам, кустам С палисадниками в пробелах. Надо дать отдохнуть глазам, И куртинам, и тротуарам, И карнизам, и голосам За углом в переулке старом. Надо дать отдохнуть домам, Их скамеечкам и оградам, Окунающимся в туман, Прибегающим к снегопадам. Надо дать отдохнуть листам С желтизною неотвратимой, Надо дать отдохнуть глазам, Как родному лицу любимой. Так смежить их, в такую тьму, Беззаветно и безоглядно, Словно дать отдохнуть всему, Что так мило и ненаглядно. 1980

«Снится мне: я и стар, и беззуб…»

Зеленею, таинственный клен, Неизменно склоненный к тебе. А. Блок

Снится мне: я и стар, и беззуб, Но любовь сердце старое гложет. В этот час — рюмку водки, слезу б. Только нет, это нам не поможет. Снится мне: просыпаюсь в саду На скамейке, росой окропленной. Жду. И слышу: «Ты слышишь? Иду! Я пришла, мой седой и влюбленный…» Запах розовый. Кленов верхи. Молодые сжимая запястья, Я читаю ей тихо стихи Небывалого лада и счастья. Но, как это бывает во сне, Как случается со стариками, — На скамейке пустой в тишине Развожу я пустыми руками. Просыпаюсь опять. Никого. Старика и в помине не видно, И не жаль мне нисколько его, А стихам его даже завидно. 1980

«Куда ты делась, музыка моя…»

Куда ты делась, музыка моя, Не знавшая крюков и линий нотных? Где ты сейчас? Какого бытия Взыскуешь ты среди теней бесплотных? В недавнем прошлом или в тех местах, Где только вещь осталась от былого? Меня ночами посещает страх Не песенного — чуть живого слова. И, словно из больничного окна, Гляжу я на весенние деревья. Не их ли мне просить, чтобы весна Не отказала в слове и напеве? Или, пять пальцев грустно вжав в висок, Твердить себе, слагая стих умело: Здесь море чистой музыки шумело, Вся эта музыка Ушла в песок. 1980

«Прекрасная необычайность…»

Прекрасная необычайность Обыденного — хороша… Ведь это чистая случайность, Что ты живешь, что есть душа. Все это маленький подарок, Который так легко отнять, Который, может, тем и ярок, Что может даже не сиять. 1980

«Карнизы вывесили бахрому сосулек…»

Карнизы вывесили бахрому сосулек. От удивления осел сугроб. У птиц так много всяческих свистулек, Что у ветвей, как у детей, озноб. Снег тает с крыши, с блеском булькая в кадушку… Еще вчера пейзаж не ставивший ни в грош, Как наступая на воздушную подушку, Ты вдоль забора отсыревшего идешь. Куда? Так сдвинулись все эти дали, близи, Так с беспредельностью прозрачно слит предел, Что кот, за голубем следивший на карнизе, Вдруг вытянулся — и не полетел. 1980

«Есть жизнь у меня…»

Есть жизнь у меня, О которой не знает никто. Возьму свою палку, Тихонько надену пальто И скроюсь. Исчезну, Растаю, как воздух, Как даль… Куда же он делся? — Посмотрит на туфельку шаль. Расскажет ли трость, Возвратясь: Отдохнул иль устал, Кого обогнал, От кого я в той жизни отстал? Возможно, наступит Серьезнейшая тишина. А это всего только тайна. Загадка одна. 1981

«Мне позвонила улица…»

Мне позвонила улица… Я снял Поспешно трубку, думал: это ты. «Куда ты подевалась? — я сказал. — Я ждал тебя до полной темноты». Но это улица ко мне звонила… Листва шумела и к себе манила. На все мои призывы отвечали Какие-то трамвайные звонки. Не понимал я, что обозначали И восклицанья чьи-то, и смешки… И голоса, врывавшиеся в трубку И в ней шумевшие наперебой, Меня склоняли к здравому поступку — Повесить трубку, то есть дать отбой. Но было странное очарованье В молчанье, полном дальних голосов. Мне иногда в нем слышалось дыханье, Биенье сердца или бой часов… Мне позвонила улица, шумиха. Пространства стали дальние близки. «Спасибо, улица!» — сказал я тихо. И раздались короткие гудки. 1981

Оптимистика

Любомиру Левчеву

… Мысль о смерти… Если это мысль, то мысль о жизни. Ветка за окном запахла горько. Вот пойди попробуй увяжи с ней Мысль о смерти. Не поймет нисколько. У меня есть, в общем, три могилы. Не моих. Своих. Я в них частично. Ветка напряглась от вешней силы. Ветка эта мне не безразлична. Как прозрачна синяя погода! Синий цвет зеленым набухает. Мысль о смерти не дает прохода… Пусть на мне природа отдыхает, Я уж обойдусь без этой мысли Хоть сегодня: потому что надо Деньги на субботник перечислить, Да и с этой веткой нету слада. Хоть ушел, растаял холод жуткий, То — тепла ей, то ей — дождик брызни. Мысль о смерти — это вам не шутки. Мысль о смерти — это мысль о жизни. 1981

В метелице

В метелице… в шубке… Да что там!.. Напрасно! Опять повторится Все то же. За этим полетом, За этими взмахами птицы… Сначала — парить и стесняться. Потом — говорить-объясняться. Не надо… пусть лучше не крахом, А нежным останется взмахом, Оглядкой метелицы дымной, Загадочной и не взаимной… А то перейдет беспричинно С порыва к любви и звезде На вечную тяжбу с мужчиной, Которого нету нигде. 1981

«Вот уже и зима, а меня не позвали…»

Вот уже и зима, а меня не позвали На пустой перекресток в садовую глушь. Не окликнули даже ночные трамваи, Отражаясь в дрожанье нечаянных луж. Я пошел бы на зов в самом снежном завале, Вышел в самый зальдевший запутанный путь… Вот уже и зима, а меня не позвали, Чтобы новое слово тихонько шепнуть. 1982

«Когда случаются в судьбе…»

Когда случаются в судьбе Провалы, темени, Не надо думать о себе В прошедшем времени. Тогда сырой землей дохнет, Родной, суглинистой, И хризантемою пахнет Поблекшей, инистой. Гляди в провал, во тьму гляди, Гляди-разглядывай. Но все, что будет впереди, Не предугадывай. Живая ночь, живая тьма Не вечно тянется… Она прояснится сама, Сама проглянется. 1982

«Как будто нет других поэтов…»

Как будто нет других поэтов, Пишу, пишу, пишу. Зачем? Быть прожигателем рассветов И сочинителем поэм? Сломав перо, бумагу скомкав, — В ближайший лес за три версты Бегом от предков и потомков, От злобы дня и доброты! Но лишь завижу лист зеленый Иль прошлогодним прошуршу, Опять пишу как заведенный. Куда? Зачем? Кому? — Пишу! 1982