Этот большой мир. Тайна пятой планеты
Шрифт:
Почему я сказал, что Валеркины поиски напрямую касаются каждого из нас? Дело в том, что получив устойчивый пеленг на гипотетический «обруч», он собирался убедить Волынова сделать ещё один незапланированный прыжок — желательно, к точке над плоскостью эклиптики, после чего, взяв ещё один пеленг, поставить всех перед фактом. Расчёт верный: никто на борту «Зари» не станет возражать, когда узнает, что один из кусочков мозаики, скрывающей тайны «звёздных обручей» где-то рядом, и стоит только руку протянуть, чтобы добраться до него. И наоборот — если пренебречь полученными данными, утешив себя тем, что всегда можно вернуться и повторить наблюдения, можно навсегда упустить этот шанс. То, что удалось с первого раза взять нужный пеленг, объяснял Валера, иначе как чудом не назовёшь: шанс даже не «один на миллион» — один на миллиард, как в сказочке
Я слушал его сбивчивую речь и с ужасом вспоминал эпизод, когда Юрковский, увидав в глубине Колец Сатурна серебристого паука, несомненное творение пришельцев, кричит на безответного Крутикова требуя, чтобы тот бросил космоскаф в мешанину каменных обломков, навстречу верной гибели.
«…Миша, — хрипло зашептал Юрковский. — Я тебе не прощу никогда в жизни, Миша… Я забуду, что ты был моим другом, Миша… Я забуду, что мы были вместе на Голконде… Миша, это же смысл моей жизни, пойми… Я ждал этого всю жизнь… Я верил в это… Это Пришельцы, Миша…»
Почему, спросите с ужасом? Да потому, что я ему поверил. Безоговорочно, сразу, настолько, что готов был требовать, уговаривать, связываться с Землёй, несмотря на значительную задержку по времени, даже угнать прицепленный к «Заре» грузовик — лишь бы Валера смог довести задуманное до конца…
Стоп, это уже ни в какие ворота… Я помотал головой, отгоняя наваждение прочь. Помогло.
— Наверное, надо что-то делать? идти к Волынову? — неуверенно предложил Середа. — Нельзя же, в самом деле, упускать такой шанс! А вдруг там действительно…
Я едва не выругался. Ни тени сомнения в Валеркиных словах — и это у Витьки-то, с его устоявшейся репутацией скептика! Да, похоже, энтузиазм Леднёва заразен по- настоящему. Нет, судари мои, так дело не пойдёт — энтузиазм энтузиазмом, но надо ведь и голову иметь на плечах!
Я шумно втянул ноздрями воздух, задержал дыхание — и не дышал, пока все, даже Валерка, умолкли, уставившись на мою побагровевшую от прилива крови физиономию с выпученными, словно у глубоководной рыбы, глазами.
— Лёш, что с тобой? — осторожно спросила Юлька. — Ты плохо себя чувствуешь?
Я шумно выдохнул.
— Ничего, Юль, всё в порядке. Икота одолела, уже прошло…
Леднёв смотрел на меня, как на предателя. Он что, успел прочесть мои мысли?..
— Ну, чего замолкли, товарищи космонавты? — заговорил я преувеличенно-бодрым голосом. — Валера тут всё красиво изложил, интересно. Осталось решить, что мы со всем этим теперь будем делать?
— Может, сходим к Волынову? — неуверенно предложил Юрка-Кащей. — Объясним, как есть, он мужик толковый, должен понять.
— К Волынову пойти можно. — согласился я. — Только уговор: если он-таки откажет, никаких резких движений! Это в первую очередь к тебе относится, Валер… — я поглядел на Леднёва. — Тогда, возле Дыры, ты меня уговорил, но ещё раз этот номер не пройдёт, даже не пытайся. Уяснил?
Астрофизик кивнул. А что ещё ему оставалось?
— Тогда составь кратенькую записку, на страницу, не больше. А мы пока зайдём в столовку, а то жрать охота прямо- таки нечеловечески…
Из записок
Алексея Монахова
«…Согласия капитана мы добились без особого труда. Он, конечно, поворчал на тему — 'почему скрывали затею от начальства?» — но в итоге одобрил. А что? Риска в паре внеплановых прыжков никакого, тахионных торпед у нас на три таких рейса, а что Валеркиной самодеятельности— что ж, на то он и учёный, главное, чтобы был результат. Волынов даже не стал запрашивать одобрения Земли, сочтя, что небольшое изменение планов вполне в их с Леднёвым компетенции. А раз капитан корабля и научный руководитель экспедиции согласны — то так тому и быть!
Дальнейшее стало вопросом времени и техники. На расчёты и программирование торпед ушли ещё сутки. Всё это время я маялся от безделья и даже сделал попытку предложить Юльке помощь — бобины с магнитными лентами подавать, что ли… Увы, предложение было с негодованием отвергнуто Леднёвым, не терпевшим присутствия посторонних в лаборатории в столь ответственные моменты. Что ж, ему виднее; я тяжко вздохнул и поплёлся (а потом и поплыл) в ангар, чтобы в который уже раз задать профилактику безупречно исправным буксировщикам. И проторчал там, пока голос Волынова по внутрикорабельной трансляции не объявил о получасовой готовности.
Обычно я предпочитаю пережидать прыжки через «батуты» в своей каюте. Нет, никакими особо неприятными ощущениями этот процесс для меня не сопровождается — всего лишь привычка плюс нежелание натягивать на себя осточертевший «Скворец», а потом снимать его и упаковывать в рундук. Установленные на время экспедиции правила внутреннего распорядка требовали от членов экипажа перед прыжком облачаться в гермокостюм, если только они не находятся в своих каютах, которые в любой момент можно загерметизировать. Насколько мне было известно, большинство «молодёжного» экипажа «Зари» придерживается того же правила, однако на этот раз все, не сговариваясь, собрались в «Секрете». Не было только Юльки — они с Леднёвым и Коуэллом наблюдали за прыжком из астрофизической лаборатории, куда было выведено дублирующее управление тахионными торпедами. Мы же собирались наблюдать за прыжком воочию, через толстенные стёкла резервного мостика. Вообще-то, это запрещалось упомянутыми правилами, но — кто будет проверять? Единственной мерой предосторожности стали тёмные светофильтры, опущенные на обзорные окна — торпеды, срабатывая, дают сильнейшую вспышку, и рисковать зрением никому не хотелось…
…Мне, как и любому на «Заре» не раз доводилось наблюдать, как возникает в плоскости «батута» мерцающая плоскость тахионного зеркала. На раннем этапе Проекта американцы попытались ввести в употребление мудрёный термин «горизонт событий», но он не прижился, вытесненный незамысловатым и вполне демократичным «миррор» — или «мируа», если по-французски. И если в кольце «батута» возникновение зеркала выглядело привычно, даже буднично, то вспышка тахионной торпеды способна дать сто очков форы гиперскачку из «Звёздных войн». Представьте: в строго рассчитанный момент на удалении сотни километров перед носом корабля, вспыхивает ослепительная точка, разрастается до небольшого пятна — и вдруг взрывается изнутри, разбрасывая по сторонам ослепительные бело- лиловые протуберанцы. Они вытягиваются, расширяются и сливаются воедино, образуя подобие светящейся амёбы — с колышущимися неправильной формы краями и разбегающимися по световой плоскости полосами, кругами, волнами.
Корабль же продолжает движение и даже немного ускоряется — повисшее в Пространстве Зеркало способно продержаться всего несколько секунд, но этого достаточно, чтобы нагнать его и пройти насквозь. Это и есть момент прыжка — корабль, миновав подпространственную «червоточину» (краткий миг непроницаемой, абсолютной темноты, коготки миллионов электрических мурашей по всей коже, головокружение, порой лёгкая тошнота) и выскакивает в финиш-точке. Прыжок при помощи тахионной торпеды даёт обычно погрешность, напрямую зависящую от дистанции — для двух с половиной астрономических единиц, которые предполагалось преодолеть на этот раз, ошибка могла составить до ста тысяч километров. Не слишком много в масштабах Пояса, и уж тем более, не способно помешать взять пеленг на загадочный объект, вроде бы обнаруженный Леднёвым где-то в тёмных глубинах «семейства Хильды».
Кто такая эта Хильда, и за какие такие заслуги она была увековечена на картах Солнечной Системы — сие мне неизвестно. Наука в моём лице пока не в курсе, как говорил актёр Филиппов в '«Карнавальной ночи». Знаю только, что так именуется группа тёмных углеродных астероидов, расположенных за главным Поясом, между орбитами Марса и Юпитера. Как объяснял Коуэлл, учёные долгое время полагали, что эти астероиды, не являются фрагментами общего «родительского» тела (той самой Хильды, ага!) что характерно для большинства подобных «семейств», а представляют из себя группу случайных, приблудных глыб, обломков неизвестно чего, находящихся в орбитальном резонансе с Юпитером. Леднёв же полагал что это скопление, наоборот, образовалось в результате разрушения особенно крупного фрагмента Фаэтона — и вот так, целиком, было оторвано от общего массива Пояса гравитацией газового гиганта. Коуэлл был целиком с ним согласен, но, как и Валера, не смог внятно растолковать нам, жалким дилетантам, чем это подтверждает гипотезу Леднёва о местоположении «обруча».