Этот дурак

— Глеб, — пищит брюнетка, умоляю глядя на Яна. — Ян уходи, видишь, он не в себе.

— Ты же поговорить хотела, — тем не менее, отвечает наш мастер боевых искусств, с отвращением махая в сторону дернувшегося Глеба, язвительно добавляя. — Или будешь дальше этого маменькиного сынка на поводке держать? Что Свиридов, хозяйка «фу» сказала и ты у ног ее сел?!

Походу я одна ни во что не въезжаю, поскольку Глеб, вырвавшись, снова бросается на Кришевского, с явным намерением ему если не голову откусить, то хоть фонарь поставить. Вот только бесполезно это все. Новый удар, опять собой асфальт подметает. Правда, успел все же по касательной задеть Яна, разбивая ему губу.

Сплывает кровь, с шипением глядя на барахтающегося Свиридова.

— Поднимайся, соплежуй или расплачешься тут? Может мамке позвонить хочешь, а стукач?! — рявкнул Кришевский и они снова сцепляются, падая вместе. Нет, ни за что. Никаких убийств в мою смену. Я крови боюсь!

— Да сделай ты что-нибудь, чего встала?! Из-за тебя же бьются! — бросаюсь к этой цапле отмороженной, глядящей на парней широко распахнутыми глазами. Либо она в глубоком шоке, либо мозги отказали. Склоняюсь к последнему, потому как Оля не собирается мешать парням, выбивать друг из друга дух. Пока Ян поднимается, точно огромный дикий зверь, хватая за грудки Глеба и встряхивая со всей силы.

— Урод!

— Резче, утырок. Дерешься, как девчонка!

Ай, все, пора спасать ситуацию. Понимаю, что толку от принцессы нашей никакого. Она в обычные то дни, будто рыба мороженная, сейчас особенно. Искренне не понимаю, что все в ней находят. Или красота так действует?

С разбега уже отработанным движением запрыгиваю на спину Яна, не давая устроить встречу его кулака с побитым лицом Глеба, заорав на всю парковку:

— Шерхан, не ешь Маугли!

Замирают парни, Глеб до сей минуты находящийся в прострации резко очухивается, с трудом отталкивая обалдевшего Яна. Люди оглядываются, голубы улетают, а я чувствую напряженные мышцы Кришевского под своими руками. Вижу, как желваки дергаются от нервного перенапряжения. Но ничего. Не двигается. Стоит на месте, тяжело дыша, все еще занеся кулак с разбитыми костяшками.

— Слезай, — рычит сквозь зубы. Страшно, ей богу, аж до печенки пробрало, но я упрямо прижимаюсь, не давая сдвинутся, фыркая чуть дрожащим голосом:

— Щас, ага. Ты его грохнешь, как Шрам Симбу, а я потом полгорода затоплю. Не шучу, серьезно затоплю. Мировой потоп устрою, виноват ты будешь, — бред несу, но вижу, как он вслушивается. Возможно, помогает пауза, а может до него достучался мой голос, пробиваясь через пелену ярости. Вижу, как Глеб в себя приходит. С вскриком Ольга бросается к нему, осторожно касаясь лица, пока Ян морщится, будто от боли. И это не физические увечья, не, нечто иное.

— Идите, — в моем тоне слышится приказ. Впервые позволяю себе так разговаривать с людьми, но ничего не могу поделать. На Олю и смотреть не хочется, особенно, когда «спасибо», бросая последний взгляд на Кришевского, уводя шипящего, ругающегося Глеба.

И только после того, как они скрываются, позволяю себе сползти по спине парня, вставая на дрожащие ноги, чувствуя, как проходит первый шок и страх сдавливает горло.

— Панда? — слышу хриплый голос, едва могу пошевелиться, не то, что ответить.

— Ась? — пищу, от ужаса совсем голос потеряла. Разглядываю асфальт, чувствуя внезапно опустившуюся ладонь на мою макушку, вздрагивая и поднимая голову, глядя в бесконечную желтизну, заполняющую все вокруг.

— Лучше бы ты никогда мне не встречалась.

Обратно молча едем. Дождь хлещет по стеклам, дворники едва справляются, стирая бесконечно падающие капли. Настроение — отстой полный. Не хочу разговаривать, думать, привычно переругиваться. Сегодняшний случай на парковке ясно показал две простые истины, от которых я отмахивалась.

Мне давным-давно не безразличен Ян Кришевский.

Он никогда не будет моим.

Хорошая девочка влюбилась в плохого мальчика. Зовите санитаров, Злате срочно нужна отдельная палата в дурике. Никаких шансов на выздоровление. Даже саму себя жалко стало, слезы обожгли глаза, не сразу поняла, что мы остановились у моего подъезда. А когда осознала, дошло, что уже минут пять стоим, молчим. Точнее я реву тихо, а Ян просто ничего не говорит, сжимая пальцами руль.

— Ну, — выдыхаю с трудом, понимая, что пора и честь знать. Вообще стоит завязывать с этой историей про парочку. Скажу завтра Ивану Федоровичу, что мы характерами не сошлись. Иначе не выпутаюсь никогда. — Пошла я.

Только за ручку взялась, как тихий бархатистый голос заставляет замереть.

— Мы встречались три года.

Ох, ты ж мать твою размать. Откровения, которые мне сейчас точно не нужны. Но послушно жду, откидываясь обратно на сидение, все еще держа руку на ручке. Будто за спасительный плот хватаюсь в попытке оставить себе возможность единственного выхода.

Жду продолжения. Вопреки ноющему бабострадальному чувству испытываю любопытство, тихонько шмыгая носом.

— Мечтали поступить в один университет. Я изучать химию, она — стать учителем литературы и русского языка, — продолжает Кришевский, рассеянно глядя перед собой, словно забыв, где он и с кем. — А затем в выпускном классе к нам пришел новый физрук.

Вздрагиваю, понимая, что сейчас, наконец, узнаю причину, по которой многие так боятся Яна. Зачем избил учителя, почему расстался с девушкой, отчего Глеб так ненавидит его. Выжидающе замираю, убрав руку, положив на колени.

— Он мне сразу не понравился, — кривится, будто от зубной боли. — Больно скользкий, но других устраивало. Всем улыбался. Парни от него в восторге были. Столько игр, идей, спортивных соревнований. Свиридова натаскал, помог получить стипендию здесь благодаря удачно выигранному матчу.

Жду, не знаю, чего жду. И то, что слышу, хотела бы никогда не знать.

— Вот только одна у него была плохая привычка, — Ян сжимает пальцы на руле, от злости, словно опять вспоминает те минуты. — Любил девочек помоложе. Особенно школьниц. Слухи ходили, что за это с прошлого места работы поперли, да только никто ничего не подтвердил. У девочек как раз учительница заболела, а у Ольги много пропусков из-за соревнований. Он сказал — нужно наверстать. Сдать нормативы после уроков.

Меня тошнит. Я знаю, что дальше, пусть даже он ничего не говорит, замолк, продолжая смотреть в никуда. Такие вещи кажутся нереальными, пока ты с ними не столкнешься напрямую. Или кто-то из твоих близких.

И за попытку защитить родного человека не могу осуждать Кришевского.

— Почему расстались? — тихо спрашиваю, разглядывая собственные пальцы. Едва слышимая усмешка слышится рядом.

— Она и так боялась афишировать наши отношения, потому что ее родители не хотели, чтобы их дочь встречалась с «этим хулиганом». А после произошедшего вовсе не пожелала вспоминать ничего. Предпочла сделать вид, что ничего не было.

— То есть никто не знает? — изумляюсь, поворачиваясь к нему всем корпусом, встречаясь взглядом с желтыми глазами наполненными злостью. И чем? Обидой, наверное.