Этюды, картины с целины

— Значит, точно пойдёшь, — процедил я. — Давай, за работу, бездельник.

Ефимка откровенно пользовался тем, что он единственный кузнец в слободе. Быстро понял, что имеет свои привилегии вроде того же освобождения от суточных нарядов и прочих работ, вот только не стоило ему наглеть чересчур сильно.

Он, однако, вернулся к работе сразу же, решив больше меня не злить. И спустя некоторое время штык и крепление на пищали были готовы. Я присоединил его, с небольшим усилием загнав крепление в паз.

— Ерунда какая, — буркнул Ефимка.

— Дурак ты, Ефим, — сказал я. — Это не ерунда. Это оружие победы.

Надо бы теперь сделать хотя бы десяток штыков и креплений, но это будет уже не сегодня. И не с этим бездельником. Ладно хоть убирать всё на место в кузнице он начал без моего приказа, проявил инициативу. Я дождался, пока он снимет фартук и вновь наденет кафтан.

— Ступай к Фоме, — приказал я. — Скажешь ему, я тебя на чистку нужников отправил, за леность.

Ефимка скривился, тихо буркнул «есть», вышел. Я вышел следом, проследил, куда он направится. Пошёл куда нужно, к нашему старшине. Дед за ним проследит, это точно. Вот только кузнеца нам определённо придётся искать другого. Не такого лодыря.

Сам я пошёл упражняться с новой игрушкой. Мимо проходящего стрельца я озадачил приказанием найти мне мешок соломы, и он побежал к конюшням, чтобы через несколько минут выйти с плотно набитым холщовым мешком. Вот и мишень для штыка.

Мишень подвесили на перекладину, на которой обычно сушилось бельё, и я взял пищаль двумя руками. Сделал пробный выпад. Штык вонзился в солому, но всё же орудовать вот так пищалью тяжеловато. Попробовал иначе, поставил пищаль словно пику, на приклад, присел, держа её под углом. Длины пищали хватало, чтобы защитить меня от всадника. Вот это уже лучше. Попытался вспомнить комплекс приёмов рукопашного боя со штык-ножом, сделал ещё один длинный выпад с широким шагом. Да, это вам не калаш, точно не калаш.

Но даже так получилось неплохо.

Глава 19

Заказ на штыки пришлось всё-таки отдавать Рыбину. Делать его он, само собой, не будет, такими простыми вещами займутся его ученики. К тому же, я потребовал, чтобы на каждой новой пищали сразу имелось необходимое крепление.

А затем я отправился к мастеру Ганусову, лучшему на данный момент литейщику Москвы.

Нашёл я его, как ни странно, на Пушечном дворе, где мастер ходил и покрикивал на учеников. Отливали здесь и пушки, и колокола, и прочие бронзовые изделия. Настоящий средневековый завод, мануфактура. Работало здесь человек двести, если считать вообще всех, а не только литейщиков, но не узнать Кашпира Ганусова было сложно. Он здесь единственный ходил с бритой бородой и в литовской одежде.

Это был сухощавый старик с надменным и властным выражением лица, длинные седые усы спускались к подбородку подковой, большая голова его покоилась на тонкой, почти что птичьей шее. Он мне сразу не понравился, с первого же взгляда.

На учеников он покрикивал или сварливо рычал, словно не умел общаться иначе, по двору ходил угрюмо, гостей не привечал. Неприятный старикашка. Что-то мне подсказывало, что мы с ним не сладимся.

Однако я подошёл и поприветствовал его.

— Мастер Ганусов, я полагаю? — спросил я, обращаясь к этому литовцу.

— Смотря кто спрашивает, — сварливо произнёс литейщик. — Для тебя — Кашпир Довмонтович.

— Никита Степанов сын Злобин, сотник стрелецкий, — представился я.

Его выражение лица не изменилось ни на йоту. Осталось всё таким же скучающим и неприятным.

— И чего ты от меня хочешь, сотник? Ты отвлекаешь меня от работы, — проворчал мастер.

Лично мне так не показалось. Он только ходил и покрикивал на подмастерий, которые справлялись и так. Я даже как-то растерял желание делиться с ним своими идеями. Да и литовец… Хоть он и на царской службе, доверия к нему у меня всё равно не было.

— Хотел с кем-нибудь из учеников твоих поговорить, — сказал я. — Дело небольшое, мастера тревожить незачем.

Литейщик нахмурился, фыркнул. Словно подозревал меня в чём-то.

— Со мной говори, — сказал он.

— Пушку новую я измыслил, — скрипнув зубами, признался я.

Ганусов снова фыркнул, хмыкнул, пошевелил усами.

— Умнее других себя считаешь, да? — произнёс он.

— Нисколько, — сказал я.

Умнее других я себя и правда не считал. Я просто был более информированным, это несколько другое. Здесь были люди и поумнее меня, а я просто пользовался чужими изобретениями и достижениями.

— Иди отсюда, сотник, — поразмыслив немного, сказал Ганусов. — Не мешай людям работать.

— И вам не хворать, — буркнул я, разворачиваясь и уходя к конюшням.

Вот и не сработались, как и ожидал. Но с пушками всё равно придётся что-то делать. Отливать их самостоятельно у меня не получится при всём желании. Нет на это ни времени, ни материала, ни денег, так что придётся что-то изобретать в обход Ганусова.

Пушечный двор — большое место, и как только я завернул за угол, скрываясь из виду мастера, который снова принялся шпынять своих учеников, меня тихонько окликнули.

— Эй, боярин! Боярин! — зашипел какой-то совсем юный парнишка, даже младше меня, в армяке не по размеру и шапке, спадающей на глаза.

Я остановился, взглянул на него, вопросительно поднял бровь. Он немного замялся, сорвал шапку с русой головы.

— Про пушку новую! Каюсь, подслушал ненароком, так вы и не таилися с Кашпиром Довмонтовичем, громко лаялись! — выпалил он.

— Да мы и не лаялись, спокойно разошлись, — заметил я. — Чего хотел-то?

— Так про пушку! — воскликнул паренёк.

— Ну? — поторопил его я.

— А ты и впрямь новую измыслил? Как с пищалями? — спросил он.

Похоже, слава о моих пищалях дошла и досюда. Что неудивительно, мастеровые все между собой общаются. Да и до Кузнецкого моста отсюда недалеко.

— Вроде того, — хмыкнул я.

— Шибко я до новых пушек охоч, — признался парень. — А Кашпир Довмонтович новое не любит, мол, баловство сие есть.

— Вот оно как… — хмыкнул я.

Тогда понятно, почему Ганусов так отреагировал. Он, значит, полжизни учится у именитых мастеров, овладевает секретами бронзы, постигает науку изготовления пушек, а тут приходит какой-то юнец, абсолютно далёкий от ремесла, и предлагает ему отлить новую пушку. Он, выходит, ещё мягко со мной общался, с уважением.

— А тебя как зовут? — спросил я, затаив некоторую надежду.

— Меня? Богданом звать меня, — ответил парень.

— И ты пушки лить умеешь? — спросил я.

— Ну, ремеслу обучаюсь, — шмыгнув носом, ответил он.

Я крепко задумался, разглядывая этого юного литейщика. В теории я мог бы переманить его к себе, организовать производство прямо в слободе. Но того размаха, который есть здесь, на Пушечном дворе, мне не достичь, по крайней мере, пока что.

— Многому обучился уже? — спросил я.