Этюды, картины с целины

Но пока у каждого из князей есть собственная мини-армия, с ними приходилось считаться даже царю, и наносить им оскорбление отменой местничества Иоанн не мог. А если будет усердствовать с централизацией власти, его тихонько уберут, на его место посадят малолетнего царевича или его двоюродного брата, а страну раздербанят на удельные княжества, в котором будут править единолично и самовластно. Точно как вильная шляхта в соседней Польше, где шляхтич мог своего смерда невозбранно убить, а против своего короля поднять абсолютно законное восстание, рокош.

На Польшу и Литву оглядывались многие. Некоторые отъезжали вместе с семьями и свитой, некоторые просто тихонько желали внедрить на русской земле их порядки. Вот только по моему мнению для русского человека эти порядки не подходили абсолютно.

— Мы от Гедимина род ведём, ничуть не хуже! — рявкнул какой-то седобородый старик в тяжёлой жаркой шубе.

Я в этом споре не участвовал и в содержание его даже не вникал, мне было абсолютно безразлично, кто станет моим непосредственным командиром. А если придётся служить под началом какого-нибудь дурака, ну, в этом вся армия во все времена. Тут и без местнической системы, можно сказать, тебе сильно повезло, если твоим командиром окажется кто-то толковый.

Определить нужно было воевод Большого полка, Передового, Сторожевого, полков правой и левой руки, и, насколько я знал, такие споры и тяжбы могли тянуться по несколько дней кряду. Я даже утомился стоять посреди этого шума. Каково было спорщикам, вообще не представляю.

Но и уходить пока было нельзя. Всё-таки решалась и моя судьба в том числе.

Князь Курбский тоже глядел на всё это как бы свысока, его назначение на пост первого воеводы, очевидно, было делом решённым. Государь повелел ему возглавить армию, и он возглавит, пусть даже Шуйские не станут ходить под его рукой. Для них найдутся и другие назначения.

Однако понемногу ситуация начинала проясняться, хотя несколько бояр, несогласных с назначениями, демонстративно покинули зал. Их никто не останавливал и не возвращал. Ушли и ушли, зато их конкуренты за должности вздохнули спокойно.

Меня и мою сотню определили в Сторожевой полк. Фактически в охрану обозов, подальше от основных боевых действий, а непосредственным моим начальником стал князь Золотой-Оболенский, Иван Андреевич. Князь своим назначением был крайне недоволен, но местнический спор он проиграл своему же родичу Горенскому-Оболенскому, потому что Горенские род вели от старшего, а Золотые от младшего, и оспорить этот факт Иван Андреевич никак не мог.

Понемногу и все остальные назначения утрясались. До драки так и не дошло.

Князь Курбский утвердил сбор в Пскове, откуда должна была выдвинуться рать к Юрьеву на подмогу, но осенняя распутица практически не оставляла шансов добраться туда раньше зимы. Обозы просто не пройдут по русским дорогам. Нужно ждать ледостава и двигаться по рекам, на санях.

На Руси вообще с дорогами было туго, испокон веков. Дорог нет, одни направления, а уж в зачуханную Ливонию, в которую ездить никто не ездил, и подавно. Торговля вся по рекам, а в Прибалтику из исконно русских земель ни одна река не течёт. Разве что Великая, что в Пскове, течёт через Псковское и Чудское озёра к Балтийскому морю, но до Пскова ещё тоже надо добраться.

Причём добраться самостоятельно, и срок князь Курбский поставил к Рождеству, то есть, к середине зимы. Блицкриг? Нет, не слышали. Шестьдесят сотен воинов, из которых только в лучшем случае половина — конные, продвигаться стремительно не могут. Плюс ещё артиллерия, плюс обоз с фуражом и провизией, вот и выходит, что сбор у Пскова к зиме — вполне реальный срок, хотя один всадник на перекладных домчится от Москвы за неделю.

Вот и моя сотня начала готовиться к отбытию, и взмыленный Фома носился по слободе с утра до ночи, заведуя всем хозяйством. Я же спешно доделывал все московские дела, понимая при этом, что не успею сделать всё.

В первую очередь, торчал на Пушечном дворе.

Государева грамота подействовала как золотой ключ, открывающий все двери, и я, к неудовольствию мастера Ганусова, проводил большую часть дня среди литейщиков, наблюдая за процессом изготовления первого в истории единорога.

Конструктивно он не слишком сильно отличался от тех пушек, что уже отливались мастером Ганусовым, просто чуть усложнилась форма, но Кашпир Довмонтович всё равно ворчал и злился. Настолько ему не понравилось моё вмешательство в процесс, что он фактически самоустранился от изготовления пушки, и всем руководили его подмастерья. В первую очередь, Богдан, и его дружок, знаменитый в будущем Андрей Чохов, который пока тоже был сопливым подмастерьем.

Мне повезло, форму под единорога не пришлось готовить с ноля, по калибру подошла одна из уже существующих, как раз на половину пуда. После небольшой доработки, естественно. Деревянный сердечник просто обтесали топором, шутя, что стрелять пушка тоже будет кольями, а затем принялись обматывать жгутом и обмазывать глиной.

Я просил, чтобы пушку отлили без украшений и орнаментов, но литейщики воспротивились, едва не разругавшись со мной в пух и прах. На цапфы и скобы я ещё был согласен, вещи утилитарные и полезные, но морды зверей, птицы и всадники мне казались совершенно лишними. Однако литейщики всё равно добавили и их.

Поприсутствовать при, собственно, отливке орудия мне всё-таки не удалось. Форма сохла слишком долго, парни хотели сделать всё как надо, максимально качественно, и поэтому перестраховывались, оттягивая сам момент отливки.

Меня они, однако, заверили, что всё будет в порядке, пройдёт как по маслу, и я оставил им самые подробные указания. Каким должен быть лёгкий полевой лафет, где располагать зарядный ящик, и так далее. Короче говоря, это должна была быть пушка наполеоновской эпохи, а не здешние тюфяки, и мастера клятвенно мне обещали, что исполнят всё в точности.

Если у них и впрямь получится, это будет самый лучший подарок. С такими пушками можно будет бить любого врага, хоть ливонцев, хоть немцев, хоть французов. Отлить тоже обещались к зиме, но не к Рождеству, а к началу Рождественского поста. Я в любом случае в это время буду уже далеко от Москвы.

Столицу мы покинули с первым снегом. Сотня стрельцов вышла пешим порядком, навьючив на себя пищали, бердыши и сабли, колонной по три. Шагали в ногу, отработав этот момент до автоматизма, позади тащился обоз со всем прочим необходимым барахлом. Удалось вместить всё на десять телег, практически налегке, и я считал это невероятной удачей, потому что у иных воевод обозы могли растянуться на несколько километров.

И я не удержался от того, чтобы не научить своих стрельцов строевой песне. Пели, разумеется, «Марусю», которая молчит и слёзы льёт, и горожане оборачивались на строй шагающих стрельцов и долго глядели вслед такой диковинке.

На войну все уходили с полной уверенностью в скором разгроме противника, точно как в прошлый раз, когда Ливония сдалась почти без боя, и лишь запрошенное перемирие спасло её от разгрома. И только я знал, что эта война может затянуться на долгие годы. Если всё пойдёт, как в прежней истории. Я ещё не успел настолько сильно повлиять на её ход.