Ева

Затем он отстранил ее от себя, почти уложив на простыни, и одновременно подтянув ее к себе, прижавшись животом к ее животу… кажется, она поняла, что он хотел, и начала двигаться сама, направляемая его руками.

Это было невыносимое ощущение — максимально разведенные бедра, и его горячая рука внизу живота, и Ева сходила с ума, ощущая себя пойманной, бьющейся за свою свободу и сходящей с ума от наслаждения. Он вжимался в ее тело, вырывая из ее губ крики, и его бессовестные руки то сжимали ее плоть, то соскальзывали вниз, лаская, проникая между их прижавшимися телами. Пальцы Вейдера нащупывали острые соски, и царапали ее влажную спину, доводя женщину до умопомрачения.

И удовольствие снизошло на обоих, заставив их тела замереть, не двигаться.

И оба, прижимаясь друг к другу, пережидая наслаждение, еле двигались, доставляя друг другу последние, острые ощущения…

…Ева с криком проснулась, и села в своем кресле.

Перед ней на столе лежал сайбер императора, поблескивая красным глазком. Фиолетовый тяжелый халат, истерзанный, скомканный, чуть влажный, валялся на полу — подняв его, Ева уловила чуть заметный запах, тот самый запах, который обычно ознаменовывает интимное свидание. И тело, скованное истомой тело говорило о том, что только что оно билось, дрожало от страсти и полученного удовольствия…

Приснилось? Ей все это приснилось?!

Ева спрятала лицо в ладонях, ощущая, как горят искусанные губы.

Сон был реален, и воспоминания о некоторых его эпизодах вгоняли женщину в краску.

… В это же время Вейдер в своем кабинете на станции проснулся, и стол под его механическими пальцами жалобно скрипнул, и столешня лопнула, ощетинившись острыми щепками. Сон настиг и его, и острое наслаждение некоторое время не давало ему ни двинуться, ни пошевелиться. Сердце его бешено колотилось, и он все еще ощущал движение ее шелковистых бедер на своих, а руки его все еще будто бы сжимали прижавшееся к нему тело женщины, содрогающееся от полученного удовольствия.

— Ева, — прошептал он, задыхаясь, и ее имя ласкало его язык не меньше поцелуя. — Ева…

Он поднял свою руку, и, поворачивая ее туда-сюда, рассматривая.

Анатомически идеальная рука, хм… интересная идея.

17. Гроза над Ригелем (4) +18

Прошло слишком много времени в затишье.

Деятельная натура Вейдера протестовала против этого вынужденного покоя. Он начал чувствовать себя пленником, в очередной раз пленником, и проклятый Риггель висел тяжелым грузом внизу, в холоде космоса, не пуская Вейдера на свободу, и одновременно притягивая его к себе, маня.

Там, на Риггеле, была Ева.

Встречая каждый новый день, Вейдер, занимаясь своими делами и заботами, возложенными на него Советом, или совершая тренировочные полеты, он не мог удержаться, не глянуть на Риггель.

На той стороне планеты, которая сейчас освещена солнцем, была Ева. И тоже занималась своими делами — поговаривали, что Вайенс вдруг потерял к ней интерес, и занялся какими-то политическими интригами. Так или иначе, а он часто бывал в деловых поездках, и все тяготы управления легли на плечи Евы.

Практически все время она проводила без Вайенса… одна. Одна инспектировала, одна работала в кабинете, одна ложилась спать…

Нет, не думать, не думать об этом!

Так или иначе, а Вайенс от нее не отказывался.

Об этом говорили чаще — о его странной настойчивости. Всем было ясно, что ему некогда заниматься личными делами, и поговаривали, что Ева пыталась разорвать их помолвку, но он всякий раз принуждал ее отказаться от мысли о свободе.

Что за странную власть он над ней имеет? Странно, странно…

Запираясь в одной из своих камер медитации, от нечего делать, Вейдер принялся конструировать ту самую руку, что видел во сне.

Имея теперь некоторую власть в Альянсе, он велел привезти ему самые лучшие материалы и приборы. Эти приготовления вызвали небольшой переполох, но на этот раз Вейдер сам прекратил все зарождающиеся истерики по поводу того, а «не смастерит ли он чего-то опасного», заявив, что для того, чтобы сделать мощную бомбу, у него под рукой давно все есть.

Он давно уже задумывался о том, что ему нужно озаботиться собственным удобством, и он не собирался на этот раз кому-либо доверять делать для него улучшения.

Их было много, невообразимо. Из каждой битвы он выходил с потерями, с ранами, и его костюм и протезы чинили и переделывали много раз. Но, каждый раз надевая их, и ожидая какого-то чуда, он понимал, что не произошло ничего. Броня становилась лишь массивнее, более ударопрочной, но нисколько не удобнее.

Наоборот — с каждой травмой доспехи становились лишь мучительнее, все более неудобнее. От боли возрастала его ярость, с пониманием очередного увечья приходила дикое бешенство, такое, что, наверное, насквозь прожгло бы и Звезду Смерти, но вся Сила, пришедшая с этой яростью, не могла избавить его от ненавистной брони…

А после битвы при Явине он достиг самых глубин Темной стороны.

Он, столько раз получающий увечья, привыкший биться за свою жизнь до последней капли Силы, до состояния, когда смерть, казалось, уже овладевала им и подчиняла своей власти — сейчас, выйдя из этого боя практически без потерь, он все же проиграл.

Именно это привело его в такую ярость, что породила Силу, выудившую его из беспомощного состояния.

И когда, сидя в камере, куда его закрыли сторонники Альянса после взрыва Звезды Смерти, во время очередной процедуры выдернув из своего тела эти бесконечны провода, глядя, как места разъемов кровоточат, и с некоторым недоверием прислушиваясь к собственным ощущениям, он понял, что ему больше не нужен костюм.

Все эти отвратительные и унизительные процедуры больше не нужны.

Сила своими невидимыми нитями надежно и прочно сшила его поврежденные ткани, и изменить этого не могло никакое обстоятельство — разве что новые травмы.

Ноги и руки теперь не давали ему покоя.

Единственной качественно сделанной рукой Вейдер считал правую, но и той лишился в бою с Люком, и вынужден был заменить ее на очередной протез Палпатина.

Рвать тебе ранкором жопу, хитрый Палпатин! Вейдер был вторым лицом в Империи! Неужто нельзя было изготовить индивидуальных рук и ног, которые давали бы Владыке больше возможностей?!

Обтачивая прочный и легкий сплав до идеальной гладкости, скрепляя отдельные фаланги в пальцы, он не мог избавиться от мысли, что в очередной раз меняет себя. Зачем?

Новая рука удобнее брала сайбер. Пальцы, блестящие в холодном свете белых ламп, автоматически нашли самые удачные точки упора, и сочленения, идеально пригнанные меж собой, были прочнее, чем прежний металлический скелет.

Щуря желтые глаза, Вейдер рассматривал сквозь увеличительные приборы на то, как его руки соединяют тончайшие, словно нервы, цепочки, и с ненавистью думал о том, что Палпатин намеренно ограничил его и в этом. В удобстве.