Евангелие от обезьяны

Марат что-то долго и сакрально шептал. Я думал – молитву, пока не разобрал: «Ну, вот и все, Бар, вот и все. Дальше будет легче, дружище», – и так далее, в том же духе. Не на татарском – на русском.

Я стоял сзади, прислонившись к стене и скрестив руки. И ждал, пока он проревется.

Двадцать восемь минут.

Потом он медленно встал, повернулся ко мне и глухим, надтреснутым голосом спросил, где Вероника. Я вкратце рассказал всю правду. Он слушал молча, опустив голову. Морщины на его лысине были похожи на лабиринт из того фильма с Дэвидом Боуи.

Когда я закончил, Марат неуверенно огляделся, обошел тело бедного дурачка и сел на диван.

– Я так понимаю, – спросил он, глядя на Бара, – Вероника не в курсе, что вы здесь?

– Верно, – не стал спорить я, – хотя она очень обрадуется, если ей об этом рассказать. Она так хотела меня сюда привести, что замутила для этого хитрую многоходовую комбинацию с одним из самых плохих людей, встречавшихся мне в жизни. А лично пригласить не могла, потому как зачем-то скрывала от меня, что ходит за Рефкатом. Вы часом не догадываетесь, откуда такая секретность?

Марат пожал плечами. Я бы тоже не нашелся, что тут комментировать.

– Вы часто ее здесь видели?

– Раз в несколько дней. Мы… Я и ваша жена были единственными, кто навещал Рефката. Она – по своей благотворительной линии, я – по своей. По… по личной, дружеской. Поверьте, я понятия не имею, почему она от вас все скрывала. Меня это не касается, я не привык лезть в чужие дела.

– Возможно, – согласился я. – Но вы определенно должны быть в курсе другой вещи. Только что я прочитал последнюю рукопись Рефката. В ней он называет мою жену именем Нико – по образу той блондинки, что тусовалась в шестидесятых с Уорхоллом и Velvet Underground…

Тут я немного замялся: шаблон снова начало рвать, и знание мусульманским мясником слов типа «Уорхолл» и «Velvet Underground» показалось мне невозможным физически. Но он их знал.

– Бар всегда любил их лайв в «Батаклане» 1972 года, – мясник грустно усмехнулся, – особенноFemmeFataleиI'llBeYourMirror. Он вообще был героем не своего времени. Он не менялся. Просто не успевал. Бар… Он был рудиментом, вчерашним днем. И понимал это. Когда еще мог что-то понимать. В смысле… когда время в его сознании не перепуталось окончательно.

– Знаю… читал. Так вот, он там пишет, что встречает эту свою Нико, то есть мою Веру, возле нашего дома, где ее скручивает воскресший профессор Геронян и еще какие-то хмыри в «Гелендвагене», которые увозят ее в лабораторию на опыты. До этого он всю дорогу по ней жестко ностальгирует, вспоминает добрым, тихим словом и плачется. Называет своей девочкой, любовью всей жизни. Которую не видел то ли десять, то ли двенадцать лет. Внимание, вопрос. Как это увязывается с тем фактом, что в реальности он видел Веру, ну, то есть Веронику, почти каждый день? Кстати, вы в том креативе тоже есть, и тоже встречаетесь с ним после длительного перерыва.

– Вот как? – ответил Марат, но как-то блекло и буднично. Он почему-то все время отводил глаза, и это снова и снова сбивало меня с толку. Люди такой породы должны быть как собаки, они всегда смотрят в глаза, всегда бросают этот звериный вызов – отведешь взгляд или готов ответить? Но этот бородатый муслим не смотрел мне в глаза. Почему-то это действовало на нервы. Я понимал, что он так поступает не из страха; он вел себя, как вел бы себя нормальный адекватный человек в этой ситуации. Вот в чем проблема. Ведь бородатый муслим мне априори враг, а враг не может вести себя со мной как нормальный адекватный человек. Никогда. Моя логика восприятия выла от напряжения, силясь удержать давным-давно освоенные границы.

– А что там еще есть, в этом его креативе?– спросил Марат, и, наконец, посмотрел мне в глаза. Без вызова. Просто посмотрел в глаза.

Мне снова показалось, что он ни разу не удивлен.

– А еще там есть диджей Азимут, который, как выясняется, придумывал свою музыку не сам, а с помощью трех обезьян-Разъемщиков, подсоединенных к его мозгу через некое подобие коммутатора. Все это происходило в рамках опытов спецслужб по усовершенствованию контроля над людьми – потому что с помощью музыки Азимута людям можно было внушить все, что угодно, и заставить их чуть ли не убивать родственников с улыбкой на устах. Азимут давал тонкую эмоцию, обезьяны – первородную животную силу. Как-то так. Но потом Азимут вошел во вкус, отбился от рук и его на десять лет посадили под замок, сделав вид, что убили. Ну а теперь он, стало быть, вырвался и притворился, что воскрес. Стал забивать стрелки старым друзьям, но онисты нашли его первыми и снова подсоединили к обезьянам.

Краешек рта Марата шевельнулся в бороде и пополз вверх – что было, бесспорно, ностальгической улыбкой.

– Узнаю стиль старины Бара. Надеюсь, вы не считаете, что это документальная повесть, – сказал он. – Собственно, вот и ответ на ваш вопрос по поводу Вероники.

– Не уверен, что понимаю вас. О чем вы?

– Вы в курсе, как работал мозг Бара? – ответил он вопросом на вопрос.

Я развел руками:

– Откуда мне знать?

– Хорошо… Дело в том, что, как ни странно, он функционировал вполне терпимо. В рамках конкретной ситуации и конкретного человека, разумеется. В случае Бара: соединял слова в строчки, а мысли в абзацы и законченные темы. Бар не был овощем в классическом понимании этого слова. Он мог сам себя обслужить, приготовить пищу, сходить в туалет…

– Странно. Его сестра утверждала, что не мог.

– Его сестре стоило бы хотя бы изредка навещать больных родственников, а не сжигать мосты из-за того, что ей не удосужились купить квартиру. Глядишь, сейчас и осталась бы с наследством. Та еще штучка, я вам скажу. Ну, по крайней мере, теперь жилплощадь перейдет в руки человека, который оставался верен до конца...

– Вы рассказывали, как работал его мозг, – перебил я, взглянув на часы.

– Да. Так вот. Бар был более-менее приспособлен к жизни – конечно, лишь по сравнению с другими овощами, но все же. Что его мозг со временем напрочь отказался делать – так это отделять реальность от снов, галлюцинаций и просто мыслей, которые возникают спонтанно и могут касаться чего угодно. Как бы объяснить… Обычный человек видит на улице красивую девушку, например, и может в мыслях представить ее голой. Но если то же самое сделает Бар, это уже не будет фантазией – для него это станет реальностью. То есть он на полном серьезе будет считать, что девушка идет по улице голая... то есть, считал бы. В прошедшем времени, – осекся Марат и кашлянул, прочищая горло.

Какой приятный недуг, абсолютно не к месту вдруг подумалось мне. В другой ситуации и в другое время я бы тоже не отказался от такой волшебной способности. Правда, действующей только в отношении девушек. Чудесному превращению проходящего мимо гота в графа Дракулу я был бы, пожалуй, не рад.

– Еще одной особенностью Баровой психики, – продолжал меж тем Марат, – была полная потеря нормальных коммуникативных способностей. По симптомам это один в один напоминало аутизм. При этом, как и подобает аутисту, Бар был черезвычайно активен в своей теме, – а его темой было писание. Всего, что только возможно. Он без проблем мог сочинять и отправлять людям письма – вот только переписываться ему было уже не с кем. Да и в любом случае – тех, кому он писал, уже не существовало. После войны мы все стали другими людьми. Вы, конечно, понимаете, о чем я.

– Само собой.

– Да… Бар сам составил завещание в режиме онлайн на сайте адвокатской конторы и оплатил его кредиткой. Ну, об этом вам, конечно, известно... То есть понимаете, да? Он был абсолютно беспомощен в обычной коммуникации, но вполне самостоятелен в том, что не требовало вербального или визуального контакта с окружающими. Серфил в сети практически каждый день, все время что-то сохранял, переписывал. Половина жесткого диска забита какими-то разрозненными статьями, от политической аналитики до полной желтизны. Я как-то пытался понять схему, но так и не смог. Но главное – это, конечно, его книги. Собственно, их он и сочинял практически круглые сутки, не переставая. Ведь в книгах ему не нужно было отличать реальность от игры воображения. Когда он так работал… иногда я забывал о его состоянии.