Евангелие от обезьяны

Были в речах Марата какие-то пункты, отточия, казавшиеся мне странными и при этом почему-то важными. «Об этом вам, конечно, известно»… Почему мне должно быть известно, да еще и «конечно»? Но у меня не имелось ни времени вдаваться в подробности, ни желания ломать диалог, который потом мог бы уже и не срастись. Тем более что были и еще моменты, другие. Куда как более кричащие и куда как настойчивее требующие объяснения.

– Подождите. Вы хотите сказать, что «Евангелие от Обезьяны», которое я сегодня прочел, – не единственная из его рукописей?

– Если бы, – грустно ухмыльнулся Марат. – Таких вещей у него гигабайты, поройтесь в ноуте и поймете. А там ведь далеко не все. Есть еще внешний жесткий диск, куда он сохранял некоторые вещи. Не знаю, почему… наверное, они имели для него какое-то особое значение. И в каждой рукописи есть Нико. И почти в каждой – есть я.

Он снова повернулся к мертвецу и еще раз провел ладонью по его волосам – бережно, как гладят новорожденного ребенка. На фоне восковой кожи Бара его покрытая шерстью розовая лапища выглядела надменным и неполиткорректным символом жизни. Примерно так же смотрелась бы карусель с клоунами посреди кладбища.

– Он постоянно видел нас рядом с собой и сочинял нам приключения, придумывал судьбы. Что-то из этого даже соответствовало действительности. Но не часто. Единственным направляющим вектором для Бара являлись его фантазии. Потому что для него они были реальнее всего остального. Он просто искренне верил в то, что пишет... Между прочим, у него неплохо получалось. Настолько, что Вероника время от времени отсылала его тексты в издательства. Но их никто не печатал. Без разъема Бар был им не нужен.

Надо сказать, от этого разговора яснее не становится ни на улице, ни у меня в голове. Вместо того чтобы помочь раскатать весь этот странный клубок абсурдных хитросплетений, бородач запутывает нити еще сильнее. Получается, все это нужно было Вере только ради того, чтобы я прочел одну из сотен новелл, написанных безумцем, не отличающим сна от реальности? Что ради этого она вызванивала у меня за спиной подлеца Порокова (кстати, откуда у нее его телефон? они виделись только раз – несколько лет назад на корпоративе!)? Что подкладывала под меня Лину – блин, да это не привидится ни под какими грибами, девчонку под мужа подкладывает жена! – и так легко благословляла меня на поиски Азимовича?

Заметьте: Азимовича, а вовсе никакого не Бара. Но при этом согласно ее расчетам я должен был попасть почему-то именно к Бару, а там прочесть именно то, что прочел. Зачем??? Дабы узнать, что религия чудотворца Азимута на самом деле – продукт мозговой деятельности горстки лоботомированных обезьян?? Не хочу никого обидеть, но сие есть весьма шаткое подспорье в поиске чуда.

Нет, в этом отсутствует всякая логика. Моя жена не выжила из ума и не страдает усыханием мозга, как страдал им несчастный Рефкат Шайхутдинов. Хрена лысого. Кто угодно, только не Вера! Наоборот: Вера – та девушка, которая всегда очень четко ставила цели и столь же четко шла к их выполнению, шаг за шагом хоть по воде, хоть по трупам. С ясной головой и хищной уверенностью молодой кобры.

И эта кобра хотела, чтобы я нашел Азимута с помощью «Евангелия от Обезьяны» – вот зачем она все это придумала. Она ведь не прорицательница Ванга и не участница телешоу «Битва экстрасенсов». Она не могла предвидеть, что я встречусь с резиновой пулей Эраста раньше, чем доберусь сюда. Откуда ей было знать, что я найду Азимута и без помощи всяких полоумных евангелистов с дырой в голове.

Вопрос лишь в том, какой именно из миллиона байтов горячечного бреда должен был задать мне правильное, с точки зрения Веры, направление поиска. И почему.

Конечно, самым простым решением было бы сейчас набрать ее номер и спросить в лоб. Но вы не знаете Веронику Аристарховну. Если она что-нибудь скрыла от вас, черта с два вы выведете ее на чистую воду, приперев к стенке. Она будет отмазываться, агрессивно отбрыкиваться, спрыгивать с темы, изворачиваться, нападать первой и отрицать очевидное, но ни в чем никогда не признается. Я же говорю – кобра. За это ее все и любили. Не только Бар. Я тоже любил.

Кстати, никогда не слышал от нее, что они с Баром были в отношениях. Интересно, эта часть повествования – «соответствует действительности»? Что-то подсказывает мне, что да.

Вдруг я осознаю главное: получается, что Бар уже много лет не втыкал в голову разъем. До вчерашнего вечера. Или он был не вчерашним? Неважно; а важно то, что «Евангелие от Обезьяны» не могло быть обычной рукописью уже потому, что написано – впервые за очень долгое время – под разъемом.

Тем самым, который так безжалостно сжег бедняге мозги. Поджарил его, как курицу. С печеной корочкой.

– Скажите, Марат, – пытаюсь снова нащупать нить, – а Вера имела привычку читать его рукописи?

– Сначала да. Она как-то сказала мне, что Бар кажется ей человеком, который наполовину протиснулся в дверь к Богу. Понимаете? И поэтому среди его вещей могут быть ответы, которых здесьне найти. Я не стал спрашивать, какие именно ответы, тут вам виднее.

– Нашла?

– Нет. Со временем она стала все реже читать рукописи. А в последние месяцы и вовсе не обращала на них внимания. Думаю, ее больше интересовало другое. Более, скажем так, материальное. И я не виню Веронику, я ее понимаю.

Я ни черта не понял из его последних фраз, но снова решил отложить это на потом.

– А вы часом не знаете, когда она прочла последнюю рукопись?

– Точно помню, что она читала что-то позавчера. Утром. Эту или нет, не знаю. А внимание обратил потому, что, как я и говорил, в последнее время Вероника игнорировала тексты Бара, а тут вдруг снова прочла. Меня это удивило, вот я и запомнил.

– Вы уверены? Именно позавчера?

Марат как-то убийственно вздохнул и словно бы сдулся, диссонируя с собственной внешностью. А я вдруг с удивлением отметил в подкорке, что уже давно, незаметно для самого себя, перестал воспринимать его как мясника-бармалея. Невероятно, но факт: я смотрю на бородатого мусульманина как на убитого горем парня, который слушает «Мизирлоу» и штудирует дискографию Лу Рида в часы, когда нормальные люди должны жрать, спать и трахаться.

– Ошибка исключена, потому что у того дня была еще одна, особая примета, – чуть ли не по слогам проговорил этот парень.

Я даже не стал уточнять, какая именно. Знал, что он сам расскажет. Желание кому-нибудь выговориться теперь было написано на его лысом лбу-лабиринте столь же четкими буквами, сколь и акриловая надпись «Деловая Жылка» у меня на груди. Он колебался секунд пятнадцать, не больше.

– Бара впервые за последние несколько лет не оказалось дома. Ваша жена открыла дверь своим ключом и была сильно напугана. Позвонила мне, сказала: мол, Рефката нигде нет и следов никаких, только компьютер включен и на экране новый текст, и этот текст ее взволновал даже больше, чем исчезновение самого Бара... Не знаю, какую именно рукопись она видела. Но он никогда не писал коротких рассказов, так что вряд ли за три дня он мог закончить один текст и написать полностью новый. То есть… то есть даже за два, наверное, – поправляется он, делая неопределенный жест, как если бы отгонял комара от носа; я понимаю, так он намекает на запах, который датирует прошлыми сутками.