Евангелие от обезьяны

– А вы, Марат?

– Что – я?

– А вы испугались?

– Нет.

– Почему?

Он на мгновение задумывается, зависает в пространстве китайским компьютером. Потом снова машет рукой и сдувается еще на пару атмосфер.

– Потому что накануне я сам принес ему шнур. И… и еще пистолет.

Я хотел было продолжить расспросы, но слова встали костью в горле. Все читалось у него в глазах, вся история. Сказка о дружбе, которой сейчас не встретишь. О том, как служили два товарища, ага, в должности юных и глупых рыцарей духа, авангардистов очередного безуспешного похода младой поросли к духовным вершинам человечества. Как слушали серф, шатались по Москве, искали приключений на задницу и кайфовали от жизни. Как росли и мужали, воевали и старели – но дружбу умудрились не расплескать, не выстудить. И как один потом сошел с ума, а другой носил ему интеллектуальные передачки. Годами. Наблюдая в режиме реалити-шоу, как братишка, ближайшая душа на свете, разучивается сначала общаться на высоколобые темы, потом отвечать на сложные вопросы, а вслед за тем и вовсе разговаривать.

О том, как этот бородатый парень слушал диагнозы докторов и глядел в глаза товарища-деграданта – а в них читал то, что Бар не доверял даже компьютеру. Как старался не замечать немую просьбу, но не замечать немой просьбы не получалось, потому что немые просьбы – они самые оглушительные. И о том, как, наконец, он решился.

– Эта пушка и этот шнур, – говорит Марат, хоть я его ни о чем и не спрашиваю, – они были как красная и синяя таблетки. Помните, у Вачовски… Неважно. Разъем мог дать ему мизерный, призрачный шанс: а вдруг, вопреки всему, что говорят врачи, процесс деградации от него не ускорится, а наоброт, какой-то контакт перемкнет обратно и начнется заживление. Я не врач, я просто… Ну, знаете, понадеялся на чудо, оставил для него лазейку. А пистолет… Пистолет можно было использовать в остальных девяноста девяти процентах вероятных исходов.

Говоря, он снова смотрит не на меня, он смотрит куда-то в стену. Наверное, видит на ней ту же точку-каплю, что перед его приходом видел я. Гитара на его шее забавно подергивается в такт вибрации голосовых связок. Кажется, чья-то невидимая рука берет на ней аккорды.

– Так что когда он пропал… Я думал, он вышел, чтобы закончить все в каком-нибудь памятном месте. У «Хищника», например. Или у того флэта в Домодедово, где они писали манифест. Это было бы так в его стиле, так узнаваемо, он ведь… жил только прошлым. У меня и в мыслях не было, что он может принести вред кому бы то ни было, кроме себя. Кто угодно, только не Бар. За всю жизнь он не убил и комара. Прошел всю войну и даже там ни разу не стрелял в человека… служил в гуманитарных частях, ну, вы помните – которые развозили продукты и одежду мирным жителям… В него стреляли, а он – не стрелял… А тут все эти… все события.

Я не сразу понимаю, о чем он. Лишь с большим запозданием из каких-то десятой важности регистров мозга мой внутрениий сисадмин выуживает флэшбэк, совсем забытый на фоне последующих новостей. Ипподром Шантильи, араб-гарсон с недовольным лицом, Митя с бурбоном и Олег Гладкий с айфоном. «На улице Строителей какой-то псих до смерти забил во дворе старика, а потом зашел в офтальмологическую клинику и положил из пушки двух охранников», – докладывал тогда Гладкий, которого спросили про погоду… Твою мать. Этого просто не может быть.

Марат продолжает оправдываться – не передо мной, а уже давно перед своей изнанкой, – держась за голову и что-то сбивчиво лепеча. Лепет настолько диссонирует с тяжелой костью дрожащего волосатого фейспалма, что кажется, будто его наложили сверху на истинный саундтрек к картинке, а оригинал заглушили, размыли частотами и свели до уровня неслышимых уху помех. В другой ситуации я обозвал бы картину как-нибудь едко, вроде «Рефлексирующий бабай-абый», и от души посмеялся. Глупое положение.

Пододвигаю к себе «Тошибу» и оперативно гуглю «тройное убийство улица строителей». О, Боже мой.

Старика, забитого насмерть в собственном автомобиле, звали Арташес Арзуманян, ему был семьдесят один год. Он действительно слегка напоминал внешне Героина; но в равной степени он был похож и на Махмуда Эсембаева, и вообще на любого лысого худощавого кавказца преклонного возраста.

Расстрелянные охранники клиники, находившейся рядом в одном из подъездов, по именам названы не были. Зато был назван свидетель – врач-офтальмолог Андрей Цветков. Убийца зашел в операционную, где Цветков готовился латать чью-то склеру, блеванул ему на халат, постоял с минуту с видом безумца, развернулся и вышел вон – ни доктора, ни пациента не тронув.

Конечно, там работали камеры наблюдения, и вычислить Бара было делом времени. Его бы уже и вычислили, если бы буквально на следующее утро весь личный состав силовых структур СССР не был перекинут на более важные дела. Какой на хрен мертвый армянин, какие охранники, когда такое творится! Думаю, в лучшем случае – ну, то есть, если правительства остались бы у власти, не началась Четвертая мировая и небеса не разверзлись бы, спалив до мяса все живое и мертвое на этой планете, – в этом лучшем случае о побоище на «Университете» вспомнили бы, дай Бог, месяца через два.

Я вдруг очень отчетливо, кожей и порами, ощущаю, в каком странном, леденящем и неприветливом мире жил все эти годы несчастный овощ. Он был стеклянным, этот мир, холодным и прозрачным, как чертог Снежной королевы. Каждая кошка в нем могла стать голодным львом, каждая вошь – монстром из фантастических шутеров. В какой-то момент внутреннее давление зашкалило, стекло лопнуло – и осколками изрезало многих. Не одного только Бара.

Манифест кибер-сапиенса, новая эволюционная ступень, революция хлебной марки… Хотите знать, куда приводят мечты? Вот именно сюда.

И тут вдруг кровь бьет мне в голову нокаутирующим джебом – и мышь под рукой замирает, бросив стрелку курсора на полпути к новым печальным открытиям. Блин, вот же оно! Вот та причина, по которой последняя рукопись Бара могла привести в движение те пласты, которые зашевелились после ее обнаружения моей ненаглядной коброй-женой.

Олежка прочитал про массакр на Строителей в день, когда мы обедали в Шантильи. За много часов дотого, как мир узнал о втором пришествии Азимовича. Даже до массовой рассылки фотографии вернувшегося мессии в газеты оставалось тогда целых полдня. А раз так, то выходит, что был один парень, которому правда открылась раньше, чем остальному человечеству.

Тот парень, который лежит сейчас у меня за спиной и источает трупный запах, изумленно выгнув бровь. Он знал о возвращении Азимовича как минимум за сутки до того, как оно стало реальностью. Ведь в его повести убийство произошло уже после эпизода, где герой узнает о камбэке мессии.

Мало того. Бар знал о взрыве, о войсковой операции в мусульманской локалке и о той фотографии Азимовича с «МК», которую все эксперты мира признали подлинником. Заранее знал.

Проверить это более чем легко. Надо всего лишь посмотреть на дату создания файла с рукописью. Так и есть: документ создан за два дня до того утра, когда наш самолет приземлился в третьем терминале Шереметьева. И вот это, черт возьми, уже совсем неприятно – потому как попахивает чертовщиной. Будь я чуть менее уверен в себе и своем душевном здоровье, я всерьез начал бы думать, что вместо трамадола в квартире дона Паоло случайно принял ЛСД.

Ведь получается, что либо я схожу с ума от жары, либо Бар написал пророчество.

Именно это и отличает «Евангелие от Обезьяны» от остальных гигабайтов его креатива, годами нашептываемого больным воображением сумасшедшего. В нем предсказано будущее.FutureIndefinite, связанное с Азимовичем.

И именно это, очевидно, и стало той причиной, по которой Вера так хотела мне сие «Евангелие» показать. Я должен был из него узнать, где именно надлежит искать Азимута. Ведь если Бар видит на сутки вперед, он должен быть в курсе, где Азимут будет завтра, правильно? Прочти я эти предсказания – и мне достаточно подойти в нужное время в нужное место. А онисты всегда будут на полкорпуса позади. Все просто! все так просто, что я автоматически начинаю искать подвох.