Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
Победа!
Неистовствовали корреспонденты всех газет и телеграфных агентств мира. Уже появились первые репортажи из руин имперской канцелярии в Берлине, где покончил с собой главный палач — Гитлер. Уже нашли где-то Эриха Кемпку, личного шофера бесноватого фюрера, и уже он гордо заявлял корреспондентам: «Я сам сжигал Гитлера». Рассказывали о таинственном, неуловимом Бормане, который руководил сжиганием трупов фюрера и его любовницы, после чего скрылся в неизвестном направлении и, возможно, занят сейчас сколачиванием подполья, этот расхваленный Геббельсом и его приспешниками «Вервольф».
Но все равно победа! Победа прежде всего и выше всего!
Сомнений быть не могло: победа шла по Европе уверенно и неотразимо. Наконец-то подписал акт о капитуляции генерал Фитингоф, командующий войсками гитлеровцев и неофашистов Муссолини
Выяснилось, что даже на Нормандских островах, посреди канала Ла-Манш, до сих пор отсиживались гитлеровские гарнизоны, с которыми Британское адмиралтейство ничего не могло поделать... Только теперь эти гарнизоны передали свои укрепления британским войскам.
Победа несла с собой не только радость, но и всякие неожиданности и чудеса. Где-то на окраинах Фленсбурга, на границе с Данией, собралась трехмиллионная гитлеровская армия генералов Буссе, Венка, Хейнрици, Шернера, которая бежала с Восточного фронта, бежала, дабы не попасть в плен советским войскам. Теперь эта армия нашла себе пристанище под крылышком фельдмаршала Монтгомери — иными словами, продолжала оставаться и дальше целиком боеспособной, вооруженной до зубов армией. Она имела своих командиров, даже свое правительство, возглавляемое преемником Гитлера адмиралом Денитцем, контролировала занятую территорию вокруг Фленсбурга. Англичане не решались забираться в расположение немецких частей, а любители сенсаций — корреспонденты западных газет — уже подняли сумятицу вокруг так называемой «Фленсбургской респуб-лики».
Было чему удивляться. Но ведь была еще победа!
Отряд Седьмой американской армии захватил в госпитале около Мюнхена бывшего немецкого фельдмаршала Рундштадта. В плен американцам сдались фельдмаршалы Лоеб и Лист. Однако фельдмаршалами в те дни мало кто интересовался. Искали Бормана, искали Гиммлера. Зная, что Гиммлер скрывается где-то в «Фленсбургской республике», не торопились его оттуда изымать. В конце концов он сам не вытерпел и ушел, пытаясь замести следы, исчезнуть среди миллионов, раствориться в небытии и неизвестности. Поймали его солдаты Второй британской армии. Поймали уже около Гамбурга, куда он добрался со своими двумя адъютантами. Он сбрил свои неказистые усики, закрыл правый глаз черной повязкой и выдавал себя за некоего Гинтцингера, но его узнали, его не могли не узнать. В штабе армии ему приказали раздеться. Боялись, что он спрятал яд. Но опоздали: ампула с цианистым калием оказалась во рту Гиммлера. Он раскусил ее и испустил дух в одну секунду, как паршивая крыса.
Газеты захлебывались от восторга. Фашистские вожди давали сногсшибательный материал. Генералы и фельдмаршалы переодевались солдатами и скрывались в госпиталях под видом раненых. Министры готовы были превратиться в дворников и лифтеров при гостиницах, лишь бы только скрыться и избежать суда. Гиммлер, уничтоживший десятки миллионов людей, оказывается, шнырял по Германии, стремясь скрыться и держа наготове ампулу с ядом, подобно захудалому шпиону.
Старые, беззубые хищники из газетных джунглей Америки и Европы думали и гадали: что еще принесет победа? Какие несуразности? Какие неожиданности и сюрпризы? Какие сенсации?
А тем временем жизнь, освещенная великим и святым словом «победа», возвращалась в свое обычное русло; жизнь, преодолев смерть, становилась жизнью и несла людям обычные заботы, простые, иной раз неприметные, но на диво чистые и прекрасные мирные заботы.
Михаил Скиба организовал небольшой штаб; у него было отделение автоматчиков, несколько легковых машин для поддерживания связи с Кельном, Бонном, Дельбрюком и Ванном, где находились сборные пункты советских граждан. Расположился он со своими людьми в небольшом городе Берг-Гладбах, лежавшем за Дельбрюком, занял там три
виллы бывших фашистов. На улице перед въездом в расположение советского штаба, подобно символу победы, высилась большая трехгранная пирамида, грани которой были портретами Сталина, Черчилля и Трумэна, руководителей трех союзнических государств, государств-победителей. А наверху пирамиды реяли на весеннем немецком ветру три стяга:красный — с серпом и молотом, американский — звездно-полосатый — и британский — с пучками разноцветных полос-лучей, которые должны были, очевидно, символизировать то британское содружество наций, в силе которого англичане жаждали убедить весь мир и в которое, по сути, никто никогда не верил.
Теперь между этими тремя великими государствами была общность, было содружество; великая победа служила красноречивым доказательством этого — и флаги на центральной улице Берг-Гладбаха реяли резво и красиво, а с больших портретов под ними доброжелательно глядели лица трех пожилых людей, призванных сохранить для поколений сей прекрасный союз, принесший людям победу.
Если говорить точно, это было придумано Поповым — пирамида и флаги. Он нашел художников, добыл стяги, хотел было сперва поставить в большую тройку Рузвельта, но в американском Military Government[58]намекнули, что поскольку Трумэн теперь президент, то и портрет должен быть его — Трумэна. Михаил недоумевал: откуда у строгого и сдержанного Попова такая воодушевленность? То ли он ждал и не мог дождаться минуты, когда станет полноправным советским гражданином и ступит на советскую землю, то ли хотел хотя бы этим флагом подчеркнуть свою приверженность к миру новому, к миру иному, стремясь поведать о своей тоске по земле отцов и дедов, которой почти не видел, почти не помнил.
Что же тогда говорить Михаилу, который бредил родимой сторонушкой ежедневно, ежечасно, которому земля отчизны мерещилась днем и ночью, который пешком прошел бы всю Германию, бросив все, забыв обо всем, лишь бы скорее добраться домой...
Но он не имел права ни бросать, ни забывать. Потому что все еще был солдатом и выполнял приказы своей страны здесь, в сердце Европы.
В тот же день они с Поповым отправились в Кельнский магистрат. Командования уже договорились между собой о том, что местные немецкие власти должны поставить на могилах замученных союзнических граждан памятники. Вокруг Кельна находились сотни таких могил советских граждан. Страшный список вез Михаил в магистрат, список могил индивидуальных, коллективных, массовых — да простится ему эта мрачная терминология, порожденная войной!
Мост через Рейн приходилось брать штурмом. Здесь была еще в силе какая-то своеобразная война. Происходили атаки, контратаки, местные прорывы, фланговые удары, незначительные котлы-окружения, психические атаки, потери техники (правда, только своей — у противников техники вообще не существовало), потерь живой силы, к счастью, не наблюдалось.
Несметное количество машин двумя встречными потоками двинулось с одного рейнского берега на другой. «Джип» с американскими офицерами, интендантские «доджи», колонны «студебеккеров» с продуктами, обмундированием, угольными брикетами, пепельные «форды» со штабистами, неповоротливые бензовозы с горючим для танков и машин, машины санитарные, похоронные, технической службы, походные мастерские, автокраны, машины-бульдозеры — все это стремилось втиснуться на рейнский мост, проскочить вне очереди, лезло вперед, толкалось, гудело, сигналило, газовало как можно сильнее, не желая кому бы там ни было покоряться.
Регулировщики из войсковой американской полиции невозмутимо созерцали это столпотворение. Они знали, что так оно и должно быть, для них это обычное явление; знали об этом, вероятно, и те саперы, которые возводили этот деревянный мост через Рейн,— здесь все было предусмотрено. Предусмотрены две боковые дороги для встречных потоков машин и неширокое возвышение посреди моста для тех машин, которые имеют право проскочить через мост вне очереди; предусмотрены площадки для военной полиции и для мощных автокранов, которые мгновенно выезжали, как только где-нибудь на мосту возникала пробка, торопились к тому месту, поднимали машину, которая послужила причиной задержки движения через мост, и сбрасывали ее прямехонько в Рейн. Этих кранов боялись даже те, кто не обращал внимания на жестикуляцию и свистки регулировщиков, их боялись самые отпетые водители, самые нахальные зачинщики беззакония.