Европа-45. Европа-Запад

— Как бы я хотел встретиться сейчас с Гейнцем,— сказал он.— Как-никак, вместе росли, вместе учились слесарному ремеслу, вместе ходили по девочкам...

— К сожалению, это невозможно,— тихо произнес Скиба.— Гейнц Корн погиб.

— Погиб! — с плохо скрытой радостью воскликнул Ар-нульф.— Погиб!

— Погиб! — повторила печально Тильда.— Бедняжка Дорис, она так любила его!

— Дорис тоже нет...

— И Дорис?..— прошептала Тильда.— Вы сказали — и Дорис?

— Да.— Скиба кивнул головой и на мгновение закрыл глаза.— Она умерла от ран. В Италии. Туда дошел наш партизанский отряд... Партизанский отряд «Сталинград»,— и он бросил беглый взгляд на Финка.

— Это трагично! — сказал Финк.— Неимоверно трагично узнать о гибели твоих близких друзей. И Гейнц — тоже в Италии?

Он не произнес слова «погиб», считая, что этим самым подчеркивает свое глубокое сожаление об умершем друге.

— От Дорис остался ребенок,— не слушая Финка, сказал Скиба.

— Ребенок? — не веря, прошептала Гильда.— Как же это так? Дорис нет, а от нее — ребенок?

— Девочка. Она родилась в ту ночь, когда умирала Дорис.

— Это просто невероятно! — воскликнул Финк.— Мистические силы Германии. Германия умирает, а новая жизнь зарождайся. Германия никогда не умрет. Извечные, таинственные силы!

Михаил не принял вызова. Докладывать этому языкатому экс-солдату о новой Германии? Стоит ли?. Пусть верит в свои мистические силы!

— Я оставил ребенка там, в горах Италии,— сказал он.— Временно оставил у одной доброй женщины. Девочка там под присмотром. В надежных женских руках. Но мне хотелось бы найти хоть каких-нибудь родственников Дорис. Я знал тетку ее — мы там встретились впервые с Гейнцем, он стал тогда членом нашего отряда. Но тетки не оказалось. Домик ее пуст. Соседи сказали мне, что ее забрали в гестапо после того, как Дорис уехала с нами. Домой она не вернулась. Вероятнее всего, ее нет в живых. Тогда я нашел дом, где когда-то жили Дорис и Гейнц. Но мне сказали, что никого из их родственников никто не знает, а знают только вас, Тильда, говорят, будто вы приходитесь Дорис то ли двоюродной сестрой, то ли... я не знаю.

—Да, мы дружили с ней. Родство у нас дальнее, но дружба...

— Собственно, я даже не знаю, почему пришел к вам. Вы ,уж простите, пожалуйста, но я как-то не мог уйти из этого дома, не увидя никого, кто знал бы Дорис и Гейнца. Год назад я был здесь, возле этого дома. Стоял ночью, там, внизу, со своими товарищами. Эта улица запомнилась мне на всю жизнь... Знаете, есть такие улицы, которые запоминаются навсегда...

— Мне кажется, что нам необходимо выпить за такие улицы и за все лучшее, хранящееся в человеческой памяти,— вмешался Финк, разливая по рюмкам коньяк и жестом показывая Тильде, чтобы она села рядом с советским лейтенантом.— Надеюсь, вы не откажетесь, герр лейтенант? Или вы, чего доброго, не употребляете спиртного? Могу поклясться, что оно не отравлено.

Он засмеялся искусственным деревянным смехом и тут же оборвал его, не ожидая, что его поддержат.

—Выпьем за Дорис и Гейнца,— сказала Гильда.— Светлая им память!

— И за их дитя! — добавил Скиба.

Коньяк был выдержанный и очень крепкий. По всей вероятности, какой-то ресторатор, спасая свое достояние от гитлеровских властей, закопал его и продержал в земле не менее десяти лет. Финк почмокал от удовольствия, задохнувшись на миг от крепости, но не стал закусывать, а торопливо налил еще по одной, очевидно желая поскорее разрядить напряжение, набраться апломба самому и придать присутствующим больше доброты, особенно Скибе, который слишком уж демонстративно игнорировал Финка.

— С вашей стороны, герр лейтенант,— сказал он,— это весьма великодушно. Это звучит символически — спасать немецкого ребенка. Вы этим как бы подчеркиваете, что не желаете гибели Германии.

— А мы этого никогда и не хотели,— сказал Скиба и поглядел на него с удивлением.

— О, я знаю по крайней мере три плана полнейшего уничтожения Германии,— несмотря на предостерегающие, встревоженные жесты Тильды, выпалил Арнульф.

— Чьи ж это были планы? — спросил Михаил.— Вы знаете, чьи это были планы?

— Как чьи? Это ведь уже не столь важно... Главное, что они были...

— Я могу вам сказать.— Скиба повернулся к нему всем корпусом.— Могу вам прочитать небольшую лекцию по этому вопросу, хотя не считаю, что именно вы тот слушатель, который нуждается в таких лекциях. Но раз вы столь недвусмысленно намекаете на то, что якобы мы хотели уничтожить Германию, то вот вам несколько фактов. В сорок первом году некий Кауфман — американец немецкого происхождения— издал книгу под названием «Германия должна быть уничтожена». Он предлагал стереть с лица земли немецкое государство путем распределения немецкой территории между Францией, Голландией, Бельгией, Польшей и Чехословакией... Он предлагал полностью уничтожить немецкую нацию путем стерилизации мужчин и женщин, а также воздушными атаками на города и села Германии.

В сорок втором году другой американец, очевидно тоже немецкого происхождения, профессор Эгон-Вертгаймер в книге «Победы недостаточно» требовал тотальной оккупации Германии, заселения Германии не немцами, превращения ее в американский протекторат.

Наконец, в сорок четвертом году появился план американского министра финансов Генри Моргентау, план слишком общеизвестный, чтобы о нем стоило сейчас говорить подробно. Вы знаете, что Моргентау хотел разделить Германию на три части: на интернациональную зону из Рурской области, из Рейнланда, Бремена, Киля и Кильского канала, на Южнонемецкое и Северонемецкое государства. И хотя этот план был утвержден Черчиллем и Рузвельтом на их конференции в Квебеке, впоследствии, во время Ялтинской конференции, союзники отказались от него.

Главное — уничтожить фашизм. Возродить Германию мирную. Дать возможность немецкому народу строить мирную жизнь. Маршал Сталин в одном из своих приказов сказал об этом довольно ясно: Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ, немецкое государство остаются. Слышите, господин Финк: немецкое государство остается! Мы за это. Уже не говоря о немецком народе, к которому мы относимся точно так же, как к любому другому народу, вопреки тому, что между нами была такая кровавая война.

Можете убедиться на собственном опыте. Вы были солдатом гитлеровской армии. Шли в рядах оккупантов по нашей земле. Добрались до самого Сталинграда — это довольно-таки далеко.

— Далеко,— согласился Финк.— О, если бы только кто-нибудь знал, как это далеко!

— Следовательно, вы относились к нашим врагам. Возможно, вы убили много наших людей. Возможно, именно ваша пуля угодила в меня в сорок первом. Но если вы были простым солдатом, если выполняли только приказ, если не были палачом, не мучили, не убивали беззащитных, не издевались над нашими людьми, не участвовали в массовых экзекуциях — одним словом, если вы были только солдатом, каких миллионы, а не военным преступником, которых тысячи, то мы не станем теперь требовать, чтобы вас выдали нам союзники, и не станем вас судить, как будем судить гестаповцев, начальников концлагерей, эсэсовцев, генералов, которые пренебрегли солдатской честью, гаулейтеров, которые забыли о том, что они когда-то были людьми.

— Куда как трудно провести нынче грань между добром и злом,— заметил Финк.

— Это вам только кажется. Грань эта проведена самой жизнью. Да кроме того, наши главные усилия направлены будут теперь не на месть, а на помощь. Мы знаем, как трудно немцам, и мы поможем им.

Гильда переводила взгляд с одного на другого, но, казалось, совсем не слышала их слов и даже не прислушивалась к их спору. Какая-то мысль мучила ее, не то сомнение, не то намерение, которое она не могла, боялась высказать, и красные ожоги волнения и колебания проступали на ее бледном лице.