Европа-45. Европа-Запад

— Надеюсь, что он вернется оттуда живым и невредимым, — Финк кашлянул.

— И победителем! — насмешливо добавила Гильда.

Финк недовольно взглянул на нее.

— От Гейнца вот уже три месяца ни одного письма,— сказала Дорис.

Она пришла к своей соседке, должно быть надеясь услышать слова успокоения; ей хотелось, чтобы кто-нибудь утешил ее, как малое дитя, высмеял все ее страхи, уверил, что Гейнц жив, здоров и, может быть, даже собирается в отпуск. Правда, Гильда не принадлежала к тем женщинам, с которыми Дорис по двенадцать часов работала на заводе для фюрера и великой Германии. Дорис часто слышала музыку и пьяные голоса, которые доносились снизу, из квартиры Гильды, видела, как та меняет автомашины, наряды и обстановку в квартире. А подруги Дорис на заводе еле перебивались. Однако, несмотря на чувство отчужденности, Дорис все же иногда заглядывала к Гильде, а та, в свою очередь, частенько приходила к фрау Корн, принося с собой лакомства и изысканные напитки.

Сегодня внизу было тихо, и Дорис решила зайти к Гильде. Если бы она знала, что здесь мужчина и к тому же офицер, она бы ни за что не побеспокоила соседку. Но теперь в ней затеплилась надежда, что этот офицер скажет ей что-нибудь о муже. Военные всегда знают больше, чем глупые запуганные женщины.

— В последний раз Гейнц писал откуда-то из Белоруссии,— тихо сказала она.

— О, из Белоруссии! — откликнулся наконец Финк. — Это же чудесно! Гильдхен, почему ты не приглашаешь фрау Корн сесть? Я полагаю, ей особенно приятно будет попробовать твоего меду. Ведь этот мед из Белоруссии!

— Из Белоруссии? — как эхо, повторила Дорис.

— Абсолютно точно, — штурмбанфюрер весело щелкнул высокими каблуками офицерских сапог.

— Боже, он горький, этот мед! Как полынь. Он должен быть горьким! —сказала женщина.

— Садитесь, садитесь, фрау Корн, — суетился Финк, не слушая ее, — садитесь, и мы вас угостим медом. Его завоевал ваш муж. Кто он, танкист, артиллерист, офицер, солдат?

— Нет, он пехотинец! Унтер-офицер.

— О, это прекрасно! Унтер-офицера ему дали за храбрость, не так ли?

— Он награжден железным крестом первого и второго класса. Крестом за заслуги, медалью за храбрость.

— Я в этом был убежден, — промолвил Финк, накладывая в розетку душистого меда.— Иметь такую очаровательную жену и не быть храбрым фронтовиком — это несвойственно немецкому духу.

— Ты болтаешь о фронтовиках так, словно сам всю войну просидел в окопах, — заметила Гильда, закуривая тонкую французскую сигарету:

— Мой долг заставляет меня оставаться там, где я необходим фюреру и рейху.

— Гейнц писал, что в последнее время на фронте было очень тяжело, — сказала Дорис. — Русские все время наступают, и никто не может их удержать. Если так будет продолжаться, русские дойдут до Берлина.

— Смею вас заверить, — сказал Финк, стремясь придать разговору шутливый тон, — смею вас заверить, что у нас сейчас просто нет серьезных врагов. Ну, русские там... Однако мы их уничтожим новым секретным оружием. Англичане и американцы воюют лишь так, для формы. С ними у нас никогда не было расхождений и не буде! Это просто досадное недоразумение и, заверяю вас, временное.

– — Как все это надоело! — вздохнула Гильда. — Русские, американцы, англичане... Фюрер говорил то, фюрер говорил это. Наши войска спокойно отступили, а враг в панике и спешке захватил новую позицию. Пять лет мы живем только войной, пять лет мы слышим прекрасные слова, горячие призывы и медленно превращаемся из живых людей в заспиртованных выродков. Вроде тех, каких я видела когда-то в Кельнском университетском музее.

— Ты пьяна, Гильдхен, — сердито сказал Финк.

— Для меня единственным подтверждением того, что живу, что время не стоит на месте, служит лишь тот факт, что я иногда должна срезать свои ногти, — не слушая его, продолжала Тильда.

— Война любит поражать неожиданностями, — заговорил снова штурмбанфюрер. Спирт ударил ему в голову и вызвал новый прилив красноречия. — Сейчас, например, многие считают, что мы проиграли войну. А мы ее непременно выиграем. История дает самые неожиданные примеры. Кто, например, сомневался в победе России над Японией в тысяча девятьсот четвертом году? Никто. А что вышло?

Дорис поднялась.

— Я пойду, — нерешительно сказала она. — Засиделась, а завтра надо на завод. Ты же знаешь, Гильдхен, я езжу на работу на велосипеде. Восемь километров туда, восемь назад... Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — Тильда поцеловала ее в лоб. — Заходи, Дори.

— Спасибо. До свидания, господин Финк.

— Я пойду провожу вас, — избегая взгляда Тильды, сказал эсэсовец.

— Спасибо, спасибо,— торопливо промолвила Дорис.— Тут всего лишь один этаж. Я привыкла сама.

Тильда молча жевала недокуренную сигарету. Она знала, что Финк теперь уже не отцепится от Дорис. Разве не так же когда-то он овладел и ею? Она тоже была у знакомых, и он так же напросился проводить ее домой.

— У тебя очень однообразные приемы, — не удержалась она.

Финк заискивающе открыл перед Дорис двери, почтительно склонив голову, ждал, пока она выйдет на площадку лестницы, и, наконец, выбежал за нею.

— Можешь сегодня не возвращаться, — вслед ему сказала Тильда.

Дорис было стыдно. Стыдно за себя, за Тильду, за этого важного офицера, который вцепился в нее, как клещ.

— Не поддерживайте меня, я не упаду, — сказала она Финку. — Я знаю здесь каждую ступеньку.

Однако штурмбанфюрер уже ничего не слышал. Темнота на лестнице, темнота в глазах, темнота в душе. Женщина тоже была во всем темном. Белое лицо, белая шея и белые руки лишь подчеркивали это. Ночь была его царством. Никто никогда не видел, что делал штурмбанфюрер Финк, потому что все покрывала ночь. Он издевался над узниками концентрационных лагерей, на воротах которых было написано: «Работа делает свободным»,— он убивал сотни людей, прячась за черными стенами ночи, как упырь. Ночь была его царством.

Финк боялся лишь одного: как бы не натворить глупостей, не испугать Дорис преждевременно. Он крепко держал ее под локоть, но не позволял себе никаких вольностей до тех пор, пока они не оказались перед дверьми ее квартиры.

— Спасибо, — сказала Дорис. — Спокойной ночи.

— Вы даже не приглашаете меня зайти, — сдерживая дрожь в голосе, пожаловался Финк.

— Когда-нибудь днем заходите с Тильдой. Буду очень рада.

— И все-таки я хотел бы посмотреть, как вы живете, — настаивал штурмбанфюрер.

— Заверяю вас, ничего интересного вы не увидите.

Зазвенели ключи.

— Позвольте я вам помогу, — предложил Финк.

— Спасибо. Спокойной ночи.

Она быстро переступила порог. Финк схватил ее за руку.

— Это не совсем скромно... Но я очень и очень хотел бы к вам зайти. У меня есть дело. Чрезвычайно срочное и важное дело.

— Какие могут быть дела? — не поверила Дорис. — Имейте в виду, если вы затеяли что-нибудь плохое, я позову соседей, дам знать Тильде. Вам лучше идти вниз.