Европа-45. Европа-Запад

Лучшего палача, чем Гейдрих, для чешского народа трудно было отыскать. Когда он узнал, что немцы несколько месяцев не могли найти скрытых под Прагой нефтехранилищ, так как чехи, несмотря ни на какие пытки, не говорили, где они, Гейдрих только усмехнулся. Когда он узнал, что студенты Карлова университета в Праге выступали против «третьей империи», он приказал посадить всех студентов вместе с профессорами в эшелон и отправить в ближайший немецкий концлагерь. Когда ему доложили, что два концлагеря, созданные на территории Чехии в Подебрадах и Милановичах, переполнены, он приказал «расчистить» их, отправив несколько эшелонов с заключенными в лагеря уничтожения.

Неизвестно, как далеко зашел бы в своей «бурной деятельности» Гейдрих, если бы двадцать седьмого мая 1942 года два пражских студента, Ян Кубис и Йожеф Габчик, не положили конец рвению претендента на пост министра «третьей империи».

Финк остался живым в тот день лишь благодаря случаю. Он должен был ехать в одном автомобиле с Гейдрихом из его загородного замка в Пражский град, но в последнюю минуту Гейдрих взял с собой двух полковников СС, и Финку не осталось места.

Студенты были меткими стрелками. Встретив машину Гейдриха возле Либенской больницы, они сперва метнули гранаты, а когда автомобиль остановился, добили обергруппенфюрера и его телохранителей автоматными очередями.

На место убитого Гейдриха пришел какой-то Кальтенбруннер. Рассказывали, что он адвокат по профессии, а по национальности— австриец, и Финк решил, что это так себе, канцелярская крыса в очках, с тихим, как у Карлсена, голосом, с несмелыми манерами. С такими людьми надо всегда быть напористым и решительным. И Финк начал действовать. Еще из Праги он написал Кальтенбруннеру письмо, в котором подробно рассказал о своей миссии у Гейдриха, о докторе Гйотле, о фунтах стерлингов. Он добивался, чтобы его вызвали в Берлин и позволили продолжить дело, для которого он столько поработал с покойным обергруппенфюрером.

И правда, не прошло и недели, как Финка вызвали в Берлин. Приказано было явиться немедленно. Лететь на самолете.

Кальтенбруннер сидел в том самом кабинете, где столько лет перед этим властвовал Гейдрих. Но как все переменилось в кабинете! Исчезло все: легкая удобная мебель, нежные пастели на стенах, миниатюрный портрет фюрера на столе. Вместо всего этого появился широченный ковер на полу, гигантский коричневый стол, колоссальный портрет Гитлера над головой начальника гестапо, а сам начальник гестапо, длиннолицый, лупоглазый, сидел в резном дубовом кресле, похожем на трон, держа на столе перед собой два здоровенных кулачища, и, казалось, готов был обработать ими прибывшего.

Куда же делся выдуманный им тихий чиновник в очках? Финк даже не успел подумать об этом. Не успел потому, что удивился еще больше, увидав около стола своего давнего знакомого обер-лейтенанта Карлсена. Тот стоял так же почтительно, как и когда-то, такой же аккуратный и прилизанный, держал под мышкой какую-то тощенькую, как и он сам, папку и почтительно ждал, что скажет его новый повелитель.

— Так вот,— хрипло промолвил Кальтенбруннер, выслушав рапорт Финка.— Получил ваше клеветническое письмо. Хотел было приказать повесить вас на первом же суку, но обер-лейтенант Карлсен вступился за вас, сообщив, что у вас и до этого бывали случаи завихрения в психике. Поэтому я изменил свое решение, хотя делаю это очень редко и неохотно. Хочу сказать вам следующее. Если еще хоть один человек услышит от вас, что будто бы покойный обергруппенфюрер Гейдрих или еще кто-то в Германии хотел заняться фабрикацией фальшивых денег, вы будете жить после этого ровно полчаса и ни на секунду больше. Запомнили?

У Финка не было сил крикнуть «яволь», и он только кивнул головой.

— Вы это выдумали,— продолжал Кальтенбруннер,— выдумали эту клевету на гестапо, на империю, на все святое для нас. Понятно?

— Яволь,— буркнул Финк.

— Учитывая вашу расстроенную психику, я пришел к выводу: вас надо послать начальником какого-нибудь лагеря на вашу родину. Ведь вы откуда-то с Рейна? Да?

— Да,— подтвердил Финк.

— Я сам буду следить за вашей службой,— пообещал на прощанье Кальтенбруннер, и Финк понял, что теперь ему нет возвращения в Берлин и к власти, пока в этом кабинете за этим столом сидит такой головорез.

С тех пор вот уже два года томится Рольф Финк здесь, на Рейне, среди проклятых иноземцев, среди этой скотины. И до сих пор с тоской думает о том, какие прекрасные возможности давала ему в руки судьба, стискивает зубы, вспомнив о Карлсене, и злится на чехов, которые убили Рейнгардта Гейдриха и тем самым убили его, Рольфа Марии Финка, прекрасное будущее...

В третьем часу ночи Финк прибыл наконец туда, куда ехал,— в один из небольших лагерей, где жили подчиненные ему иностранные рабочие и военнопленные. Он вызвал сонного начальника лагеря и кратко распорядился:

— Немедленно четыре человека охраны и дюжину чехов! Вы тоже пойдете со мной.

— Дюжины чехов мы, пожалуй, не наскребем,— вздыхая, сказал начальник лагеря, молодой эсэсовец, который уже знал, для чего Финку нужны чехи.

— Кто там у вас еще есть?

— Получили новую партию макаронников,— имея в виду итальянцев, ответил начальник.— Есть еще один англичанин, отчаянный тип.

— Давайте макаронников и англичанина. Англичанина и чехов последними. Чтоб подрожали как следует. Я им покажу!..

ТРАГЕДИЯ В ВЫСОКИХ ШИРОТАХ

Разные события случаются в войну. Об одних извещают все телеграфные агентства мира, за ними следят миллионы людей, о других не знает никто и никто ничего не говорит. Одними со временем будут гордиться потомки; вспоминая о других, покраснеют даже беспристрастные историки.

Это было летом 1942 года.

Армия фашистского генерала Паулюса форсировала Дон и взяла курс на Сталинград. Ведомство доктора Геббельса на весь мир оповестило, что Советский Союз не продержится теперь и месяца, что коммунизм будет уничтожен. Тирольские стрелки снаряжались, чтобы подняться на Эльбрус и закрепить на его вершине фашистское знамя со свастикой. После Сталинграда фашисты намеревались ударить через Кавказ на Иран, а там и на Индию, расколоть весь мир, искромсать тело самого большого земного материка — Азии. Тысячи советских солдат героически обороняли мир от фашизма. Союзники медлили с открытием второго фронта. Черчилль носился со своей идеей «уязвимого подбрюшья Европы», согласно которой второй фронт надо было открывать не во Франции, а на Балканах. Атлантический вал, которого в сорок втором году, по существу, еще не было, уже фигурировал как доказательство невозможности высадки на побережье Франции. С условленной даты — лето 1942 года — открытие второго фронта отодвигалось куда-то в бесконечность.

Война тем временем фактически продолжалась только на Востоке. Все, что можно было взять с западных границ, Гитлер брал и бросал под Воронеж, под Сталинград, в Крым, в Карелию, под Ленинград. Из частей вторых эшелонов «вычесывались» все солдаты, которые могли служить на Востоке. На Восток отправлялись все машины, танки, новейшие артиллерийские системы. Боеспособные военные соединения ехали тоже на Восток, а на их место прибывали остатки разгромленных полков, разбитых дивизий, полууничтоженных армий. Части, укомплектованные человеческим материалом, который сгребла отовсюду неумолимая рука тотальной мобилизации, части, которые сплошь состояли из кривых, глухих, разбитых болезнями старых людей.

Такие события предшествовали трагедии, о которой будет здесь идти речь.

Двадцать седьмого июня 1942 года в семь часов сержант боевой команды фрахтового судна «Меркурий» Клифтон Честер узнал от своего командира, что к вечеру, как только к их конвою присоединятся эскортирующие корабли, он, Клифтон Честер, должен будет перейти на крейсер «Йорк» в распоряжение капитана морской пехоты Нормана Роупера.

Клифтону не хотелось расставаться с командой, где он знал всех и все знали его. Там на большом военном корабле он будет одинок среди важничающих моряков, смотрящих свысока на «плавучую пехоту». Да и просто жалко было оставлять «Меркурий» — ведь на нем он уже дважды переплыл океан и один раз ходил до Мурманска с грузом оружия и боеприпасов.