Европа-45. Европа-Запад

— Это так необходимо, сэр? — спросил Честер своего командира.

— Да,— был ответ.

— Надеюсь, что это только на время нашего плавания?

— Очевидно, только на это время,— сказал командир.

Капитан Норман Роупер, хоть и носил морскую форму, вероятно, по ошибке был приписан к составу королевских военно-морских сил. Глядя, как он спотыкается на высоких корабельных порогах, Клифтон сразу сообразил, что капитан сухопутная крыса. А бледность лица нового начальника давала основание думать, что тот, кроме всего, еще и крыса кабинетная, которая все дни просиживает за столом, не видя солнца, не подставляя лица ветру. И вот у такого человека Клифтон Честер должен был служить ординарцем! Должно быть, капитан был какой-то шишкой, раз ему нужен был непременно ординарец-сержант, да к тому же сержант, взятый из боевой команды, где каждый человек незаменим.

На особую значительность капитана Роупера указывали также и другие признаки.

Он занял каюту старпома. Это была самая обыкновенная офицерская каюта. Два иллюминатора против низкой металлической двери. Между ними — хронометр, поблескивающий никелем. Справа на стене — портрет короля Георга. Слева за ширмой — узенькая тахта, покрытая восточным ковром. На маленьком письменном столике — библия, морские карты, лоции. Для хозяина каюты — стул, для гостей — два удобных кожаных кресла. Вот и все. Намного скромнее, чем помещение для флагмана, где кроме просторной каюты есть еще и салон, такой большой, что можно играть даже в гольф. Правда, как раз против каюты капитана Роупера был узенький отсек с широким кожаным диваном, над которым висел портрет адмирала Нельсона. Но станет ли уважающий себя британский офицер, имея каюту, сидеть в открытом отсеке?

И все-таки, несмотря на свое скромное убранство, именно эта каюта стала местом, где собирались высшие чины конвоя, включая даже самого командира эскорта, седого высокого контр-адмирала, который всегда сочувственно похлопывал Клифтона по плечу и посылал его за чаем в буфет офицерской кают-компании.

В обязанности Клифтона Честера входило не только непосредственное обслуживание своего шефа, но и дежурство в радиорубке: в случае, если капитану Роуперу поступят радиограммы, Честер должен был стремглав мчать их вниз в каюту.

Радиорубка помещалась на третьей палубе, но Клифтон частенько добирался и до верхней боевой палубы,— любил поговорить с прислугой «эрликонов», этих удивительных двадцатимиллиметровых зенитных пушечек, которые за один миг выпускали в воздух сотни маленьких снарядов, от которых — Клифтону уже приходилось это видеть — фашистские самолеты вспыхивали, как факелы. Ему нравилось, прижавшись где-нибудь в закутке на носу или на корме, наблюдать, как, переваливаясь с волны на волну, несутся по серому безбрежному морю десятки стройных, прекрасных военных кораблей, охватывая с двух сторон ровные колонны конвоируемых судов, среди которых где-то шел и «Меркурий».

Незабываемое это зрелище — конвой в Северном океане.

Он собирается где-то возле берегов Исландии. Стройные фрахтовые суда с трюмами, набитыми взрывчаткой, снарядами и патронами, с гирляндами самолетов на палубах; неповоротливые танкеры, которые осторожно тянут по воде свои тела, наполненные нефтью или высокооктановым бензином; низенькие грузовые пароходики с боеприпасами; суда, построенные совсем недавно на американских верфях, и старые калоши, дату рождения которых уже никто-никто не помнит; серые красавцы и грязные, ободранные трампы^[12]— все это выходит в условленный час из маленьких исландских портов, выскакивает из укрытий и направляется к определенному месту, куда из Скапа-Флоу^[13]уже спешат быстроходные эсминцы, мощные крейсеры и огромные авиаматки.

В море коммодор конвоя выстраивает свои транспорты и танкеры в походный ордер. Они вытягиваются в несколько длинных колонн, расстояние между которыми не превышает пятисот метров; они идут, прижимаясь корабль к кораблю так, словно каждый хочет защитить своего товарища, идут с одинаковой скоростью, на одинаковом расстоянии, днем и ночью идут, храня радиомолчание, чтобы не быть обнаруженными вражескими пеленгаторами. И не зажигают в густейшем мраке даже красных кормовых огней, чтобы не заприметил их случайно фашистский самолет, не накрыла фашистская подводная лодка, которая каждый миг может неслышно всплыть на их пути из морских глубин.

А вокруг конвоя, охватывая его веером, шныряют по холодным серым водяным полям миноносцы и морские охотники, на палубах которых дежурят бессонные команды, готовые по первому сигналу сбросить глубинные бомбы. В тесных серых кабинах миноносцев сидит прислуга асдика^[14] неутомимо посылая в морские глубины целые потоки радиоволн. И как только радиощупальца наткнутся где-то в холодной мгле на веретенообразное тело вражеской подводной лодки, сейчас же в наушниках дежурного офицера запищит тревожное «пинг-пинг-пинг» и на командирском мостике оживет громкоговоритель: «Асдик — к командиру! Асдик — к командиру! Эхо красное сорок. Эхо красное сорок^[15]. Приближается. Приближается».

Тогда берегись, неизвестный подводный пират! Тебя или потопят глубинными бомбами, не дав в последний раз взглянуть на солнечный свет, или же заставят, изувеченного, оглушенного взрывами, всплыть на поверхность и таранят, пополам разрежут корпус лодки килем миноносца.

Позади конвоя идут тяжелые корабли эскорта. Линейные крейсеры, броненосцы, фрегаты. Они берут слово в случае появления вражеских надводных кораблей. Они обеспечивают конвой от нападения с воздуха. На каждом из них — восемь радарных кабин. Восемь круглых экранов индикатора. Восемь пар глаз следят за экранами. Ни один самолет не подлетит к конвою незамеченным, не подойдет ни одно судно. Радар — глаза крейсера. Глаза, которые видят сквозь ночь, сквозь туман, сквозь завесу расстояния. Крейсер способен вести огонь, не видя противника и не показываясь ему на глаза. Командир может направлять огонь могучих дальнобойных орудий, пользуясь только данными индикаторов.

И вот эскадра, оснащенная новейшим оружием, неприступная для врага, эскадра, которая должна была сопровождать караван из тридцати четырех транспортов до самого Мурманска, неожиданно повернула домой, в Скапа-Флоу. Повернула, бросив транспорты, нагруженные сотнями тысяч тонн боеприпасов, столь необходимых тем, кто защищал Сталинград.

Но не моряки были виноваты в этом. Начиная от рядовых матросов, от орудийной прислуги, от радарных команд и механиков и кончая командирами кораблей и даже тем высоким седым адмиралом, что похлопывал Клифтона Честера по плечу,— все они не были повинны в том, что произошло в далеком холодном море, где-то против норвежских берегов, в высоких широтах, куда так редко забираются корабли.

Виновен во всем был капитан Норман Роупер. Да еще, может быть, сержант Клифтон Честер. Хотя, если принять во внимание его служебное положение и суровую дисциплину, которой всегда отличался королевский военно-морской флот, сержанта Честера можно, пожалуй, и оправдать.

Современный военный корабль полон громкоговорителей. Вся его большая и сложная жизнь регламентируется по радио. Радио — это и спасение для каждого моряка, и проклятие. Оно не дает человеку ни одной минуты покоя, оно все время бормочет, все время приказывает, кого-то куда-то посылает, оно никогда не спит и тебе не дает заснуть, а если, измученный, ты упадешь где-нибудь на твердый металлический пол и забудешься самую малость, оно поднимет тебя среди ночи тревожными звонками и бросит на боевой пост, где ты должен умереть или победить.

Все началось тогда с радио. Клифтон Честер, выбрав свободную минуту, болтал с ребятами, что дежурили около пом-помов^[16]на верхней палубе, как вдруг у него над ухом задребезжал металлический голос: «Радио — капитану Роуперу! Радио — капитану Роуперу! »

Клифтон вмиг скатился по узкому трапу на вторую палубу, пробежал на корму, загремел по ступенькам еще ниже и уже стоял, запыхавшийся, бледный, в радиорубке.

— Заберите свою радиограмму,— сердито сказал ему лейтенант, дежуривший в рубке.— Она зашифрована так, что мы здесь ничего не можем понять. Ломайте над нею голову сами.