Европа в средние века

В Париже, бывшем столицей королевства капетингов, в годы, когда заканчивалось возведение фасадов собора Парижской Богоматери, именно Людовик Святой осуществил во всей ее полноте идею королевской власти — такой, как она сформировалась в средневековом сознании. Также как от Св. Бернара, Св. Доминика или Св. Фомы Аквинского, от него не осталось подлинного портрета. Однако он оживает в захватывающей биографии, написанной его другом Жуэнвилем, продиктовавшим свои воспоминания будучи глубоким стариком, через тридцать лет после смерти короля. В лучшем экземпляре этих мемуаров, датируемом XIV веком, имеются иллюстрации, изображающие Людовика Святого таким, каким его требовалось представить его потомкам в качестве примера для подражания. С ранних лет получивший подобающее воспитание под властной опекой своей матери, сызмальства приученный к постоянному чтению Священного писания, он, подобно Иисусу, посещал бедняков, кормил их из своих рук жестом священника причащающего свою паству — двенадцать бедняков — так, изо дня в день, король возобновлял это подобие Тайной Вечери. Он отправился в плаванье по морю, подвергая себя всем опасностям. «Он вверг свою плоть в пучину приключений», как писал Жуэнвиль, возглавив последних крестоносцев и ведя упорную борьбу во славу Божию против неверных. Победоносный вначале, затем разбитый, плененный, подобно Святому Петру, он, как только был освобожден, отправился поклониться поочередно всем святым местам в Палестине. Не был ли и он, подобно императорам тысячного года, наместником Христа, его образом и подобием, чьим призванием было разговаривать с Богом? Именно с этой целью он приказал построить Св. Капеллу в своем дворце на острове Сите в Париже. За огромные деньги он купил в Константинополе терновый венец. Эта реликвия имела глубокий смысл: орудие страданий Господа ясно указывало на то, что связывало Бога и монархию. «У короля Людовика Святого, — пишет автор одной из хроник, — был терновый венец Господа нашего Иисуса Христа и большой кусок Святого Креста, на котором Господь был распят, и копье, пронзившее бок Господа нашего. Для этих реликвий он приказал построить Св. Капеллу в Париже, на которую истратил сорок тысяч турских ливров и даже больше (это огромные деньги — для сравнения можно вспомнить, что все графство Макон обошлось в 1239 году всего лишь в десять тысяч ливров). Он украсил золотом, серебром, драгоценными камнями и другими сокровищами помещение и раку, где хранились Святые Реликвии, и полагают что за эти украшения было уплачено по меньшей мере сто тысяч ливров (десятикратная стоимость целой провинции).»

Королевский жест остается неизменным — жестом дающего полными пригоршнями, жестом Карла Великого. Для Людовика, как и для Карла Великого, возводится капелла. Она уже не круглая: Собор, чьи формы все себе подчинили, ей диктует свой план. Однако, подобно Аахенской капелле, она состоит из двух этажей. На нижнем располагаются члены королевского дома, а над ними, ближе к небу, купаясь в лучах света, преображенный, восседает король Людовик; его лицо обращено к венцу Страстей Господних, он размышляет над судьбой Христа-Царя, подвергшегося страданиям, бичеванию, издевательствам. И вот постепенно, по мере того как жизнь его двигалась к завершению, взирая на свое поражение в Египте как на свидетельство своего несовершенства и стремясь его исправить, этот большой ребенок, некогда любивший смех и желавший видеть вокруг себя веселых и нарядных людей, ограничил свое окружение одними францисканцами, говорившими ему о воздержании. Он отказался от блеска, унизился. Он преклонил колени перед Распятым — он, не преклонявший колен ни перед кем, он, перед которым становился на колени король Англии, принося вассальную клятву. В конце концов Людовик IX вознамерился вновь завоевать Ближний Восток, несмотря на ропот своих друзей. Он решил, подобно своему Господу, принести в жертву собственную жизнь. И он умер мученической смертью в 1270 году в Тунисе и тотчас же был объявлен святым.

Между тем он вовсе не был святошей-лицемером. Ценности, на которые ориентировался король Франции, символизирует, на мой взгляд, конная статуя Св. Георгия в Бамбергском соборе, воздвигнутая в дни молодости Людовика Святого. Это отросток Реймского искусства скульптуры, укорененный во Франконии епископом Эгбертом, шурином короля Франции Филиппа. Всадник, как и надгробные изваяния в церкви Сен-Дени, представляет своего героя в возрасте свершений, в возрасте старшего сына, принимающего власть из хладеющих рук почившего отца — вместе с ответственностью за владения предков и продолжение славного рода. Исполненный мужества, знаменосец культуры, еще полностью доминируемой воинами, чьими главными ценностями являются ценности чисто мужские — сила, храбрость, преданность, он готовится завоевать весь мир. Решительный, верный, беспокойный и в то же время доверчивый, он достаточно проницателен, чтобы увидеть в себе грешника, — и при этом вверяет себя беспредельной милости Божьей. Св. Георгий считался небесным покровителем рыцарства. Следовательно, он был образцом для короля Людовика Святого, пожелавшего довести до совершенной степени рыцарские доблести, сумевшего обуздать феодалов в той самой степени, в какой он превосходил лучших своих вассалов своей щедростью и своими подвигами. Между тем Людовик IX полагал необходимым в полной мере пользоваться той властью, которую он получил от Бога во время коронации в Реймском соборе. Он завещал королям Франции, своим потомкам, вершить суд, восседая в одиночестве наверху иерархической пирамиды. Чуть ниже располагались его дети, еще ниже — принцы, принадлежавшие королевскому дому, под ними — пэры королевства: справа — епископы, слева — укрощенные феодалы, наконец, под тремя рядами, представленными законниками, воинами и финансистами, весьма усердными слугами государства, простой народ, гарантом которого перед Богом и выступал монарх. Единовластию на небе соответствовало единовластие на земле. Таким образом, не копировало ли устройство видимого мира структуры мира невидимого и не занимал ли коронованный король в этом мире в точности то же место, которое в Раю занимает Христос, являющийся источником всякой власти и всякого правосудия. Будучи твердо в этом убежден, Людовик Святой, как бы далеко он ни заходил в своем мистицизме, никогда не уступал притязаниям духовенства и почтительно, но непреклонно держался перед другим, противостоящим ему монархом — Папой.

В XIII веке Римский епископ, окруженный своими кардиналами, подчинял себе всех других епископов. В 1250 году, после смерти Фридриха II, он сделал все возможное, чтобы упразднить империю. Будучи преемником Св. Петра и наследником Константина, Папа претендовал на власть надо всем миром; он объявил себя верховным судьей надо всеми государями земли; всеми способами он стремился подчинить их своей власти, используя, в частности, институт вассалитета и пожалования феодов. Коронованный, подобно светским монархам, но не одной, а тремя коронами, горделиво возложенными одна над другой на его тиару, Папа был безраздельным главой той политической организации, в которую превратилась церковь, организации очень мощной, опиравшейся на кодекс законов, единую иерархию церковных трибуналов, множество вездесущих и обладавших высокой культурой активных проводников ее политики, налоговую систему, эффективность которой постоянно возрастала благодаря охвату всего христианского мира сетью приходов, что давало возможность плотно контролировать каждого жителя этих ячеек с помощью ставшей обязательной ежегодной исповеди; наконец, опорой церкви служили две организации с полицейскими функциями, выслеживавшие малейшие отклонения и устанавливавшие с помощью проповеди единый образец поведения, — орден доминиканцев и орден францисканцев, оба принужденные к подчинению центральной церковной власти.

Со всей своей силой претензии Папы проявились в Ассизе. Св. Франциск умер в полной нищете. Рим же пожелал подчинить подвиг этого человека, нашедшего в себе мужество заговорить простым и безыскусным языком Евангелия и привести в полное с ним согласие свою жизнь, своим планам господства над земным миром. Его могилу Рим превратил в великолепное нагромождение знаков могущества. Построенная здесь по готическому образцу и во французской манере базилика взирает на мир с высокомерием и подобна дворцу. В ней, однако, нет ни скульптур, ни витражей. Одни лишь стены, украшенные фресками величайших художников мира — Каваллини, Чимабуэ, Симоне Мартини, братьями Лоренцетти, Джотто, — совместными усилиями воплотивших в зрительных образах принципы идеологии, выработанной римской курией. Огромная, великолепная тюрьма: дух бедности оказывается здесь как бы в добровольном заточении, погребенный под грудами ослепительных украшений.

Между тем, в то самое время, когда в Ассизской базилике заканчивалась подготовка пышного спектакля, призванного продемонстрировать власть католической церкви, папство оказалось в конце концов в полном подчинении у королей Франции. После бурных столкновений папский двор вынужден был уступить и, покинув Рим, Италию, перенести свою резиденцию даже не в саму Францию, а в приграничную область, на левый берег Роны, в Авиньон. По обеим сторонам этой большой реки, преодолевающей огромный мост, который удалось навести между ее берегами, возвышаются две крепости: крепость тюремщика в Вильневе башня Филиппа Красивого, а затем вскоре и большой современный замок, форт Сент-Андре, бдительно стоящий на страже, и крепость Папы — Авиньонский дворец, возведенный на скале,удивительный символ вращивания, укоренения духовного в земном. От этого сооружения, конечно же, веет духом аскетизма: самая старинная часть его интерьера говорит об отречении, свойственном цистерцианскому монастырю. Но одновременно весь внешний облик этой крепости, ощетинившейся бойницами, заявляет о стремлении к господству. Она тщательно отгорожена от внешнего мира; это логово зверя, укрепленный замок, куда сквозь узкие щели стекается золото, влекомое цепкими щупальцами налогов, и где, накапливаясь, оно составляет основу могущества кардиналов. Денежного, бесстыдного могущества. Целая ветвь францисканской конгрегации противится этому и, верная принципам своего основателя, постепенно превращается в группу несогласных еретиков. В результате этого «Вавилонского пленения», а также из-за хищнической жадности папского двора усилилось болезненное напряжение, в котором вот уже некоторое время пребывал христианский мир.

В период между созданием витражей Св. Капеллы и росписью фресок в Ассизе, а еще более в 60-е — 70-е годы XIII века сознание европейской интеллектуальной элиты пережило крупное потрясение. Она получила доступ к той части наследия Аристотеля, которая до той поры не была переведена — к книгам Физики и Метафизики с комментариями арабских мыслителей. Вначале они обнаружили необычайно стройную глобальную концепцию мира, находившуюся, однако, в противоречии с христианской доктриной. Она утверждала, что мир вечен и отрицала факт творения; она отказывала человеку в какой-либо свободе, отрицая воплощение и искупление. Она отрицала все. В 1255 году Папа Александр попросил парижского магистра Альберта Великого дать опровержение этой философии. Двумя годами позже он направил в Парижский университет преподавать теологию двоих итальянцев — доминиканца Фому Аквинского и францисканца Бонавентуру. Фома Аквинский, стремясь примирить церковное учение с разумом, построил на кончике иглы головокружительную диалектическую конструкцию. Ошеломительно виртуозную — и вселяющую тревогу: недаром парижский епископ осудил в 1277 году некоторые положения этой системы. Следовало ли решиться на раздел, направить христианство исключительно по пути мистики, замкнуть его в области иррационального — таков был выбор Бонавентуры, — допустить ли автономию сферы рассуждения и действия, свободного от догматизма и зависящего лишь от опыта и логики? Следовало ли признать относительность христианской мысли?

Между тем и в то же самое время обнаруживалась и относительность самой христианской истории. Крестовый поход потерпел неудачу. Людовик Святой умер в Тунисе, греки вернули себе Константинополь. Святая Земля была окончательно утрачена с падением в 1291 году Акры (Сен-Жан-Д'Акр). Не оставалось никакой надежды одолеть неверных силой оружия. Не лучше ли было, подобно тому как это делал Св. Франциск, пойти навстречу им без оружия, со словом проповеди? Вместо крестоносцев послать миссионеров? Снять запреты, не дававшие купцам вести свободную торговлю, и захватить богатства Востока? Христианский мир обнаружил, что он занимал лишь малую часть земли, что она была огромна. Моряки из Пизы, Генуи, Марселя, Барселоны стали хозяевами Средиземного моря. Они обследовали все его проливы, все побережья; плавая на все более крупных и совершенных в управлении кораблях, они уже осмеливались переплывать его из конца в конец. Они учились создавать точные карты этого внутреннего моря. Глубь материков на них постепенно утрачивает фантастический характер. На старинных картах, на юге, на востоке изображены обнаженные дикари, людоеды.

Но наряду с ними — могучие царства, мудрые государи, живущие в краях, откуда вышли три волхва, ведомые Вифлеемской звездой, и откуда теперь караваны навьюченных верблюдов регулярно доставляли чудесные товары. Люди с изумлением узнавали о существовании где-то на краю света других христианских народов. Так ли уж невозможно было за спиной Ислама обратить в свою веру многочисленные племена, ничего не знавшие об истинном Боге, но и, похоже, не поклонявшиеся никакому другому? И вот проповедники уже устремлялись в глубину азиатского материка, а негоцианты осмеливались добираться по торговым путям до истоков, изобиловавших ладаном, перцем и парчой.

В 1271 году приходит очередь венецианца Марко Поло устремиться навстречу великим приключениям. Он сопровождал двух своих дядей, которым Папа поручил вручить свои послания монгольским монархам; путешественники отправились по Шелковому пути. В горах Туркестана, среди народов, живших скотоводством, они и в самом деле встретили несколько несторианских общин, осевших там несколькими веками раньше и не подвергавшихся никаким преследованиям. Они прибыли в Пекин зимой 1275 года. Монгольский хан дарит их своей дружбой, доверяет им несколько поручений в своей империи, и они путешествуют по Дальнему Востоку до 1292 года; в Европу они возвращаются через Индонезию, Персию, Трапезунд. По возвращении Марко Поло рассказывает о своем удивительном путешествии. «Сеньоры, императоры и короли, герцоги и маркизы, графы, рыцари и горожане, все, кто желает узнать о различных расах людей и разнообразии стран мира, приобрести познания об их нравах и обычаях, возьмите эту книгу и прочтите ее.» Это была книга «О чудесах мира», которую также назвали «Миллион». Публика была зачарована. На протяжении более чем полувека поколения европейцев предавались мечтаниям над текстом этой книги и иллюстрировавшими ее рисунками.

На них были изображены люди без голов, а также одноногие и одноглазые; драконы и единороги, сказочный бестиарий из мира романских фантазий. Но наряду с этим и то, что Марко Поло видел собственными глазами: боевых слонов, города, огромные порты. Из книги можно было узнать как в реках моют золото, а на плантациях собирают урожай перца. Они рассказывали об оживленной торговле, основанной на письме, бумажных деньгах и доверии. Об умерших, которых не хоронили, а сжигали. Они славили порядок и справедливый суд, который поддерживали и вершили государи столь же отважные, как и герои легенд, но не столь жестокие. Они доносили изображения царских дворов, где господствовали цивилизованные нравы, рассказывали о наслаждении медленным течением жизни в спокойствии и роскоши, в обществе благоуханных принцесс.