Эй, прячьтесь !
Шрифт:
До самой опушки леса они молчали. Если проронит один слово, то другой вроде и не слышит.
"Вот уже кончаются каникулы, - думал Гедрюс, - а приключений нет как нет... Джиму живется вольготно - все лето лодыря гоняет, как настоящий ковбой - ни ругать, ни к работе приставить его некому. И Микасу хорошо с таким бойким языкастым братцем. Сколько всяких историй Разбойник в школе нарасскажет, сколько про своих лисят наплетет!
А когда учительница попросит описать каникулы, Гедрюсу ну просто нечего будет сказать - разве что про сома. (Гедрюс, правда, думал, это - налим, но папа убедил его, что
Рассказал бы про гномов - да все равно не поверят. А Микас пожалуйте, мол, все в живой уголок, полюбуйтесь на лисят... И Гедрюс вздохнул, да так, что Расяле удивленно спросила:
– Что с тобой? Ты что вздыхаешь?
– Ничего. Просто так... Не знаешь, Расяле, где сейчас наши гномы?
– В лесу трудятся. Я тут подосиновик нашла - красный-красный, наверно, только покрасили.
– Давненько они нам не показываются...
– снова вздохнул Гедрюс.
– Может, потому, что мы нехорошие? Я такая злая стала, ну просто злюка! Даже зло берет...
– А почему?
– А потому! Ничего мне не покупают! Ни формы, ни пор-р-феля...
– А ты бы гномов разыскала. Тебе же грустно будет дома сидеть, когда я в школу пойду.
– Может, и я уже с ними играть не буду...
– А с кем ты будешь играть?
– Не знаю... Может, заболею... Хорошо бы опять в больницу!..
Они вспомнили про доктора Альсейку, потом про дедушку поговорили, как давным-давно не разговаривали, и им стало веселей.
На тропинке, которая извивалась по берегу озера, Расяле вдруг прислушалась.
– Дятел!
– сказал Гедрюс.
– Послушай!
– шепнула Расяле.
– Гномы поют!.. Слышишь?
Стук да стук! То дятел лихо
Все стучит то там, то тут.
А дятлята и дятлиха
Червяка на завтрак ждут.
– Теперь и я слышу...
– сказал Гедрюс, хотя слышать никак не мог, потому что в голове у него ворочалась только одна мысль: "Надо бы хоть парочку гномов поймать и запереть в какой-нибудь коробке. Вот это будет добыча! хотите полюбоваться - вот вам мои очки. Не каждому буду показывать, разумеется... Джим пускай своими лисятами любуется. А вот Януте..."
– Они, наверно, подосиновики красят!
– обрадовалась Расяле. Давай завтра сюда с корзиной придем, ладно?
Но Гедрюс ничего не слышал. Даже под ноги не смотрел и больно ушиб палец. Все думал про гномов, и наконец, придумал: проще всего поймать их сачком, который привезла Януте, чтоб ловить бабочек. Завтра же он сходит к ней и попросит на денек-другой...
КАК СКОРЕЕ ВЫРАСТИ
Расяле смотрела на дымящуюся кашу со шкварками и, засунув ложку в рот, раздумывала.
– Почему ты не ешь, Расяле?
– спросила мама.
Та вздохнула и стукнула ложкой по столу:
– И я пойду в школу, вот!
– Когда? Зачем?
– не понял папа.
– В школу!.. Читать буду, писать. Гедрюс пойдет, и я с ним.
– Ты еще маленькая, Расяле. Еще годик побегай на воле, поиграй.
– А с кем? Гедрюс уходит, все уходят... И Януте вот тоже в школу пойдет. Говорила, и пор-р-фель у нее есть, и форма.
Она
хотела что-то добавить, но почувствовала: еще одно слово скажет и расплачется.– Януте же старше тебя. У нее уже и зуб выпал.
– А я зато толще!
– воскликнула Расяле и разревелась,
– Толще, но глупее, - сердито сказал папа. Он не любил слез, особенно за столом.
Расяле прикусила губу, слезла со стула и выбежала во двор. Огляделась сквозь слезы: кому бы пожаловаться. Увидела Кудлатика, который вылез из конуры, потянулся и завилял хвостом. Без слов, но всеми доступными собаке способами он ластился к Расяле и уверял ее: кто-кто, а я тебе верный друг, всегда готов утешить и развеселить.
Пока они беседовали, пришла мама и принесла Кудлатику остывшую кашу.
– Если не будешь есть, никогда не вырастешь!
– сказала она Расяле.
– Сходи, вымой ноги, и спать. Завтра все обсудим.
Расяле легла, но еще долго вздыхала и дергала свой зуб. Зря, конечно, отказалась она от каши: теперь ужасно хотелось чего-нибудь пожевать, а проголодавшись, Расяле всегда чувствовала себя какой-то маленькой.
"С завтрашнего утра, - решила она, - буду есть все, что дадут, и еще немножко. Возьму сушеный сыр и буду его грызть, чтобы зубы побыстрей выпали".
И вдруг она толкнула языком, а он - пырсть!
– и выскочил, словно орех из кожурки. "Проглотить или выплюнуть?
– задумалась Расяле. В больницу или в школу? Эх, лучше в школу! Там и Микас с Гедрюсом, там живой уголок... Интересно, что сейчас поделывают лисята?"
Расяле открывает одну белую дверь, открывает вторую... Слышно, как Гедрюс за стеной отвечает урок. За железной решетчатой дверью грустно беседуют птицы, вздыхают и скулят пойманные зверьки. К счастью, решетчатая дверь не заперта. Едва Расяле вошла, как со всех сторон из клеток и ящиков завизжали, запищали, засвиристели и истошными голосами закричали звери и птицы. В огромной бутыли из зеленого стекла извивался узорчатый уж, он все старался вытолкнуть своей крохотной головкой большую пробку. На деревянной клетке с тощими лисятами сидела привязанная за ногу сова. Она открыла глазищи и крикнула:
– Спаси нас, Расяле!
Расяле вздрогнула и приложила палец к губам. Птица замолчала и подмигнула ей.
С надеждой глядя на девочку, замолкли попугаи и канарейки. Смахнув слезинки, высунулись из своих домиков черепахи. Из-за решетки с любопытством уставился на нее хорек, а белка прыгнула в свое колесо и начала бешено крутить его, искоса посматривая на Расяле - что она скажет, увидев все это?
А Расяле тут же распахнула окно и стала открывать клетки и ящики. Она отодвигала засовы, отворяла дверцы и шепотом говорила:
– Бегите, бегите, бегите!
Черепах она побросала в подол, как булочки, прихватила по дороге ежа (тот пропыхтел: "Прошу прощения!", потому что Расяле больно об него укололась), отнесла к окну и, перевесившись через подоконник, опустила их в обломанные георгины школьного цветника.
Прозвенел звонок на перемену, а ей еще осталось отвязать сову и выпустить из бутылки ужа. Пробку Расяле вытащила быстро, но никак не могла распутать узел бечевки. Впилась зубами, и тут - пырсть! выскочил и второй передний зуб!..